Ну наконец-то, вот и искомое. Паровоз пропыхтел мимо меня, подтаскивая к перрону вагоны первого класса. Знаменитого желтого цвета. Кстати, следующий был смешанный — половина синего, второго класса. Мощный маркетинговый ход, чтобы пустые места не гонять.

Сначала выскочил проводник, обтер ручки. За ним вышел генерал в шинели на красной подкладке, прямо из стихотворения Некрасова. Модельеру Лубутену было у кого учиться. За военным — дама, скорее всего, жена его. Следующий — Грегор Гамачек собственной персоной, деловитый и сосредоточенный. И только потом — она. Дорогая моему сердцу Агнесс, будущая княгиня Баталова. Великолепна. Прекрасна. И даже длительное путешествие не смогло ничего с этой прелестью сделать. Высокая прическа, маленькая шляпка с вуалеткой, которая ничего не скрывает. Сердце дало сбой.

Я протянул руку, и Антонов быстро вложил в нее букет. Не глядя ни на кого, я двинулся к своей судьбе. Генерал, слегка преградивший кратчайшую траекторию, обиженно фыркнул, когда ему пришлось уступить дорогу, но на такую мелочь я внимания обращать не стал. Прошел оставшихся пару шагов и опустился на колено перед самой лучшей женщиной в мире.

— Здравствуй, любовь моя. Как же долго я тебя ждал!

РИГА. «Рижскiй Вѣстникъ» передаетъ статью извѣстнаго германскаго публициста издателя журнала «Zukunft» Гардена, въ которой указывается вредъ, причиняемый балтiйскими эмигрантами, пишущими въ германскихъ газетахъ враждебныя Россiи статьи, добрымъ германо-русскимъ отношенiямъ, поддержанiе которыхъ жизненный вопросъ для Германiи. Гарденъ, сообщая, что и Бисмаркъ такого же мнѣнiя объ этихъ писанiяхъ балтiйскихъ анонимовъ, говоритъ, что нельзя терпѣть, чтобы германскою политикою пользовались для излiянiя злобы на Россiю.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Правительствующiй Сенатъ по вопросу о ростовщикахъ разъяснилъ, что примѣненiе 1707 ст. уложенiя о наказанiяхъ, карающей преступныя дѣйствiя ростовщиковъ, вполнѣ возможно, если обстоятельствами дѣла будетъ установлено одно лишь только взиманiе лихвенныхъ процентовъ при занятiи этимъ ремесломъ въ видѣ промысла.

ЯРОСЛАВЛЬ. Два дня тянулось дѣло о безпорядкахъ рабочихъ на фабрикѣ большой мануфактуры Корзинкиныхъ. Обвиняемыхъ восемнадцать человѣкъ. Объ одномъ изъ подсудимыхъ дѣло отложено, девять — оправданы; восемь — осуждены въ арестанскiя роты отъ двухъ лѣтъ и четырехъ мѣсяцевъ до года и восьми мѣсяцевъ.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГЪ. Въ Обществѣ Русскихъ Врачей проф. Н. П. Симановскiй демонстрировалъ новинку въ дѣлѣ распознаванiя болѣзней гортани и голосовыхъ связокъ. Апаратъ этотъ, которому въ настоящее время предсказывается блестящая будущность, называется стробоскопомъ и усовершенствованъ Эртелемъ, по имени котораго онъ и названъ.

Сказать, что Гамачеков поразил особняк — ничего не сказать. Грегор встал соляным столбом прямо перед входом. Я даже подумывал помочь ему поднять и подвязать нижнюю челюсть. Агнесс держалась до вестибюля. Там выстроилась вся прислуга в шеренгу, и все хоть и не очень дружно, но изобразили общий поклон.

— Вот ваша хозяйка, — сказал я, указывая на бледную девушку, комкающую в руках платок — Слушаться ее, как меня. Тем более, она будет выдавать вам жалование первого числа каждого месяца.

Проняло. Слуги и охранники начали есть фройляйн Гамачек глазами. Жалование — это святое. Оно у них большое, плюс оплачиваемый отпуск две недели и даже больничный в размере двух третей оклада на период болезни. Никакой Янжул не подкопается. Да и мотивация работать на совесть — в других местах такие райские условия поискать еще надо.

Пока мы шли вдоль строя, я сам офигевал, сколько на меня уже человек работает. Вася-Швейцар, Жиган, Авдотья и ее четверо детей — все подростки, кстати, ходят к репетиторам и готовятся к поступлению в прогимназию или реальное училище. Шестеро охранников, работающих сменами по два. Повар, два лакея, истопники и прачка. Две служанки для Агнесс.

