– Разумеется, все понимают, что мадам Крессуэлл и мадам Пейдж не имеют к петиции никакого отношения, – сказал Уильямсон. – Две эти содержательницы публичных домов могут быть осуждены на вечные муки на том свете, но они знают, как преуспеть в земной жизни, и ведут свои дела весьма ловко.
Составители петиции прозрачно намекали, что леди Каслмейн была величайшей проституткой Англии и, более того, если не принять меры, толпы недовольных пойдут на Уайтхолл. Иными словами, там содержалась угроза, что беспорядки могут перерасти в нечто близкое к восстанию против короны (в документе, правда, прямо не упоминалась резиденция короля, а говорилось про дворец ее светлости).
Я провел пальцем вниз по странице. И наткнулся на две строчки, которые перечитал несколько раз. Авторы петиции уповали на защиту леди Каслмейн, обещая, что «в обмен готовы связать себя какими угодно клятвами, дабы только способствовать ее светлости (как то делают наши сестры в Риме и Венеции в отношении его святейшества папы)».
– Ага… – протянул Уильямсон. – Вы обратили внимание на текст в скобках. Насчет платы за заступничество. Меня это тоже поразило.
– Миледи – католичка, – заметил я. – Автор напоминает нам об этом…
– На случай, если мы вдруг забыли, – перебил меня Уильямсон.
– И к тому же связывает сие с коррупцией папского престола. Он напрямую связывает двор с папистами.
– Да, в самом деле, – кивнул мой начальник.
Ни один из нас не напомнил другому, что король и его брат, как было широко известно, благоволили им, да и сама королева тоже принадлежала к папистам. Также не было секретом, что Карл II и его брат Яков, герцог Йоркский, оба находили усладу в борделях. То есть эту так называемую петицию можно было рассматривать как нападение непосредственно на его величество.
«Но и это еще не все», – подумал я и осторожно предположил:
– Не исключено, сэр, что этот дурацкий пасквиль как-то связан с неудавшейся попыткой провести через парламент Билль о понимании.
– Так… – протянул Уильямсон и сделал мне знак продолжать.
– Документ сей даровал бы терпимость всем, кроме католиков и некоторых сектантов. Но епископы и те, кто их поддерживает, решительно воспротивились его принятию, вследствие чего билль даже не был представлен в парламент. Они не хотят уступить ни дюйма даже пресвитерианам и им подобным, опасаясь, что это подорвет их власть и авторитет. Соответственно, половина Лондона, а не только подмастерья, ненавидит епископов и их союзников. А если вспомнить, кто всячески продвигал сей билль при дворе…
Тут мой начальник предостерегающе поднял руку, и я замолчал. Мы оба знали, что главным сторонником принятия вышеупомянутого документа был герцог Бекингем. Он самоуверенно утверждал, что якобы способен управлять парламентом в интересах короля, однако постигшая его неудача красноречиво опровергала это заявление.
Благодаря Кэт я располагал более полной информацией, чем Уильямсон. Мне было известно, что среди сторонников Бекингема был Ричард Кромвель. Я знал, что герцог активно обхаживал пресвитериан и других диссентеров, обещая им свое заступничество. Он использовал широко распространенное недовольство королем, его двором и епископами. Бекингем долго планировал эту якобы спонтанную вспышку недовольства, повлекшую за собой беспорядки. И петиция была частью его интриг.
Поскольку Бекингем не мог контролировать правительство без ведома монарха, он попытался сделать это иначе: с помощью недовольных подданных короля. Я вынужден был признать, что герцог действовал весьма оригинально и смело. Мало кто на его месте рискнул бы пойти ва-банк. Но Бекингем всегда считал, что весь мир крутится вокруг его персоны, и если он не может получить желаемое одним способом, то имеет полное право использовать любые другие средства.
Мы с господином Уильямсоном молча смотрели друг на друга. У моего начальника, не сомневаюсь, были свои секреты, как и у всех нас, кто работал в этой конторе. Я, например, скрывал, что узнал от Кэт про авантюру, затеянную Кромвелями. Мне бы очень хотелось рассказать все правду Уильямсону. Но Чиффинчу было что-то известно о Кэт, и ради ее безопасности я не мог ничего предпринять, пока не выясню, в чем дело. Более того, если бы я сообщил Уильямсону, что мне известно о Ричарде Кромвеле и его связи с герцогом, он бы настоятельно потребовал открыть источник информации.
