— Нет, наоборот, всё ясно и понятно, — говорит Игорь. — Как всегда и бывает в жизни, сильные выигрывают и получают всё, что хотели, а слабые проигрывают и лишаются всего, что у них было. Больше же всего страдают доверчивые дураки. Впрочем, так им и надо. Нечего лохами быть. Если тебя накололи один раз, выводы соответствующие делать надо, а не уши развепгивать.

— Подожди, — говорю я. — То есть ты, Илюш, что хочешь сказать? Что нечего нам День благодарения отмечать, что ли? А зачем ты тогда в гости нас позвал?

— Ну как же? — говорит Илья. — Каждому из нас есть за что быть благодарными судьбе или Богу — это уж кто во что верит. Но связывать это с традициями европейских переселенцев, по-моему, глупо. И нечестно по отношению к индейцам, которых попросту уничтожили в ходе самого настоящего геноцида, унесшего как минимум 70 миллионов жизней и потому не имеющего аналогов в мировой истории.

— А по-моему, нечестно людям праздник портить, — говорю я. — При чем тут я? Я никого не убивал, не мучил. Скальпы ни с кого не снимал. Одеяла, зараженные оспой, никому не раздавал. Я приехал сюда по абсолютно законному статусу беженца.

— Ну хорошо, — говорит Илья. — Давайте тогда, чтобы не ссориться, будем считать, что мы в этот день благодарим друг друга. Просто за то, что мы такие хорошие, и за то, что мы есть на свете.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Давайте.

Сама по себе Илюшипа идея мне нравится, по настроение у меня уже всё равно нe то, и даже индейка, приготовленная Ниной, кажется не такой вкуспой, как раньше. Короче говоря, любимый праздник испорчен окончательно и бесповоротно.

— Дашенька, — говорит Розалия Францевна. — Дашенька, открой, пожалуйста. Мне с тобой поговорить надо.

— Сейчас! — кричит из-за запертой двери Даша. — Минуточку.

Она ещё раз смотрит на себя в зеркало, в котором отражается красивая девушка с высокой, старомодной прической, но обнаженная по пояс, в черных чулках, пристегнутых к поясу, и в туфлях на высоченном каблуке. — Какая же ты всё-таки шлюха, — говорит Даша зеркалу и, набросив халатик, идет открывать бабушке.

Розалия Францевна входит в комнату и, оглядев её всю критическим взором, опускается в стоящее около письменного стола кресло.

— На бал собралась? — говорит она, показывая глазами на Дашины туфли.

— Просто примерила, — говорит Даша. — Сейчас тапочки надену.

— Подожди, — говорит Розалия Францевна. — Сядь-ка сюда. У меня правда серьёзный разговор к тебе.

Даша садится на кровать, застегивая попутно халатик на всё пуговицы, чтобы он случайно не распахнулся.

— О чём? — говорит она.

— О нём, — говорит Розалия Францевна.

— О ком, бабушка? — говорит Даша.

— Ты сама знаешь, Дашенька, — говорит Розалия Францевна.

— Так что теперь говорить-то? — говорит Даша. — Сколько уже говорили. Мы в результате здесь, а он — там. О чём говорить-то?

— Ты уверена, что он там? — говорит Розалия Францевна.

— Естественно, — говорит Даша. — Откуда ему здесь взяться? Кто его сюда с судимостью пустит? Вы же не напрасно все так постарались тогда.

— Мы для тебя старались, — говорит Розалия Францевна. — И ты же сама сказала, что он тебя изнасиловать пытался.

— Бабушка, — говорит Даша. — Мне пятнадцать лет было. Что я ещё могла вам сказать?

— Ну, в общем, статья эта не очень серьёзная, — говорит Розалия Францевна. — Только попытка. Да и в России сегодняшней любые пятна в биографии подправить можно. Если нужных людей знать или денег иметь достаточно. Раньше не так всё было. Когда за порядком следили.

— Зачем вы вообще всё это устроили? — говорит Даша.

— Ради тебя, — говорит Розалия Францевна. — Для твоего же блага.

— Что значит — ради меня? — говорит Даша. — Вы же у меня не спросили.

— Ты ещё маленькая, Дашенька, — говорит Розалия Францевна. — Ты ещё не знаешь, что на свете такие люди бывают, от которых лучше всего как можно дальше держаться.

— И Игорь как раз такой человек? — говорит Даша.

