Однако в конторе появились трое его информаторов. Они прибыли один за другим, и каждый сообщил что-то новое о беспорядках, которые все ширились. Речь шла уже о сотнях протестующих, которые вышли на улицу сегодня, многие из них были вооружены и выстроены в боевом порядке. Подобные волнения всегда привлекали зевак, и, по предварительным подсчетам, тысячи людей собрались у мест погромов, жадные до зрелищ и, возможно, готовые в случае чего присоединиться. Даже если допустить, что цифры преувеличены, известия все равно выглядели весьма тревожными.

Подмастерья и их сообщники снова крушили бордели в Мурфилдсе. Нападения также достигли Восточного Смитфилда, Шордича и района вокруг церкви Святого Андрея в Холборне. Рассказывали, что шлюхи, которые не укрылись вовремя, с визгом бежали по улицам, спасаясь от разгневанной толпы.

Информатор, который сообщил мне о происходящем в Холборне, был последним из троицы. Расплачиваясь с ним, я спросил:

– Кстати, ты не проходил по пути мимо Лонг-Акра?

– Проходил, сэр. Там относительно спокойно.

– А как во дворе «Кобеля и суки»?

– Там тихо как в могиле. Я сунул туда нос, на всякий случай. Никого, кроме парочки головорезов. Велели мне убираться.

Стало быть, заведение мадам Крессуэлл не тронули. По крайней мере, пока. Похоже, Хлорис была права насчет того, что оно находилось под защитой Бекингема.

К полудню Уильямсон так и не возвратился. Я вышел из конторы и направился в Акс-Ярд, где пообедал за общим столом. Пока я ел, со стороны здания Конной гвардии слышался беспрерывный барабанный бой.

Мой сосед по столу, клерк из департамента лорда Чемберлена, наклонил голову:

– Призывают к оружию. Я так и знал.

Я оторвался от «Истории мира» Рэли:

– Стало быть, все серьезно?

– Да, – кивнул он. – Ох уж эти проклятые подмастерья! Давно пора их приструнить. И хозяева тоже хороши. Дали им слишком много воли.

На обратном пути в контору кто-то громко позвал меня по имени, когда я шел через Большой двор. Я обернулся. Из прохода, ведущего в часовню и на общественную лестницу, выходил Чиффинч. Он помахал мне и уставился на меня своими водянистыми глазами:

– Марвуд, сегодня я услышал кое-что, что может вас заинтересовать. – Его губы сложились в улыбку, подобную вспышке солнечного света, попавшей на только что заточенный капкан на человека. – В самом деле, бьюсь об заклад, что так оно и есть. Мне помнится, вы знакомы с госпожой Хэксби?

– Да, сэр.

– Не слишком близко, я надеюсь?

Я пожал плечами:

– Как вам известно, мы вместе выполняли кое-какие поручения короля.

Он вскинул брови:

– И только? Более ничего? – (Я покачал головой.) – Ну-ну. Тогда вы мудрый человек. – Он одарил меня еще одной из своих ужасных улыбок. – Хорошего вам дня.

Чиффинч медленно направился в сторону Каменной галереи. Я смотрел ему вслед. Мне очень хотелось спросить, что он имел в виду, но тогда я бы угодил в его ловушку, заглотив очередную приманку. Неожиданно он обернулся и увидел, что я за ним наблюдаю.

– Никак новый парик, Марвуд? – Чиффинч повысил голос, и его слова, должно быть, слышала по крайней мере дюжина людей во дворе. – Знаете, а он вам совершенно не идет. Выглядите так, словно у вас на голове пара дохлых белок.

Кто-то засмеялся. Чиффинч удалился, и я тоже.

Господин Уильямсон вернулся в Скотленд-Ярд через полчаса после меня. Оглядев приемную, где клерки трудились с внезапным рвением, он сделал мне знак пройти в его кабинет.

– Плохо дело, Марвуд. Вы вчера выбрались невредимым?

– Лишился кошелька и туфель, а также парика, сэр. Еще легко отделался.

– Наглость бунтовщиков просто поразительна. Но я не понимаю, Марвуд, с какой стати люди, которые напали на вас в Попларе, привезли вас во двор «Кобеля и суки». Если они собирались разнести публичные дома, то зачем держать вас в одном из них? И почему вдруг выбрали бордель на другом конце города?

– Да потому, что бордель принадлежит герцогу Бекингему.

