Ну, наконец-то! Лаборант принес еще сырую, непросушенную пленку, разложил на столе по номерам. Я взглянул и ахнул!

ЛОНДОНЪ, 5-го. Въ 5½ час. утра на западѣ и въ центрѣ Англiи нѣсколько секундъ ощущалось землетрясенiе. Въ Ледбюри, гдѣ сотрясенiе почвы было особенно сильно, многiе изъ жителей въ испугѣ выбѣжали изъ домовъ. Въ Герфордѣ пострадали соборъ, вокзалъ и другiя зданiя. Одна женщина умерла отъ испуга. Землетрясенiе было ощущаемо также во многихъ лондонскихъ предмѣстьяхъ, а также въ Виндзорѣ, особенно въ замкѣ, гдѣ имѣетъ въ настоящее время пребыванiе королева. Въ виндзорскомъ замкѣ посуда ударялась одна о другую.

МОСКВА. Графъ Орловъ-Давыдовъ пожертвовалъ Ольгинской больницѣ капиталъ въ 273,000 ₽ для расширенiя нѣкоторыхъ отдѣленiй больницы и содержанiя большаго, вслѣдствiе этого, штата служащихъ. Это уже второе крупное пожертвованiе, поступающее въ эту больницу въ теченiе истекающаго года. 200,000 ₽ оставлены больницѣ по завѣщанiю покойнаго благотворителя Беренштама.

СТОКГОЛЬМЪ. Шведскiй «Tagblatt» сообщаетъ, что завѣщанiе Альфреда Нобеля вчера вскрыто, но пока опубликовано быть не можетъ, потому что въ Парижѣ находятся нѣкоторыя позднѣйшiя распоряженiя завѣщателя. Въ главныхъ чертахъ извѣстно, что почти все состоянiе оставлено для международнаго фонда споспѣшествованiя научнымъ изслѣдованiямъ: проценты должны идти на премiю ученымъ всего свѣта и выдаваться послѣ публичнаго состязанiя. Размѣръ капитала, однако, еще не извѣстенъ, но слухи о немъ за границей фантастичны.

Та пленка, что из танцевального класса, ближе всех к зеркалу, оказалась вся темная. Остальные тоже, но не так сильно. И из спальни засвет.

— Ваш отец был прав, — сказал я. — Все беды из-за этого зеркала. Смотрите, вот эталонная пленка, прозрачная. Вот от дальней стены. Видите, легкий засвет имеется. Вот из тех углов, что ближе. Темнее. В комнате Веры тоже есть. Перегородка излучение не остановила. И вот, пожалуйста, почти черная. Она лежала за зеркалом.

— Я ничего не понимаю — покачал головой граф.

Склифосовский тоже смотрел на меня вопросительно.

— Ваше старинное зеркало сделано с добавлением урана, или еще какого вещества, которое испускает нечто, похожее на икс-лучи. Или в подложке что-то есть, в раме. Пока оно лежало в подвале — никакого ущерба здоровью жителей дома не было. Но как только вы его подняли в зеркальный зал… Оно стало облучать всех, кто там бывал. А больше всех там находились — ваша дочь и учитель танцев. У него, кстати, похожие симптомы.

— Какой ужас! — Бобринский вскочил на ноги, начал «бегать» по кабинету. — А что лечение? Есть? Можно что-нибудь сделать?

— Думаю, со временем всё должно вернуться в норму. Только нужно убрать зеркало.

— Сей же час прикажу его выкинуть!

— Ни в коем случае! — я покачал головой. — На свалке его кто-нибудь обязательно подберет и начнет сам облучаться. Я решу эту проблему.

— Так что же с лечением?

В принципе при лучевой болезни помогает переливание плазмы. Но мы еще до такой стадии прогресса не дошли — банально не умеем ее пока выделять. Можно просто перелить Вере кровь. Но толку от этого будет меньше.

— Боюсь, наука еще не имеет ответа на этот вопрос. В Москве доктор Моровский изучает тему облучения икс-лучами, но насколько я знаю, все пока в зачаточной стадии. Подозреваю, что если убрать зеркало, болезнь пойдет на спад. Больше прогулок на свежем воздухе, молочных продуктов… Да лучше, наверное, отправить девочку на воды. Пусть отдохнет, даст бог, полегче станет.

Обычно советуют пить йод — чтобы щитовидка не нахватала изотопов и они не начали облучать изнутри. Но в данной ситуации это уже бесполезный совет — слишком все запущено. Никогда я еще не чувствовал себя столь беспомощным. Даже в будущем лучевую болезнь не очень-то умеют лечить, а здесь…

— Благодарю за помощь, князь, — продолжил трясти мою руку Бобринский.

