У входа в Большой зал на страже стояли два лакея. Изнутри доносился гул голосов. Лакеи распахнули двери.

Кэт с Элизабет застыли на пороге. Голоса стихли, и наступила тишина. Огромная комната с высоким потолком, два окна с задернутыми шторами. В высоких зеркалах плавали темные искаженные отражения. Стены и потолок сверкали золотом. Кэт показалось, что абсолютно каждая поверхность в этом помещении была позолочена.

Великолепие зала принижало тех, кто там находился. А их было немало: все сплошь мужчины, большинство строго одеты, многие в черном – и все не соответствовали окружающей их роскоши. Единственным исключением был сам герцог, который устремился через комнату навстречу двум молодым дамам, как обворожительная золотая пчела спешит к двум особенно соблазнительным цветкам.

– Какая честь! – промурлыкал он, кланяясь Элизабет, которая тотчас зарделась и захлопала ресницами, а затем обратился к Кэт: – Ах, если бы только ваш дорогой отец мог быть сейчас с нами, мадам! Он бы, несомненно, вами гордился.

Бекингем предложил правую руку Элизабет, а левую – Кэт. Держа руки обеих женщин высоко, словно они были его партнершами в бальном танце, он провел их по комнате, поочередно представляя каждому из присутствующих:

– Госпожа Элизабет Кромвель. Я имею удовольствие принимать под своим кровом лишь старшую дочь бывшего протектора, но душой все члены его семьи с нами. А это госпожа Хэксби, вы хорошо знали ее отца Томаса Ловетта, он был близким другом великого Оливера Кромвеля. Смерть господина Ловетта стала для всех ударом. Но память о нем будет нас вдохновлять, тем более что его дочь и ее муж сегодня с нами.

Некоторые лица Кэт узнала по детским воспоминаниям, другие были смутно знакомы. Но как же все эти люди постарели, какими беспомощными сейчас казались. Она запомнила их этакими суровыми, отстраненными фигурами, облеченными неслыханной властью. Теперь же большинство из них стали стариками вроде ее мужа, потухшими и немощными.

– Вместе, – говорил меж тем герцог одному из них зычным голосом, рассчитанным на большую аудиторию, – мы сильнее, чем думаем. Мужчины и женщины, богатые и бедные, все мы прежде всего служим Господу, а потом Отечеству, разумеется в рамках закона и повинуясь королю.

По-своему, подумала Кэт, это было довольно впечатляющее представление, тщательно поставленное и предназначенное ослеплять зрителей. Бекингем, надо отдать ему должное, обладал умением истинного придворного легко переходить от группы к группе, от человека к человеку, находя задушевные слова для одного и доверительно прикасаясь к руке другого. И все это время он демонстрировал своим гостям Элизабет и Кэтрин, словно они были трофеями. В отличие от своей спутницы, Кэт не вступала ни с кем в разговоры и смотрела в пол.

– Очень хорошо, мадам, – одобрительно промурлыкал герцог. – Им нравится, когда женщина ведет себя скромно, вы знаете. Лично я предпочитаю немного огонька, но нельзя же быть эгоистом, когда делаешь столь богоугодное дело.

Наконец они добрались до камина, где доктор Оуэн, известный священнослужитель, беседовал с господином Кромвелем. Ричард, вероятно надеясь на освобождение, поднял глаза на Бекингема, когда тот появился со своими пленницами. Однако не тут-то было. Оуэн обратил ситуацию в свою пользу, воспользовавшись возможностью расширить аудиторию.

– Я говорил господину Кромвелю, как им восхищаются повсюду в стране. – Голос Оуэна, напоминающий пилу, постепенно набирал силу и приобретал размеренность проповедника. – «Подумайте, – внушаю я своей пастве, – и подумайте хорошенько: вот Ричард Кромвель. Когда-то он занимал высший пост в этой стране. Он не искал его, но принял сей пост ради общего блага и оставил его по той же причине, не запятнав чести. Разве вся его жизнь не показывает, что господин Кромвель выбрал путь праведности в личной и общественной жизни, в отличие от некоторых правителей, которых я мог бы упомянуть?»

