— Из двадцати позиций четырнадцать в плюсе, — говорю я, входя в Татьянину комнату. — причём по шести из них этот плюс уже с четырьмя нулями.

— Ты о чём? — спрашивает Татьяна.

— О пророчествах Эдуардовых и о том, сколько Володя уже на них заработал, — говорю я, но развить свою мысль не успеваю, потому что снизу раздается звонок — это за нами приехал Алик. Мы ещё накануне договорились вместе навестить Розалию Францевну в больнице, куда её, несмотря на всё протесты, всё-таки уложила Марина.

Когда мы спускаемся вниз, Алик стоит возле своей машины, на бампере которой красуется новенькая наклейка «Proud То Ве An Idiot».

— Сам нарисовал? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит Алик. — А что, плохо получилось?

— Да нет, нормально, — говорю я.

Мы залезаем в машину, и Алик медленно трогается с места. Татьяна, сидящая рядом со мной на заднем сиденье, незаметно толкает меня и глазами показывает на правую руку Алика. Я перевожу взгляд и вижу, что на безымянном пальце, там, где раньше они носил обручальное кольцо, у него появился большой перстень с камнем ярко-голубого цвета. Я вопросительно смотрю na Татьяну, но она только многозначительно пожимает плечами.

В больнице около палаты Розалии Францевны уже много народа. Во-первых, конечно, все Зарецкие — Марина, Антон и Даша. Потом Володя, который, как выясняется, сидит тут с самого утра, хотя он с Зарецкими, можно считать, почти что и не знаком. Марина начинает рассказывать, что без Володи вообще непонятно, что бы она делала. Он уже организовал им круглосуточную сиделку из благотворительной организации помощи раковым больным. Как впоследствии выяснилось, пожертвовал им довольно приличную сумму, чтобы не тянули с оформлением бумаг и провернули всё это побыстрее.

Рядом с Антоном стоит Олег Герц со своей женой Светланой. Они как врачи, оказывается, имеют с этой больницей договор — пациентов своих сюда направляют. Рядом с ними ещё один незнакомый мне врач в халате неприятного зеленоватого цвета. Лицо его тоже не внушает мне никакого доверия. Гладко выбритое, холёное, равнодушное лицо человека, у которого никогда в жизни ничего не болело и который вообще не знает, что такое со- и просто страдание. Вообще вся обстановка чудовищна — бездушная, холодная, скорее напоминающая морг, чем больницу.

Мы заходим в палату. У Татьяны в руках большой букет красивых цветов, но они Розалии Францевне, похоже, совершенно, не нужны. Завидев нас, она садится на постели и говорит:

— Die Aeffin ist krank, schwer krank.

— У нее бред, — говорит Володя.

— Alter Kram, — опять говорит Розалия Францевна. — Abgelegte Kleider. Die Aeffin ist schwer krank.

— Лёш, это по-немецки, кажется, — говорит Татьяна. — Переведи.

Но перевести я не успеваю, потому что наше внимание переключается на стоящего рядом с Олегом неизвестного мне доктора, на халате которого висит бирочка с именем Пол Вулфовиц и который в этот момент как раз говорит:

— Я и сам не понимаю, почему мы не диагностировали опухоль раньше. Но вообще рак легкого бывает центральный и периферический. Центральный — это тот, который располагается в бронхах. Он сопровождается кровохарканьем, кашлем, болями в грудной клетке, повышенной температурой. Периферический же рак располагается глубже, и с помощью фибробронхоскопии такую опухоль увидеть нельзя. К тому же она может довольно долгое время никак не проявлять себя, а симптомы появляются только после того, как она прорастает в плевральную полость или дает метастазы. Похоже, что в данном случае мы имеем дело с опухолью именно такого типа.

Мне становится тошно, и я начинаю сильно жалеть, что вообще приехал сюда.

— Ваши оправдания сейчас не имеют значения, — говорит нe теряющий присутствия духа Володя. — Что можно сделать — вот вопрос.

— Мы уже сделали бронхоскопию, — говорит Вулфовиц, — взятые кусочки ткани отправлены на биопсию и гистологическое исследование. Также мы провели смывы с поверхности бронхов для последующего цитологического анализа. Также проведена компьютерная томография. Ультразвуковое обследование печени и органов брюшной полости показало, что метастазов пока что нет.

— Слова, слова, слова, — говорит Алик.