В строй зачем-то встал Семашко, и я сделал страшные глаза, чтобы он оттуда свалил. Но нет, Николай издевательски поклонился Гамачекам, представился. Личным помощником главы дома. Вот зуб даю, специально он это сделал. Надеется пристыдить меня. Ничего, для тебя сюрприз созрел уже, скоро получишь.

— И каковы же ваши обязанности? — послушно спросила Агнесс. Похоже, она не «выкупила» ситуацию.

— Николай помогает мне в министерстве. Правая рука, можно сказать, — я впихнулся между девушкой и Семашко, показал из-за спины кулак. — А теперь хочу продемонстрировать свою гордость — первый в столице морской аквариум.

У Гамачека-старшего случился новый культурный шок. Если Агнесс поохав и сделав пару комплиментов, практично спросила тяжело ли за ним ухаживать, то Грегор застыл новым соляным столбом. Его глаза неотрывно следили за маленьким донным скатом, который «пылесосил» песок, потом переключились на «танцующих» креветок, «клоунов»…

— Специальный человек из зоологической станции приезжает раз в месяц чистить фильтры и стенки, — пояснил я девушке. — Кормление осуществляет наш слуга Владимир.

Я сделал знак прислуге, что все свободны, больше стоять в линию и поедать хозяев глазами не надо.

— И дорого это стоит? — не отставала фройляйн Гамачек, взяв под руку отца и попытавшись его сдвинуть в сторону пианино, которое стояло рядом с главной лестницей. Бесполезно. Грегор врос ногами в паркет.

— Оплата услуг зоологической станции — тридцать рублей. В немецких марках это примерно…

— Я знаю, я учила! — с гордостью сказала Агнесс по-русски. — Сто немецких марок.

Как же чисто она это произнесла! Тут уже я чуть ли не превратился в «Грегора».

— Но как⁈

— Два мьесяца занятий с учителем, — девушка сделала книксен, улыбаясь. — Тепьер могу немного говорит со слугами.

С этим не поспоришь. И не только со слугами. Агнесс и до этого говорила по-русски, но больше пыталась, чем делала это. Прогресс значительный.

— Дорогая, это просто замечательно! — я перешел обратно на немецкий. — Я потрясен! Пойдем, я покажу тебе наш дом.

Я сделал знак Семашко, чтобы он остался с будущим тестем, так и не отлипнувшим от аквариума, и повел девушку по лестнице в бальный зал. По дороге Агнесс делилась со мной своими сомнениями:

— Евгений, мой ангел, дворец такой большой! Столько много слуг. Я даже не запомнила их имена.

— У тебя будет время во все вникнуть. Я закреплю за тобой Жигана и самобеглую коляску. Вчера мой хороший друг инженер Яковлев прислал переделанное ландо — на заводе смонтировали салон с крышей. Поставим специальную печку от мотора. Тебе не будет холодно в наши русские морозы.

У меня было большое сомнение, что Бенц сможет ездить по нечищеным дорогам, когда в Питере окончательно ляжет снег. Но полноценная зима в столице пока откладывалась — за окном была типичная погода с дождями, порывистым ветром. Снег выпадет, и тут же растает. Прямо как в Германии. Агнесс будет привычно. Впрочем, и саней никто не отменял, после того, как снег все-таки ляжет.

— Мне нужно каждый день ездить в монастырь на катехизацию. Если бы ты знал, сколько усилий папа приложил, чтобы получить разрешение епископа! Но, дорогой, а как же ты будешь добираться в присутствие? — практично заметила фройляйн Гамачек.

— У министерства есть собственный выезд — ответил я. — И поверь, все хлопоты твоего отца будут вознаграждены.

Мы подошли к бальному залу, лакей открыл двери.

— Ох, какая красота!

Агнесс закружилась на паркете, я же направился к фонографу, запустил играть «На прекрасном голубом Дунае» Штрауса. По залу поплыли первые ноты вальса.

— Я будто в сказку попала, — призналась мне девушка, увлекая меня в танец. — Ты читал про Золушку?

— Да. И меня всегда удивлял принц. Он весь вечер провел в обществе Золушки, но опознать ее смог только по туфельке.

— Наверное, это на самом деле был не бал, а маскарад, — заметила Агнесс. — И Золушка надела маску.