Татьяна выслушивает меня очень внимательно, нисколько не жалуясь на то, что после трудового дня ей приходится вместо полноценного ужина довольствоваться чаем с бутербродами, и говорит:
— А всё-таки хорошо, что у нас денег нет, правда?
— Так ведь скоро будут деньги, причём очень много, — говорю я. — Если бы мы тогда «UComm» по шестнадцать долларов купили…
— На что бы мы его купили?
— Можно одолжить у кого-нибудь, — говорю я.
— Не надо, — говорит Татьяна. — Давай лучше знаешь как сделаем? Ты всё рекомендации Эдуарда занеси в компьютер и последи за этими компаниями месяц-другой. Посмотрим, насколько точно он всё предсказал. А Володиной Ларисе я сама позвоню.
— Зачем? — говорю я.
— Скажу ей, чтобы он то же самое сделал, — говорит Татьяна. — Некуда торопиться.
— Поздно уже, — говорю я.
— Почему поздно? Полдесятого всего.
— Не в этом смысле, — говорю я. — Володька на прошлой неделе ещё на рефинансирование дома подал, и кредитную линию ему открыли на пятьдесят тысяч. Как старому клиенту. Он очень гордится тем, что, несмотря на всё его неудачи последних лет, ему удалось сохранить хорошую кредитную историю.
— Кошмар, — говорит Татьяна. — Но я всё равно позвоню.
— Позвонить можно, конечно, — говорю я. — Ho это вряд ли что-то изменит. Да и вообще, ты уверена в том, что ты права?
Татьяна ничего не отвечает, а просто уходит в свою комнату. Через несколько минут оттуда раздается её голос:
— Миленький, иди сюда, я тебе полработы покажу.
Я захожу к ней и замираю при виде почти что готовой картины. На ней изображена залитая утренним светом комната, свеча на подоконнике, лампа с абажуром и ещё несколько свечей на пыльном трюмо, тяжелые шторы, покрытый красной скатертью стол. За столом сидит одетая в домашний халат старая обезьяна-шимпанзе. В одной руке у нее чашка с чаем, в другой — кусочек торта. Перед ней корзинка с фруктами и блюдечко с нарезанным на ломтики яблоком. Обезьяна смотрит на стоящий напротив нее по другую сторону стола пустой стул — или мимо него — и думает о чем-то своем. Может быть, о том, кто когда-то сидел за этим столом вместе с ней и кого больше нет, а может, и о чем-то совсем другом, совершенно постороннем, никак с её одиночеством не связанном.
— Ну как? — говорит Татьяна. — Понимаешь?
Ответить я не успеваю, потому что в этот момент звонит телефон.
После краткого «алло» Татьяна замолкает на несколько минут, потом говорит: «Да, да, конечно», кладет трубку и поворачивается ко мне.
— Это Даша. Она заедет сейчас. Ты не возражаешь?
— Нет, — говорю я. — Случилось что-нибудь?
— У них большое горе, — говорит Татьяна. — Розалии Францевие утром стало плохо, она начала задыхаться, температурить, бредить. её отвезли к врачу. Подозрение на рак легкого. Завтра они к хирургу едут, то ли об операции договариваться, то ли ещё что. Все Зарецкие в панике, не знают, что делать. И Даша сказала, что ей очень нужно со мной поговорить.
О ЧЁМ УМОЛЧАЛИ ЗВЁЗДЫ
Отец Розалии Францевны родился в зажиточной семье известного франкфуртского раввина и, подобно автору «Капитала», вместо предуготованной ему родственниками карьеры, с самой ранней юности занялся проблемами освобождения рабочего класса. Он играл заметную роль не только в германском коммунистическом движении, но и в Коминтерне, был лично знаком с Лениным и Троцким, принимал участие в нескольких съездах РСДРП, выучил русский настолько хорошо, что его статьи печатали в «Правде», и после падения Веймарской республики, естественно, эмигрировал в Советскую Россию, где и появилась на свет его единственная дочь.