— Простите, а вы кем приходитесь пациентке? — спрашивает доктор Вулфовиц.

— Не уходите от ответа, пожалуйста, — просит Марина. — Это всё наши друзья.

— Я не могу сказать ничего определённого до тех пор, пока нс получу результатов гистологического исследования, — говорит Вулфовиц, грозно оглядывая Марину поверх своих устрашающих очков в металлической оправе. — Если у вашей мамы так называемый мелкоклеточный рак, то не исключено, что можно будет обойтись химиотеранией. В протнвном случае лобэктомия практически неизбежна.

— Это ещё что такое? — спрашиваст Володя.

— Это удаление пораженной опухолью части легкого. Если же уже поражены лимфатические узлы, то может понадобиться и полная резекция в сочетании с лучевой или химиотерапней. Bee это выяснится в ближайшие дни и в значительной степени будет зависеть ес и от того, что именно покрывает ваша страховка.

— Я не позволю вам меня резать, — вдруг раздается голос Розалии Францевны.

Мы все оборачивасмся в её сторону и видим, что она стоит на пороге своей палаты, прислонившись к дверному косяку. Маленькая, сгорбленная, даже ещё более высохшая, чем несколько дней тому назад, когда я видел её в последний раз. Она опирается на высокий штатив, к которому прикреплены несколько капельниц. Если бы не это, то она, одетая в какое-то подобие балахона, была бы окончательно похожа на привидение.

— Делайте что хотите, но резать себя я вам не дам, — опять говорит Розалия Францевна, и в этот момент силы, наверное, оставляют ее, так как, закрыв глаза, она начинает медленно сползать вниз по стене.

Даша с криком «Бабушка!» бросается к ней. Марина подхватывает её с другой стороны. Со всех сторон набегают неизвестно откуда взявшиеся медсёстры, ещё какие-то люди, и Розалию Францевну уносят в палату.

Обратно домой нас опять отвозит Алик, и Татьяна громко, как бы специально для того, чтобы он не пропустил, говорит:

— Обратите внимание, что Эдуарда там не было.

— Ну и что? — говорит Алик. — Милы тоже не было, хотя она и собиралась, но с Сашкой осталась уроки делать. И вообще, правильный диагноз ведь именно он поставил, а эти убийцы в зелёных халатах только потом на рентгене опухоль увидели.

Последующие несколько дней проходят очень напряженно. Даже я настолько включаюсь в судьбу несчастной Розалии Францевны, что не могу за целый день перевести ни одной страницы. Телефон звонит практически непрестанно, а так как Татьяна с утра на работе, то разговаривать со всеми приходится именно мне. Особенно часто звонит Володя. Поскольку предоставленная благотворительным обществом сиделка ему не понравилась, он сразу же заявил, что оставлять её одну с Розалией Францевной ни в коем случае нельзя, и взял на себя добровольные дежурства. От меня же теперь требуется следить за тем, как себя ведут его акции — вот он и звонит мне буквально каждые полчаса для получения полного отчета.

— «Вертекс» поднялся ещё на два доллара, — говорю я. — «UComm» пробил тридцатку — это его исторический потолок, и теперь специалисты говорят, что пределов его росту нет. «Биодемия» тоже прёт наверх, как из пушки. Слушай, как ты думаешь, каким образом он это всё угадал?

— Он не угадал, — говорит Володя, — он увидел. Но это не важно. Знаешь, я уже точно решил, десять процентов от всего, что я на этом заработаю, я на собор отдам. Тот, куда вы с Татьяной ходите. Там ведь ремонт сейчас, так что им деньги, наверное, очень нужны.

— Ещё как нужны, — говорю я. — Это очень благородно с твоей стороны. А Розалия Францевна как?

— Плохо, — говорит Володя. — Температура высокая. Бредит опять. А если приходит в себя, то говорит только о том, чтобы не давали её резать.

— Но ведь она умрёт так, — говорю я.

— Эдуард говорит, что не умрет, — говорит Володя. — Он почти каждый день приходит, всего стольник за визит берёт — вместо обычных двух. Говорит, что сигхартия должна помочь, а операция не нужна. Опухоль-то мелкоклеточная оказалась. Вулфовиц всё равно резать хочет. Уверяет, что одной химиотерапией, которую они уже начали, не обойтись. Ну, да мы ведь знаем, сколько им страховка за каждую операцию платит — вот они и шебуршатся. Кушать-то, поди, всем хочется.