— Ты противоречишь сам себе, — говорит Илья. — To ты сомневался в том, что это арабы учинили, а теперь говоришь, что Америка сама их спровоцировала.

— А я же тебя предупреждал, — говорит Алик. — Я же честно признался, что наверняка ничего не знаю. Ну так что, будем пить или будем таращиться?

— Земля им, как говорится, пухом, — говорю я, взяв в руки наполненный водкой фужер и поднимаясь со своего места. всё остальные тоже встают. — Вечная память. А смерти всё равно ведь нет. Старцы говорят: насильственной смертью погибшим половина грехов сразу прощается. И у Бога все живы — и плохие, и хорошие. Так что ничего це кончается здесь, на Земле. Только начинается.

ДАМА ПИК

Своего первого школьного дня я не забуду никогда. Не того, когда я пошел в первый класс, конечно, — он-то как раз забылся уже давно и весьма основательно, а того, когда я впервые появился в школе имени Джорджа Вашингтона, которая мне сразу же очень понравилась. Некоторые говорят, что из-за массивной мрачности здания и толстых решёток на окнах она скорее на тюрьму похожа, а мне всё равно нравится. Светлые, просторные комнаты, в которых без труда размещаются классы человек по сорок— пятьдесят и даже больше. Огромные коридоры, украшенные детскими рисунками, портретами государственных деятелей и разными плакатами. Американские флаги повсюду тоже создают праздничную атмосферу, которая наверняка очень способствует процессу обучения подрастающего поколения.

К первому уроку я задал классу ознакомиться с повестью Пушкина «Пиковая дама», а также прослушать одноименную оперу Петра Ильича Чайковского, с тем чтобы потом сравнить и сопоставить их между собой.

Урок начинается с того, что я говорю:

— Итак, «Пиковая дама». История о том, что важнее: деньги или любовь. Я знаю, что вы все выполнили домашнее задание, и поэтому проверять ничего не буду. Меня не интересует простой пересказ сюжета, и даже не пытайтесь, пожалуйста, мне его предложить. Я и без вас знаю, что Германн влюбился в Лизу, но потом соблазнился тайной трех карт и решил выведать их у старой графини. Так что не надо рассказывать фабулу — не отнимайте понапрасну времени ни у меня, ни у остального класса. Впрочем, давайте начнем с самого легкого: чем опера Чайковского отличается от повести Пушкина? Дженнифер.

— Главное отличие конечно же в финале, — говорит Дженнифер. — У Пушкина Лиза выходит замуж и вполне счастлива. У Чайковского — она кончает с собой.

— Это сюжетное различие, — говорю я. — A что оно означает?

— В каком смысле? — говорит Дженнифер.

— Ну, почему Чайковскому понадобилось убить Лизу, а Пушкин посчитал возможным оставить её в живых? — говорю я.

— Я не понимаю вопроса, — говорит Дженнифер.

— Хорошо, — говорю я. — Тогда сначала закончим с различиями между повестыюо и оперой. Кто ещё хочет ответить?

— Я заметил ещё одно отличие, — говорит Мэттью. — У Пушкина Германн, оправдываясь перед Лизой, говорит, что при всём желании не мог бы убить графиню, потому что его пистолет не был заряжен. У Чайковского этих слов нет, из чего можно сделать вывод, что он пришел в дом старухи с заряженным пистолетом. И хотя выстрелить из него он не успел, сам по себе этот факт уже много значит.

— Молодец, — говорю я, потому что директор нашей школы, мистер Файнстайн, меня специфически предупредил, что я обязан хвалить всех учеников, чтобы не отбивать у них и без того слабой охоты к получению знаний. — Кто ещё? Катя.

— Я заметила всего одно отличие, — говорит Катя. — Когда Германн пытается выведать у графини три карты, у Пушкина она говорит ему, что ничего не знает, что всё это шутка. А у Чайковского не так.

— Молодец, — опять говорю я. — А какой в этом смысл?

— Не знаю, — говорит Катя.

— У Пушкина всё очень реалистично, — говорю я. — А у Чайковского больше мистики. Пушкип хотел подчеркнуть, что Германн просто сошел с ума. Что никаких трёх карт никто никогда не знал. Это была шутка, легенда. А у Чайковского остается загадка. Есть ещё одно различие, непосредствеино связанное с тайным знанием графини. Кто-нибудь заметил?

