— Вы меня удивляете, — говорит мистер Файнстайн. — Всему цивилизованному миру известно, что еврейский погром — это чисто русское явление. Даже само это слово пришло во всё языки мира из русского.

— Назовите мне хотя бы один погром в русском городе, — говорю я.

— Я не специалист по истории, — говорит мистер Файнстайн. — Но одно я точно знаю. Ваша программа занятий абсолютно неприемлема. И если вы хотите работать в нашей школе, немедленно пересмотрите её на предмет исключения из плана антисемитских писателей и включения в него. шедевров еврейской литературы.

— Хорошо, — говорю я. — Я пересмотрю и включу.

Мистер Файнстайн одаривает меня ослепительной улыбкой.

— Вот и замечательно, — говорит on. — Я знал, что мы с вами найдем общий язык. А что касается рэна, то имейте в виду: прослушивание песен с нецензурной лексикой в стенах нашей школы категорически запрещено.

— Я это уже понял, — говорю я. — Я просто хотел как-то привязать творчество Пушкина к нашим дням.

— Вы выбрали плохой способ, — говорит мистер Файнстайн. — И ещё один момент: обратите, пожалуйста, внимание на ваш внешний вид.

— Что вы имеете в виду? — говорю я.

— Ну, вот наряд ваш клоунский. Или борода эта, например, — говорит он. — Какой пример вы подаете детям?

— Никакого, — говорю я. — У них борода ещё не растет, так что мне подражать они при всем своем желании не смогут.

— Мое дело вас предунредить, — говорит мистер Файнстайн. — А выводы вы сами делайте.

Когда я возвращаюсь домой, Татьяна встречает меня в коридоре и спрашивает:

— Ну и как прошел твой первый день в школе? Научился ты там чему-нибудь?

С тех пор как Игорь начал работать всерьёз, время полетело гораздо быстрее. С утра пришел на базу, проверил машину, убедился, что радио в порядке, и — вперёд. В основном поездки все местные, по Бруклину. Чаще всего в треугольникс Брайтон-Бич — Бенсонхерст — Бей-Ридж. Изучить эти районы большого труда не стоило, и буквально через пару недель Игорь стал ездить уже на чистом автоматизме. Это ему больше всего и нравится в его работе: рулишь себе но улицам, вроде деньги зарабатываешь, а на самом деле о своём думаешь. И никто тебе не мешает — ни другие водители, ни диспетчер, что всё время по радио свистит, ни пассажиры, среди которых немало попадается желающих душу излить или просто потрепаться. А трепаться, не отвлекаясь от своих мыслей, Игорь давно научился. Посерьезней бывали обстоятельства в жизни.

— Тринадцатый, ответь базе, — говорит радио. — Ты с Восьмого Вэста поднял?

— Поднял, поднял, — говорит Игорь. — И на место положил.

— Пять долларов с него, — говорит диспетчер.

— У меня купон на доллар, — говорит сидящий на заднем сиденье пожилой мужчина.

— Он говорит: у него купон, — докладывает Игорь диспетчеру.

— Заранее надо было предупредить, — немедленно реагирует радио. — Пять долларов. Как освободишься — дай знать.

Игорь смотрит в зеркальце на своего пассажира. На вид ему уже под восемьдесят, если не больше. Волосы совсем седые, редкие. Лицо всё в морщинах, но осанка не стариковская. Видно, что человек следит за собой. Вернее, старается следить, но в его возрасте это уже не очень хорошо получается.

— Воевал, отец? — говорит Игорь.

— В сорок втором призвали, — говорит пассажир. — Когда школу закончил. Как раз к Сталинграду поспел.

— Не танкист, случаем? — говорит Игорь, сворачивая на Оушен-Парквей.

— Артиллерист. В сорок третьем зацепило меня здорово. Возле Курска. Прохоровка — слышали про такое место?

— Нет, — говорит Игорь.

— Жалко, — говорит пассажир. — Раньше все знали, где это и что там летом сорок третьего было. Теперь никто нe знает.

— Здесь направо или налево? — говорит Игорь.

— Направо. Вон тот дом, где лев с отбитой мордой у двери сидит.

Игорь тормозит машину около обшарпанной фигуры, действительно отдаленио напомипающей очертаниями царя зверей, и оборачивается к пассажиру.

— Пять долларов, отец.

— У меня же купон, — говорит пассажир.

— Ну ладно, — говорит Игорь, — давай.

Пассажир протягивает ему четыре долларовые бумажки и помятый купон, вырезанный из листовки, которую нанятые «Boris Cars» школьники по домам разбрасывают.