И тогда Кэт грозило бы обвинение в государственной измене. Королевский совет изначально предвзято отнесся бы к дочери цареубийцы, и никакой суд не проявил бы к ней милосердия.
В общем, во мне происходила нешуточная внутренняя борьба. Благоразумие требовало от меня нарушить молчание и в интересах безопасности – как моей собственной, так и всего королевства – выдать Кэт Уильямсону. Это было бы логично и оправданно.
Однако я промолчал.
Король приказал удвоить патрули в Сити и призвать на помощь две свои дружины. Армия находилась в боевой готовности, ожидая приказа. Днем лорд Крейвен вывел эскадрон лейб-гвардии из Уайтхолла.
По мере того как время шло, мы получали все новые известия о беспорядках. Власти Сити арестовали нескольких бунтовщиков и бросили их в Новую тюрьму в Клеркенвелле. Товарищи, думая, что тех отвезли в Финсбери, осадили тамошний острог. Своих друзей они, правда, не нашли, но зато освободили четырех известных преступников. После этого осмелевшие подмастерья тотчас отправились в Клеркенвелл, атаковали Новую тюрьму и выпустили на свободу своих сподвижников.
Один из информаторов Уильямсона сообщил мне чуть ли не шепотом:
– Я слышал, что бунтовщики угрожали жизни одного надзирателя в Клеркенвелле. Они сказали ему – заметьте, сэр, – они сказали ему: «Мы были слугами, а теперь станем господами».
Я тотчас доложил обо всем Уильямсону.
– «Мы были слугами, – повторил он, – а теперь станем господами». Это из лексикона левеллеров, Марвуд. Так недалеко и до нечестивого утверждения, что все люди равны. Я думал, Оливер Кромвель искоренил эту ересь раз и навсегда.
Во второй половине дня все клерки, включая и меня самого, делали вид, что работают, но особых успехов никто из нас не достиг. И неудивительно. После Реставрации таких уличных волнений Лондон еще не видел. Слабый неприятный душок измены висел в воздухе, как запах тухлого мяса.
Лорд Крейвен прислал господину Уильямсону срочное сообщение, где говорилось, что на его людей напали бунтовщики исключительно из-за того, что думали, будто их возглавляет герцог Йоркский. Еще один намек на политические мотивы, стоящие за беспорядками: герцог не только был наследником короля, но, по слухам, собирался уехать в Рим.
Сгустились сумерки, и в конторе зажгли свечи. Большинство служащих ушли, но я остался, как и Уильямсон. В начале седьмого из дворца прибыл посыльный с письмом для него. Несколько минут спустя Уильямсон позвонил в звонок, вызывая меня.
Я без стука вошел в его кабинет и закрыл за собой дверь. Уильямсон передал мне письмо:
– Бунтовщики призывают к революции. Ну… или вроде того. И еще здесь есть кое-что, что касается вас, Марвуд.
Первым делом я посмотрел на подпись. Послание было от Уильяма Чиффинча. Я пробежал глазами его содержание.
Чиффинч сообщал, что один из его личных информаторов утверждал, будто слышал, как толпа в Клеркенвелле скандировала: «Покончим с красными камзолами!» Более того, некоторые протестующие утверждали, что если король не предоставит им свободу совести, то на Майский день, то есть в следующий большой всенародный праздник, следует ожидать еще более мощные и кровавые бунты. Они также угрожали, что в скором времени направятся к Уайтхоллу и сровняют его с землей. Очевидно, подумал я, на том основании, что это был самый большой из всех борделей Англии.
Когда я дошел до двух заключительных абзацев письма, мне вдруг стало трудно дышать. Вот что там говорилось:
Я также располагаю сведениями, что несколько диссентеров собрались вчера вечером в Уоллингфорд-хаусе. Полагаю, Вы уже осведомлены об этом, но, возможно, не в курсе последних известий, которые я получил от своего информатора. Два человека прибыли туда позже остальных. Это были лишенный прихода священник по имени Вил, домочадец герцога, и дама, которую он сопровождал, – некая госпожа Хэксби, супруга землемера и архитектора, процветавшего во времена Республики.
