— У нас вообще-то в доме не курят, — говорит Антон, но я, не обращая на его слова ни малейшего внимания, протягиваю Наде пачку «Кэмела».

— Ой, крепкие какие! — говорит Надя. — Ну ладно, может, так даже лучше. А то я что-то разволновалась. Опять вспомнила всё сейчас, и вот вам пожалуйста.

— И что дальше было? — спрашиваю я, после того как Надя закуривает.

— Ничего хорошего, — говорит Надя. — В отделении полицейском мордовороты сидят такие, что к ним и подступиться страшно. Сначала вообще разговаривать с нами не хотели — надеялись, что мы потопчемся-потопчемся и свалим. А потом, когда я сказала, что вещи кое-какие пропали, они поняли, что дело по-любому заводить придётся. Повздыхали тяжело так, что мне чуть ли не жалко их стало, но деваться-то некуда. «Езжайте, — говорят, — домой и вызывайте 911». — «Но мы же уже здесь», — говорим мы. Нет, оказывается, надо, чтобы полиция обязательно на место преступления прибыла. Ладно, надо так надо. Поехали мы домой. Вызвали 911. Через полчаса подъезжает машина. Из неё вылезают ещё четыре пантагрюэля — где их только берут таких, не знаю, может, на заказ NYPD[18] рожают и выращивают потом в инкубаторах. Ну, вопросов, естественно, тьма-тьмущая. Что да как, да почему сразу не позвонили? Двое из них с Катей на кухню ушли, и я только обрывки их разговора слышала, но и но ним понятно было, что они ей там самый настоящий перскрёстный допрос устроили. Bсё её сбить пытались, запутать. Не знаю, удалось не удалось, по вышла она оттуда вся красная и вообще уже не в себе. За это время ещё одна машина подтянулась. Уже шесть человек по нашему дому ходят, всё разглядывают, ощупывают, обшюхивают. «Хорошо, — говорят, — вы, русские, живёте. Как в музее». А у нас же, вы знаете, ничего особенно нет. Я слежу, конечно, чтобы уютно было и красиво. Кое-что в антикварных магазинах на севере штата покунаю время от времени. А они трогают каждую вещь и въедливо так спрашивают: «Это что, настоящее? А это? И это что, тоже?» А ничего особенного правда нет. Ну, вы же были у нас — сами видели.

— Видели, — говорю я. — Но для американцев это всё равно всё роскошь. Они никак понять пе могут, что если все свои деньги в «Макдоналдсах» не проедать, то в принципе по-человечески квартиру обставить — не проблема. Они всегда так удивляются, когда к нашим попадают. Называется: два света — два менталитета. Ну ладно. А дальше что было?

— Часа три они так у нас проболтались, — говорит Надя. — всё повыспросили: когда приехали, откуда, где работаем, чем занимаемся? И особенно напирали на то, почему мы сразу полицию не вызвали и почему Катя вообще этих девчонок не выставила. А как она могла их выставить, если они её запугали так? Ну, просто парализовало волю её от страха. Тут даже взрослый человек не всегда бы знал, как правильно среагировать. Тем более что мы ведь в чужой стране. Не знаем, что тут и как у них принято. Короче, когда они уже уезжать собрались, ещё тётка какая-то появилась. И сразу ко мне: «What happened?» По двадцатому разу, значит, снова-здорово всё ей рассказывай. А Катя уже в комнате была, со мной. Так тетка эта выслушала меня и к ней поворачивается. «А ты знаешь, — говорит, — что завтра сюда прибудет бригада следователей, и они быстро выяснят, где ты нac обманула». — «Я не обманывала», — говорит Катя. «Ну да, — говорит тетка. — Я сама недавно была подростком (а она моего возраста примерно) и прекрасно знаю, как это бывает. Наверняка ты сама же этих девочек в дом пустила. Ведь это подружки твои, да? Вы тут вместе нахулиганили, а теперь ты всё на них свалить хочешь. Так что ты подумай, какие показания завтра давать будешь». — «Хорошо, — уже как-то смущенно говорит Катя. — Я подумаю. Может быть, я правда где-то ошиблась. что-то перепутала». А я же вижу, что её трясёт всю, и она говорит это только для того, чтобы тётка отцепилась от неё побыстрее. То есть вообще получалось, что это она тут виноватая.

— Мда, — говорю я. — Неприятная история.

— Очень даже, — говорит Надя. — Теперь, представьте, мне её каждый день из школы встречать нужно. Дома её одну оставить нельзя — она боится. А по вечерам просит, чтобы я у Вадима снотворное взяла, потому что у нее, как она говорит, «bad feeling».

