Уайт приоткрыл дверь. Клейпола в комнате не было, но служанка уже зажгла свечи и принесла одну.

– Госпожа будет сейчас принимать свое снадобье? – спросила она, протягивая гостю свечу.

Слух у старухи был острый.

– Вот же глупая женщина, – пробурчала она. – Нет, сейчас не буду. Позже. Поди прочь!

Священник закрыл дверь каморки и поставил свечу на консоль на стене. Госпожа Кромвель наблюдала за ним. Ему показалось, что она сильно похудела за последние три месяца и теперь иссохшее тело под одеялами было не больше, чем у ребенка. Уайт помнил ее в расцвете лет, когда эта статная круглолицая женщина была полна кипучей энергии и ловко управляла домом. На протяжении семи лет после смерти своего мужа Оливера Кромвеля она медленно, но верно менялась к худшему. Казалось, постепенно само время пожирает ее.

– Присаживайтесь, господин Уайт.

Возле сундука стоял низкий стул. Другой мебели в каморке не было, не считая кушетки, на которой лежала больная. Когда священник сел, колени чуть не доставали ему до подбородка, а пола почти не было видно.

– Свечи мне ни к чему, – продолжила госпожа Кромвель, – когда я вижу кровь на стенах. А иногда я чувствую ее запах. Запах свежей крови. Вы понимаете?

– Это все из-за лихорадки, миледи, уверяю вас. Никакой крови на самом деле нет.

Она издала низкий дребезжащий звук, который можно было принять за смех.

– Нет, сэр. Кровь есть всегда. Слишком много крови. Но пока хватит об этом. Окажете мне еще одну услугу? А также будете моим душеприказчиком?

Уайт склонил голову:

– Как вам будет угодно, миледи. Сделаю все, что в моих силах.

– Вы с Кэтрин не будете в обиде. Когда я покину этот мир, вам тоже кое-что достанется. – Из-под одеял появилась рука, маленькая и сморщенная, как обезьянья лапка. – Возьмите.

Это оказался железный ключ длиной три дюйма, теплый на ощупь, согретый теплом его хозяйки.

– Откройте сундук, сэр. Внутри найдете связку бумаг, на самом верху. Будьте добры, дайте их мне.

Уайт сделал, как она велела. Бумаги были перевязаны широкой черной лентой. Внизу под ними он увидел темную богатую ткань. Пламя свечи сверкнуло на золотой нити, оживляющей строгую материю. Наследие былых дней, проведенных в Уайтхолле, с грустью подумал священник, гадая, что еще хранит этот сундук, какие там лежат сувениры на память о других местах, о других, лучших временах.

Госпожа Кромвель развязала ленту и велела:

– Держите свечу выше.

Она уткнулась в документы. На одном Уайт заметил знакомый почерк усопшего супруга миледи, самого лорд-протектора Оливера Кромвеля, да будет благословенна его память. Старуха замерла, гладя бумагу, словно это приносило ей удовольствие и успокоение. Ее губы ритмично двигались, как у паписта, который перебирает бусинки на четках. Бормотание превращалось в слова, а потом во фразы, достаточно связные:

– «Ты мне дороже всех на свете – и пусть так будет всегда… Милая, не могу пропустить эту почту, хоть особых новостей нет, но я и вправду люблю писать своей милой, которая всегда в моем сердце. Мне радостно от того, как расцветает моя душа. Да одарит тебя Господь Всемогущий милостью своей… Я так люблю писать тебе, родная… ты мне дороже всех на свете…»

Затем старую леди сразил второй приступ боли, еще сильнее, чем первый. Уайт сидел со свечой в руке. Он смотрел, как агония исказила черты госпожи Кромвель до неузнаваемости. Не отдавая себе отчета, он начал молиться вслух, прося Бога облегчить ее страдания на этом свете и проявить к ней милость в загробной жизни. Боль понемногу утихала.

– Миледи, вы утомились и так страдаете. Давайте продолжим позже? А сейчас пусть служанка даст вам снадобье. Оно поможет вам уснуть.

– Нет! – возразила она с неожиданным жаром. – Я потом высплюсь. – И снова взялась за документы, стала их перебирать. – Ага! Нашла. Господин Уайт, вот что нам нужно.

Госпожа Кромвель подняла бумагу, чтобы он мог ее видеть. Сложено, как письмо, но имени адресата нет. Она повернула послание обратной стороной, показывая, что складки скреплены тремя большими печатями. Священник хотел взять письмо, но старуха отдернула руку и прижала его к груди.