— Да, как раз такой, — говорит Розалия Францевна. — И он от тебя не отстанет никогда. Пока всю жизнь твою не искалечит, не успокоится. И ещё мне почему-то кажется, что он уже здесь, в Нью-Йорке.

— Да с чего ты взяла? — говорит Даша.

— Долго объяснять, — говорит Розалия Францевна. — Но меня такие предчувствия никогда ещё не обманывали.

— Но даже если так, я-то что могу сделать? — говорит Даша.

— Ты многое можешь, — говорит Розалия Фраицевна. — Во-первых, ты должна помнить всё, что я тебе говорила о нём. Не верить ни одному сго слову. Не давать ему заморочить тебе голову, увлечь тебя опять. Ты должна помнить, что, если ты ему позволишь, он разрушит всю твою жизнь. И жизнь всей нашей семьи тоже.

— А во-вторых? — говорит Даша.

— А во-вторых, — говорит Розалия Францевна, — я хочу, чтобы ты немедленно сообщила мне, как только оп появится.

— Хорошо, — говорит Даша. — Немедленно сообщу.

— А он не появлялся ещё? — говорит Розалия Францевна. — Не пытался встретиться с тобой? Не звонил?

— Нет, — говорит Даша.

— Точно? — говорит Розалия Францевна. — И в глаза мне смотри, пожалуйста.

— Да нет его в Нью-Йорке, бабушка, — говорит Даша.

— Есть, Дашенька, — говорит Розалия Францевна. — В Нью-Йорке он. В Нью-Йорке. И присхал он сюда за тобой. Только имей в виду: живая ты ему уже не нужна.

— Это ещё почему? — говорит Даша.

— Потому что живая ты ему всегда будешь напоминать о том, как его бросили, — говорит Розалия Францевна. — Как бросили, разлюбили и предали. Как он слабаком оказался. В его понимании — ничтожеством. А этого он тебе никогда не простит. Никогда.

...— Ну что ты хочешь от меня? — говорит Игорь. — Что ты хочешь? Чего тебе надо? Сколько ещё будет продолжаться это? Откуда ты взялся вообще? Я тебя не звал. Я в твоих советах нe нуждаюсь. Помощи у тебя не прошу. Никаких обещаний слушаться тебя не давал никогда. Почему ты мне всё время указываешь, как мне жить, что делать, что говорить даже? Кто тебе такое право давал? Откуда оно у тебя? И почему вообще ты так уверен, что я тебя слушаться буду? С чего ты это взял? Да, я знаю, что те, кто увеличивает зло на земле, должны быть наказаны. Я знаю. Но я не могу, не могу. Я, наверное, совсем не тот человек, который тебе нужен. Я не могу.

Игорь замолкает и откидывается на спинку стула. Глаза его закрыты, а в комнате, кроме него, никого нет.

— Кто ты такой? — говорит Игорь. — Что ты хочешь от меня? Что я тебе сделал? Зачем тебе все это нужно?

Он опять замолкает и какое-то время просто смотрит закрытыми глазами прямо перед собой на стол, где лежит «Глок». Когда он снова начинает говорить, голос у него уже дрожит, а потом вообще срывается на крик:

— Ну что ты от меня хочешь? Что? Что? Что?

И потом — уже гораздо спокойнее и тише:

— А если я сделаю то, что ты хочешь, ты оставишь меня в покое?

ЛЮБИТ — НЕ ЛЮБИТ

— В молодости, — говорит Татьяна, — я больше всего ценила в мужчине ум. И всегда была уверена, что дурака полюбить просто невозможно. По крайней мере, я бы не смогла.

— Да нет, — говорит Алёна, — с головой у Додика всё в порядке. Просто он себя здесь найти не может. В Москве журналистом был. На «Эхе столицы» работал, вот Илюша знает. А здесь ничего не получилось. Потыкался по газетам разным и понял, что на этом не забогатеешь. Так и оказался за баранкой.

— Я не про то, как человек себе на жизнь зарабатывает, — говорит Татьяна. — Это мне безразлично. У меня почти все знакомые поэты и художники дворниками или сторожами работали. И это нормально считалось. Никто внимания не обращал.

— Но здесь-то обращают, — говорит Алёна.

— А ты не обращай, — говорит Татьяна.

— Я стараюсь, — говорит Алёна. — Не получается.

— Скажи спасибо, что он хоть по-русски говорит, — говорит Мила.

— Спасибо, конечно, — говорит Алепа. — Но у твоего Кена русский тоже вроде свободный.