— А что полиция? — говорит Антон.

— Ну что полиция? — говорит Надя. — Ездила я туда. Следователь, которому это дело поручили, отгулы какие-то взял. Нет его на месте. Сказали: позвонят, сообщат. А вообще-то ездить туда бессмысленно. Они там на всех потерпевших как на потенциальных преступников смотрят. Особенно если видят, что ты иммигрант и с акцентом говоришь. Грубят, хамят, чуть ли не матом посылают. Унизительно это всё. Хуже, чем у нас когда-то было.

— Это они специально делают, — говорю я. — Тут во всех государственных конторах политика одинаковая: сделать всё возможное, чтобы человеку не по себе стало и чтобы он свалил оттуда как можно быстрее.

— Да, — говорит Надя. — И это у меня ещё английский приличный. А каково старикам или тем, кто только приехал недавно и с такими вещами сталкивается? Так что мой совет: если пойдете в полицию, возьмите с собой блокнотик и заранее все свои вопросы запишите. Желательно па русском языке, чтобы они ничего понять не могли. Когда вам отвечать начнут, вы в блокнотике пометки какие-нибудь делайте. Вопросы, на которые получили ответы, вычеркивайте и переходите к следующим. Надо, чтобы они видели, что вы просто так от них не отстанете. И ещё: постарайтесь не волноваться. Там все волнуются, все во взвинченном состоянии. А чтобы на вас внимание обратили, надо хоть чем-нибудь из общей толпы выделяться. Вот и выделяйтесь спокойствием. Всё равно волнения ваши ничему нe помогут.

— Так что же, нам теперь в полицию вообще не обращаться? — говорит Марина.

— Как это не обращаться? — говорит Антон. — Ты представляешь, что это такое? К нам забрался кто-то ночью, может, и не один даже. Ходили тут, ещё неизвестно, чего взяли. А вдруг они опять придут?

— Сигнализационную систему поставьте, — говорю я.

— Да есть у нас система, — говорит Антон. — Отключили они её. Провод перерезали снаружи, замок взломали и вошли. Как же можно в полицию не обращаться? Что же нам, так и жить теперь в страхе?

— Не надо никуда обращаться, — говорит, как всегда, молчавшая на протяжении всего разговора Даша.

— Почему? — спрашивает Антон.

— Потому что я, кажется, знаю, кто это сделал, — говорит Даша.

— Кажется или знаешь? — говорит Антон.

— Знаю, — чуть более уверенно говорит Даша.

— Так что же ты молчишь? — говорит Антон. — Кто?

— Понимаешь, пап, — говорит Даша. — Не могу я вам сказать.

— Почему это? — начинает выходить из себя Антон.

— Потому что, — спокойным, тихим голосом говорит Даша. — Потому что, если вы сейчас, и не зная ещё ничего, так боитесь, то, когда я скажу, кто это был, вам только страшнее станет.

ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Хеллоуин начинается для нас ещё за две недели до официального прихода этого наилюбимейшего жителями США праздника. Всё дело в том, что я появился на свет 21 октября — в один день с нашей единственной американской подругой Марлой — и лет десять тому назад имел глупость пригласить её по этому поводу в гости. С тех пор она каждый год требует, чтобы эта традиция не прерывалась, хотя сам я отмечать свой день рождения не люблю, тем более в компании, где по-человечески и поговорить-то нельзя. В прошлые годы мне несколько раз удавалось как-то отговориться, но на этот раз мои обычные приёмы не срабатывают.

Марла — маленькая, сухонькая американка, в молодости была хиппи и даже сбежала в Канаду вместе со своим тогдашним возлюбленным, который укрывался там от войны во Вьстнаме. Когда Татьяна с ней познакомилась, Марла писала огромный роман из жизни своего родного Среднего Запада, но с тех пор взялась за ум и последние лет 7—8 работает программистом, сохраняя при этом широкий круг интересов: регулярно ходит на все европейские фильмы, посещает бесплатные концерты классической музыки, берёт уроки французского языка, учится играть на фортепьяно и каждый день по полтора часа плавает в бассейне. Живёт она с ещё одним бывшим хиппарём, а ныне преуспевающим домовладельцем Барри, который при первом же знакомстве сообщил мне, что у него в жизни есть только одно, по зато совершенно незыблемое правило: «Nobody’s gonna fuck me, Leon, — сказал он, многозначительно указывая пальцем куда-то вверх. — Nobody’s gonna fuck mе».