— Наверное, пока Веры не будет, лучше перегородку заменить…

— Да в этом крыле и жить теперь никому не позволю! После такого!

Чтобы хоть чем-то себя занять нужным, я метнулся за специальным саркофагом для зеркала на завод Яковлева. Инженер уже вернулся из Крыма, выглядел румяным, даже загорел.

— Как ваше здоровье, тезка? — поинтересовался я у Евгения Александровича

— Вашими молитвами князь! Болезнь ушла, чувствую себя замечательно. Письма насчет авиационного мотора получил, очень оригинально. Обещаю, как только мы закончим испытательные работы автомобильной версии — тут же займусь воздухоплавательной. С господином Жуковским уже списался, планер везут в столицу.

Я даже немного удивился той скорости, с которой Яковлев взялся за дело. Мы еще пообсуждали юридические вопросы по заводу — я теперь, как новый совладелец, должен был перечислить деньги за свой пай и мы решили инвестиции разбить на части.

— Я, Евгений Александрович, к вам по срочному делу, — как только все приличия были соблюдены, озвучил инженеру тему саркофага. — Мне крайне необходим свинцовый ящик с толстыми стенками.

— Какие размеры? — деловито поинтересовался Яковлев, доставая записную книжку и карандаш.

— Примерно двадцать на тридцать сантиметров изнутри. Наверное, толщина стенок ящика — сантиметров семь.

— Сейчас посчитаем, — карандаш замелькал над страницей. — Так, при плотности одиннадцать… ну пусть двенадцать даже… так… объем… Три центнера свинца. Как говорили в одной сказке, это службишка, не служба. Ничего сложного. Ящик, крышка на болтах, уплотнитель… Дам задание, к вечеру изготовят. На ломовом извозчике вывезут.

На службу, и срочно. Склифосовский сообщил, что завтра к нам внезапно приедет император всероссийский. Посмотреть на новые министерства, дать напутствие. Помню, знакомый показывал журнал «Корея» с фоторепортажем, как товарищ Ким Ир Сен несколько часов руководил работой порта, а потом его ценные указания запечатлели на мраморе и повесили на самом видном месте. Может, и нам так сделать? С другой стороны, мрамора жалко.

Короче, все как заведенные бегали и наводили показуху. Но для моего небольшого дельца много времени не понадобится.

— Николай Александрович, одевайтесь, вы со мной.

— Надолго?

— Не очень.

От Мариинского дворца до Мариинского же театра — километра полтора. Пешком минут двадцать, прогулочным шагом. А на экипаже — и вовсе за пять легко доехать. Конечной точкой нашего маршрута Семашко был весьма удивлен.

— Вы собрались в театр? Нужны билеты? Но можно просто телефонировать, нарочный бы доставил. Я знаю, для Николая Васильевича так делал.

— Нет, мы идем осуществлять вашу заветную мечту.

— Никогда не хотел стать артистом. Мне моя работа нравится, я уже подготовил несколько предложений, как вы велели, скоро буду готов…

— Потерпите, Николай, что же вы впереди паровоза мчитесь? Нам сюда, — показал я на служебный вход.

За дверью сидел служитель. Увидев нас, он поднялся. С одной стороны, люди важные, не шантрапа какая, с другой — кого попало пускать сюда нельзя.

— Князь Баталов, к господину Направнику.

— Ваше сиятельство, — поклонился служитель. — Эдуард Францевич предупреждали. Сей минут проведем-с.

Привык дядя к большим чинам. В дни спектаклей здесь от сиятельств, и даже высочеств со светлостями, не говоря уже о превосходительствах и высокоблагородиях, в глазах рябит. Многие желают высказать артисткам лично свое впечатление от высокой силы искусства. Ну и танцовщицам тоже. Потому и не тушуется.

Нас провели по длинным и запутанным коридорам до самой сцены. Оркестр репетировал, и играли что-то весьма знакомое. Сидели на сцене, не в яме. Вот сейчас начнется основная мелодия, точно вспомню! Но нет, застучала палочка по дирижерскому пульту, и недовольный голос крикнул:

— Альты! Данилов! Вы не слышите, что поздно вступаете? Давайте еще раз, с третьей цифры!

И снова заиграли ту же мелодию. Блин, на языке крутится! Ну же! Но веселье оборвалось на том же месте. Данилов теперь поторопился. Хотя как по мне, никакой разницы не было, оба раза играли одинаково.