По материнской линии Розалия Францевна унаследовала одну из самых громких дворянских фамилий Российской империи — громкую настолько, что вплоть до самой перестройки в семье Зарецких её произносили исключительно шепотом. Родственники её матушки были людьми знаменитыми — из принадлежавших им поместий могла бы сложиться приличных размеров европейская страна, а то и две. Портреты её предков украшали главные музеи обеих столиц, их именами были названы улицы и целые города, в их дворцы водили на экскурсии туристов со всего мира, а об их подвигах на государевой службе можно было прочитать в любом школьном учебнике по отечественной истории. Революция разбросала родню Розалии Францевны по всей планете, но её многочисленные дядюшки и тетушки, кузены и кузины, племянники и племянницы, так или иначе связанные кровными узами практически со всеми аристократическими семействами Старого Света, нигде не бедствовали и не умирали с голоду. Из тех же, кто не успел убежать от народной власти, многие верой и правдой служили ей, занимая довольно высокие посты: кто в дипкорпусе, кто — в армии, кто — в академической сфере.
К её отцу именитые родственники относились в общем и целом неплохо, тем более что в двадцатые годы он многим из них буквально спас жизнь. Связи в ЧК у него были колоссальные, поскольку и сам он занимался тогда борьбой с контрреволюцией и выявлением чуждых классовых элементов, за что и был в 1937 году расстрелян вместе со многими своими сослуживцами. В книге Мельгунова «Красный террор в России» его имя упоминается в ряду отличавшихся особым изуверством следователей, и, как следует из солженицынского «Архипелага», за особо изощренные методы ведения допросов заключенные прозвали его «Молоток», что само по себе говорит о многом. Солженицын пишет, что легенды о нем ходили на Лубянке вплоть до хрущёвской «оттепели», но мне кажется, что тут он всё-таки преувеличил. По крайней мере, документально этот факт, как и многое другое в его по-своему эпохальном произведении, подтвердить невозможно.
Сама Розалия Францевна запомнила отца нервным, издерганным, вечно куда-то мчащимся — то есть полной противоположностью её маме, которая умудрялась сохранять спокойствие и невозмутимость во всех обстоятельствах, а судьба ей на долю выпала, мягко говоря, нелёгкая. После расстрела мужа она вместе с десятилетней дочерью была выслана из Москвы, вплоть до самой войны жила на Крайнем Севере, а в июне 1941 года сразу же ушла на фронт медсестрой, отправив дочь к родственникам в Таганрог. О том, что мать убило осколком немецкой бомбы под Ленинградом, Розалия Францевиа узнала уже только после Победы. Она росла очень неспокойной, болезненной девочкой, и воспитывавшая её тетя Анна Георгиевна старалась по возможиости лишний раз её не травмировать.
В 1947 году мужа Анны Георгиевны пригласили на какой-то ответственный пост в МИДе, благодаря чему Розалии Францевне удалось поступить на филфак Московского университета, закончить его и выйти замуж за сослуживца своего дяди. Муж был вдовцом, старше её нa добрых двадцать лет, но зато получил назначение в одну из западноевропейских стран, куда они сразу же после свадьбы и отбыли. Детей у них долго не было — Марина появилась на свет только в 1959 году, буквально за пару лет до того, как её отец скончался от обширного инфаркта прямо за рабочим столом. Некролог о его кончине был напечатан во всех центральных газетах, но Розалии Францевне всё равно пришлось возвращаться на Родину, где ничего хорошего её, естественно, не ожидало.
Не привыкшая работать, растерявшая всё свои связи, похоронившая практически всех своих родственников, оказавшаяся в чужом и незнакомом городе с маленьким ребенком на руках, Розалия Францевна с большим трудом устроилась преподавать английский язык в какую-то школу на самой окраине, но никак нельзя сказать, что она еле-еле сводила концы с концами. Марина иногда проговаривалась, что в детстве они питались сплошными деликатесами типа чёрной икры и крабьих салатов, а одевались у частных портных. И хотя слабое от рождения здоровье Розалии Францевны с годами не становилось лучшие, необходимые па лечение деньги находились всегда — причём буквально в любых и ничем не ограниченных количествах.
...— Миленький! — зовёт меня Татьяна из своей комнаты. — Ты собрался уже?
Я не без труда отрываюсь от экрана компьютера с таблицей из биржевых символов тех компаний, гороскопы которых Эдуард составил по заказу Володи. Таблицу я сделал очень красивую, расписав, сколько акций каждой компании и за какую цену Володя приобрёл, что было им куплено за наличные, что — на кредитную маржу, а какие позиции он ещё подкрепил опционами. В одних случаях ставка была на то, что курс данной акции пойдет вверх, в других — игра велась на понижение. Володя молодец — всё очень здорово продумал. Стив говорит, что такого сбалансированного «портфеля» нет ни у одного из его клиентов.