– Что?! – Брови Уильямсона взметнулись вверх. – Как так? Это же заведение мадам Крессуэлл! Вы ничего не путаете?

– Имя этой женщины может стоять на купчих. Но я уверен, что оплачивает все герцог.

– И откуда вам сие известно?

– Я подкупил одну из проституток, которая помогла мне сбежать. Она говорит, все в борделе делается, как желает герцог. Он сам часто туда приезжает, и не только ради шлюх. Бекингем встречается там с какими-то людьми, что-то пишет. И даже ночует от случая к случаю.

– А я смотрю, эта проститутка много всего вам сообщила. Вы ей доверяете?

– У нее нет причины лгать, сэр. Еще она говорила, что мадам заранее предупредили о бунтах и уверили, что ее заведение не пострадает.

Уильямсон беззвучно присвистнул:

– Вы хотите сказать, что хозяйку публичного дома предупредил герцог?

– Или кто-то из его людей.

– Что равнозначно… – Уильямсон не договорил.

Мы молча посмотрели друг на друга. Я не хотел первым облекать мысль в слова, и он тоже. Это равнозначно тому, что бунты не возникли случайно, от праздничного безделья. Они были заранее спланированы. И если сам Бекингем не был организатором, то, по крайней мере, знал о них, держал язык за зубами и позаботился, чтобы его собственный бордель не пострадал. Все это означало, что…

– Нынешние беспорядки не такие, как прежде, – заметил Уильямсон. – Я подозревал, что это неспроста. Милорд Арлингтон только что сказал, что они напоминают нападения на публичные дома в Жирный вторник в давние времена. До войны подмастерья крушили бордели каждый год. Но сейчас дело обстоит иначе.

– Да, сэр.

– И все предстает совсем в другом свете.

Уильямсон отпер ящик стола и достал лист бумаги. Половину его занимало коричневое пятно, но напечатанный текст отлично читался.

– Кто-то сегодня утром приходил в Уайтхолл и оставил это у апартаментов короля и герцога Йоркского. Краска еще не высохла, поэтому, как я понимаю, сей опус, вероятно, вышел из-под пресса совсем недавно. Этот экземпляр был приколот к дверям миледи Каслмейн. – Он ткнул пальцем в лист. – Видите пятно? Ее светлость так рассердилась, что швырнула в него чашку с шоколадом. А потом отнесла королю. – Уильямсон протянул мне бумагу. – Ставлю фунт против пенни, завтра экземпляры появятся по всему городу.

Листок представлял собой петицию. Я сразу понял, что уже видел нечто подобное в гостиной во дворе «Кобеля и суки» во время своего первого визита туда: предварительные наброски, неоконченный черновик, написанный рукой Бекингема.

Кроме того, я, будучи сыном печатника, невольно отметил: петиция была набрана и напечатана качественно, а сие означало, как я знал из своего горького опыта подмастерья, что этим занимались без спешки. Я пробежал глазами текст:

Петиция бедных шлюх, обращенная к самой прекрасной, прославленной и выдающейся Леди Удовольствие, ее сиятельству графине Каслмейн. Скромное прошение несчастной компании обездоленных проституток, содержательниц публичных домов, сутенеров, сводников и прочих.

Нижайше сообщаем,

что Ваши просители долгое время содействовали практике сладострастных удовольствий и поощряли оную (ремесло, в котором миледи обладает большим опытом и проявляет немалое усердие, в результате чего высоко вознеслась и прославилась за последние годы). Однако теперь мы стали жертвами безудержной ярости лондонских подмастерьев и ремесленников, грубых и невоспитанных мальчишек, а также иных злобных и недостойных людей, лишивших нас жилья и возможности зарабатывать деньги, занимаясь своим привычным делом…

– Ну и наглость! – возмутился Уильямсон. – Обращаться к миледи, да еще в подобном стиле. И все эти вероломные инсинуации.

Я быстро прочел остальную часть документа, написанную в том же сатирическом ключе, якобы от имени мадам Крессуэлл, Дамарис Пейдж и всех их «сестер и товарищей по несчастью», и не мог не отметить, что составлена петиция была мастерски. Авторы просили леди Каслмейн помочь остановить бесчинства «до того, как нечестивцы сии придут во дворец к Вашей светлости и выразят презрение Вашему поклонению Венере, великой богине, которую мы все почитаем».