– Что мне нужно сделать? – спросил Уайт.

– Это для моего сына, – пояснила она. – Письмо должно дойти до адресата с невскрытыми печатями. Обещайте, что будете охранять его ценой своей жизни. Мой супруг вам доверял. И я тоже вам доверюсь.

– Даю честное слово, миледи! Если пожелаете, я завтра же отправлюсь в аббатство Спинни. – «Ох уж эти старухи! – подумал Уайт. – Вечно делают из мухи слона». Он выдохнул с облегчением, узнав, что задание совсем несложное. Конечно, дорога будет долгой и утомительной, но как только он исполнит поручение, то сможет ехать домой, к Кэтрин, не возвращаясь сюда. – Если прикинуть расстояние, то отсюда через Фенские болота не больше сорока-пятидесяти миль. В это время года путь займет больше суток, но…

Госпожа Кромвель помахала письмом, оборвав священника на середине фразы:

– Нет-нет, господин Уайт! Вы не так меня поняли. Во-первых, вы должны подождать, пока я не умру и не лягу в могилу. А во-вторых, это письмо не для Генри. Оно предназначено моему старшему сыну Ричарду. – У нее задрожали губы. – Разбитый Дик[2]. Бедный Дик. Не его вина, что все так получилось.

Уайт смотрел на собеседницу круглыми от изумления глазами:

– Письмо для Ричарда? Но…

– Полагаю, он сейчас во Франции или в Италии. – Ее рот широко раскрылся, обнажив розовые десны: была то улыбка или гримаса боли? – Подумать только, второй лорд-протектор, наследник своего дорогого отца. Ах, будь на то воля Божья, Ричард до сих пор бы им и оставался. Но теперь у него нет ни крыши над головой, ни пенни в кармане. – Старуху снова пронзила боль; Уайт молча молился, ожидая, когда ей станет легче, и через несколько минут госпожа Кромвель продолжила: – Вам следует подождать, сэр. Если потребуется, несколько месяцев. За нами следят, как вы знаете, в особенности за Генри и за мной, ну и за женой Ричарда тоже. Они могут обыскать этот дом, когда я умру.

«Бог мой, – подумал Уайт, – все это здорово ударит по карману». И еще ему стало страшно за себя. Ибо среди всех уцелевших противников монархии не было никого, за кем шпионы короля следили бы более тщательно, чем за Ричардом Кромвелем.

– А как мне его найти, миледи?

– Искать не потребуется. – Госпожа Кромвель еще раз обнажила розовые десны. – Есть один человек, который сам вас найдет, и вы отдадите ему это письмо. С нетронутыми печатями.

Уайт наклонился вперед. Несмотря на холод, у него на лбу и под мышками выступил пот.

– А как я узнаю, что это именно тот, кто мне нужен, миледи?

– Он или она скажет вам следующие слова: «Стены сочатся кровью». А вы должны ответить: «Да, свежей кровью».

Госпожа Кромвель ускользала от него. Ее глаза закрылись. Она молчала, лишь терла пальцами одеяло, медленно и осторожно, как будто оценивая качество материи. Но через минуту или две и эти движения прекратились. Дыхание стало ровным. Решив, что больная уснула, Уайт поднялся и на цыпочках пошел к двери.

Когда лязгнула щеколда, госпожа Кромвель вдруг встрепенулась и что-то невнятно проговорила.

– Прошу прощения, миледи, что вы сказали?

– Передайте Ричарду, чтобы он был добр с бедным Феррусом.

– С Феррусом? – повторил Уайт, не будучи уверен, что правильно расслышал имя. – А кто это такой?

– Я дала ему только пенни. Нужно было дать больше.

Госпожа Кромвель еще что-то пробормотала, впадая не то в дрему, не то в забытье. Вроде бы: «Феррус ему поможет». А может быть, и что-то другое, Уайт толком не расслышал.

Сегодня ночью Феррус спит вместе с собакой, которая охраняет кухонный двор в Кокпите. Это большой пятнистый пес с жесткой шерстью и в ошейнике с шипами. Его зовут Пустобрех, и эта кличка очень ему подходит. Феррус знает Пустобреха еще с тех пор, когда тот был щенком. Тогда он был такой крошечный, что умещался у Ферруса в ладонях.