Класс молчит.

— Хорошю, — говорю я. — Я сам тогда вам скажу. Чайковский добавил в рассказ о прошлом графини слова о том, что она умрет от руки «третьего, кто, пылко, страстно любя, придёт, чтобы силой узнать у тебя три карты…». Это вызывает смех присутствующих, которые говорят, что графиие нечего опасаться, потому что в такую отталкивающую старуху вряд ли кто сможет влюбиться. Но Германн понимает, что речь идет о нём. «Что ж, разве не люблю я?» — говорит он сам себе. Тут ведь дело не во влюбленности в графиню, а в том, что третий будет «страстно влюблен». В кого именно — в данном случае не имеет принципиального значения. Есть и ещё несколько отличий. Я очень удивлен, что никто из вас не заметил превращения Лизы из воспитанницы графини в её внучку. Это было сделано для усиления драматизма. Ну, естественно, Полина, которая только один раз, походя, упоминается у Пушкина, превратилась у Чайковского в одну из главных героинь. Ей он отдает одну из самых красивых арий в истории мировой оперы, а её дуэт с Лизой сравним разве что с дуэтом Нормы и Адальджизы.

Заметив недоумение на лицах моих учеников, я понимаю, что зашел слишком далеко, и говорю:

— Ладно, этого вы не проходили, и к нашему курсу это не имеет непосредственного отношения. Теперь мне нужен итог. О чем говорят всё эти различия? Почему Чайковский вообще внёс столько изменений в повесть, которая и в его времена уже считалась классикой?

Все мои ученики дружно молчат.

— Ким, — вызываю я одетую в чёрное девушку.

— Нам учителя таких вопросов обычно не задают, — говорит она.

— А какие задают? — говорю я.

— Ну, обычно мы должны высказать свое мнение, — говорит она. — Что нам понравилось в книге, что — нет.

— Тебе понравилась «Пиковая дама»? — говорю я. — Нет, — говорит Ким. — Это всё чушь и выдумка. В жизни такого пе бывает.

— Неужели? — говорю я. — А тебе, Дженнифер, понравилось?

— Нет, — говорит Дженнифер. — Честно говоря, мне было скучно.

— Хвалю за честность, — говорю я. — А кому-нибудь вообще понравилось?

Класс молчит.

— Кому понравилась «Пиковая дама», поднимите руки, — говорю я, теряя уже последнюю надежду, и в этот момент вижу, что Илюшин Сашка робко тянет руку со своего места. Класс встречает это улюлюканьем, смехом п репликами, на русский язык не переводимыми. Я понимаю, что надо поддержать человека, и говорю: — Что именно тебе понравилось?

— То, что там про такого же «нерда», как и он сам, — говорит Дженнифер.

— Это глупо и нечестно, — говорю я. — Твое же мнение мы выслушали, хотя, как выясняется, и не все были с ним согласны.

— С моим мнением согласно большинство, — говорит Дженнифер и победно оглядывает класс.

— Значит, большинство ничего не поняло, — говорю я. — Разве вам не показалось, что «Пиковая дама» сегодня по-прежнему актуальна? Разве вы не увидели в ней параллели с вашей жизнью и с теми проблемами, которые вам самим приходится решать?

— Нет, — говорит лучшая подруга Дженнифер Глория. — всё это глупость и занудство.

Класс начинает одобрительно гудеть, а я, чувствуя, что ситуация выходит у меня из-под контроля, понимаю, что пришло время менять тактику, и говорю:

— Разве? А вот Эминем, например, так не считает.

Мои слова практически тонут в хоре голосов, но кто-то их, оказывается, всё-таки расслышал, потому что из дальнего угла раздается:

— Эминем? Да он никогда даже не слыхал ни о какой вашей даме пик, Мистер Зи.

Мистер Зи — это они меня так для удобства называть стали, чтобы с фамилией не мучиться.

— Не только слыхал, — говорю я, — но и песню о Германпе написал. |

Класс несколько удивленно затихает.

— «Rock Bottom» называется, — продолжаю я. — Помните?

Вокруг меня воцаряется мертвая тишина.

— Конечно, вы не помните, — говорю я, постепенно начиная выходить из себя. — Это ведь с его первого альбома, а вы только новинки знаете.