— Спасибо вам, молодой человек, — говорит он.

— Не за что, — говорит Игорь. — Доллар всего. Что он меняет?

— Я теперь всегда просить буду, чтобы вас присылали. Вас как зовут?

— Игорь.

— А меня Конюхов Юрий Андреевич. Полковник в отставке. Но здесь это не имеет значения.

— Да уж, — говорит Игорь. — И там тоже.

Порывшись в кармане, пассажир достает оттуда ещё одну помятую бумажку и что-то медленно на ней пишет.

— Вот мой телефон, — говорит он. — Звоните в любое время.

— Спасибо, отец, — говорит Игорь. — Всего тебе.

Когда дверь за пассажиром захлопывается, Игорь трогается с места, включает радио и говорит:

— База, тринадцатый свободен.

— Взял пять долларов с него? — говорит диспетчер.

— Четыре взял, плюс купон, — говорит Игорь.

— На память его себе можешь оставить, — отзывается радио. — Подотрешься как-нибудь при случае. С тебя по-любому трояк за эту ездку.

— Без проблем, — говорит Игорь.

— Возле госпиталя подними даму. Она в тёмно-красной кофте около остановки автобусной стоит. Семь долларов с неё. Потом можешь обедать ехать.

— Благодарствуйте, ваше высокородие, — говорит Игорь и опять разворачивается в сторону Ошеан-Парквей.

Обедать Игорь, как всегда, едет с Артёмом Малашенко, с которым он познакомился в первый же день своей работы. Артём — субтильного вида юноша из Бенсонхерста, на вид совсем ещё ребенок, с бледным, прозрачным лицом и огромными темными глазами. Все его зовут не иначе как Тутанхамон. Во-первых, из-за того, что он действительно похож на этого полумифического фараона, убитого своими придворными в возрасте восемнадцати или девятнадцати лет, а во-вторых, потому что Артём помешан на всем древнеегипетском. Коллекцию какую-то собирает, книжки всякие, из Интернета материалы. Вроде даже на археолога учиться хочет, но у его родителей денег на приличный колледж нет, вот он и оказался за баранкой в «Boris Cars», где его непонятно почему держат. Водитель он, как говорят, никудышный, да ещё и психованный какой-то. Особенно в последнее время.

Обед у Игоря с Тутанхамоном, как всегда, на втором этаже магазина «Интернэшнл фуд», где не так давно кафетерий открыли с самыми лучшими на Брайтоне чебуреками и холодным борщом. Когда Жириновский макароны нам на уши вешать приезжал, он тоже именно туда пошел — поесть и с народом побазарить.

— Понимаешь, — говорит Артём, когда они садятся за столик под большим зонтом, который очень слабо защищает от всё ещё жаркого, несмотря на уже начавшийся сентябрь, солнца. — Диспетчер этот, козёл вонючий, уволить грозит, а сам специально мне таких ездоков подбрасывает, на которых ничего не заработаешь. Стариков или хасидов, которые чаевых вообще никогда не дают. A я их ещё по старой моей работе помню. Когда мы с Додиком Рипштейном и другими пацанами их нa работу в Манхэттен возили. Кстати, я чего тебе сказать хотел. Там непонятка одна есть. Ты Додика этого хорошо знаешь?

— Нет, — говорит Игорь. — Пару раз видел всего. Он, типа, приятель того мужика, который мне комнaту сдаёт.

— Так ты не работал с ним? — говорит Артём.

— Нет, — говорит Игорь. — А что?

— Тогда ничего, — говорит Артём. — Раз не работал, то и ничего.

— Ну, ничего так ничего, — говорит Игорь. — А что диспетчер этот?

— Да козёл он, — говорит Артём. — Пидор гнойный. Думает, что я для удовольствия собственного на тачке его катаюсь. Мне бабки нужны.

— Бабки всем нужны, — говорит Игорь. — Ты хоть одного человека знаешь, кому они не нужны? Я, например, не знаю. Но чего напрягаться-то так? Тебе что, на жизнь не хватает?

— Ты в себе вообще, Игорёк, а? — говорит Артём. — Ты думаешь, прежде чем сказать что-нибудь, или просто так языком чешешь, потому что тебе звук собственного голоса нравится? Я по двенадцать—четырнадцать часов за рулем, с одним выходным в неделю, а получаю столько, что, когда предкам мою долю за хату и жрачку отдаю, ничего и не остается почти. Я же говорил тебе, сколько тут учёба нормальная стоит.