– Вы слишком добры, сэр, – переминаясь с ноги на ногу, заметил Кромвель, явно смущенный подобным восхвалением. – И право, преувеличиваете.

– Доктор Оуэн говорит одну только правду, сэр! – торжественно изрек Бекингем. – И теперь, и всегда. Кстати, а господин Хэксби с вами?

– Он устал и прилег. – Кромвель обернулся к Кэт. – Нет причин для беспокойства, мадам.

– Конечно же нет. – Герцог повернулся к Кэт и сжал ее руку с такой силой, что ей стало больно. – В его возрасте и при таком состоянии здоровья это совершенно естественно. – На миг на лице Бекингема появилось блудливое выражение, а потом он снова заговорил шепотом, слышным лишь ей одной: – Разве можно ожидать от него резвости молодого человека? Вам, должно быть, этого так не хватает.

Кэтрин вырвала свою руку:

– Простите, сэр, я должна позаботиться о супруге.

Она сделала реверанс троим мужчинам и кивнула Элизабет, которая нерешительно ей улыбнулась.

– Весьма похвально, – уходя, услышала Кэт слова доктора Оуэна. – Долг жены перед мужем стоит на втором месте после долга перед Господом Богом.

У Кэтрин не было возможности поговорить с Элизабет наедине в Уоллингфорд-хаусе. Когда герцог позволил им уйти, время уже близилось к полуночи.

На улицах было еще больше народа, чем прежде, и Вил отправил супругов Хэксби обратно на Генриетта-стрит в портшезах с шестью слугами герцога в качестве охраны. Никаких проблем не возникло: Бекингем пользовался у лондонцев популярностью и людям в его ливрее обычно давали беспрепятственно пройти.

К этому времени Хэксби был пьян и утомлен. У него началась сильная дрожь. Прибыв в дом под знаком розы, двое слуг помогли ему подняться по лестнице, а Фибс подсматривал и подслушивал в холле. Войдя в квартиру, муж удалился к себе, и Кэт пришлось слушать, как он платит продолжительную и шумную цену за волнения этого дня и выпитое вино.

Они были дома одни. Служанке разрешили остаться на ночь у своей матери. Огонь в гостиной прогорел полностью, и пытаться разжечь его вновь не имело смысла. В спальне было еще холоднее, чем в гостиной. Кэт заперла входную дверь и отправилась спать. Лежа в постели, окруженная темнотой, она вспоминала события минувшего дня: они проносились у нее в голове с такой же скоростью, с какой вода после ливня устремляется в сток.

В памяти возникали фигуры: король в серо-коричневом камзоле и замызганных башмаках; Бекингем, роскошно одетый и гораздо больше похожий на всемогущего правителя; Феррус, лишь отдаленно напоминающий человека; взволнованная приключением собака Дидо, с мягкой шерстью и мокрым носом; священник в Уоллингфорд-хаусе, с невыразительным лицом изрекающий банальности; Ричард Кромвель, который пытается прикрыть свой эгоизм хорошими манерами, хотя в действительности ему глубоко наплевать на то, что он причиняет окружающим столько проблем; его хитрая дочь Элизабет, которая сильно обеспокоена происходящим, хотя и получила явное удовольствие, надев красивый кулон с сапфиром.

И сам господин Хэксби: шаркающее, пропитанное вином подобие рафинированного человека. Но, как ни крути, напомнила себе Кэтрин, он ее законный муж. Человек, который спас ее от нужды и научил большему, чем она могла надеяться: проектированию домов и тому, как воплотить эти проекты на практике. И к тому же он очень болен.

Более всего прочего Кэтрин тяготило одиночество. Ей не с кем было поговорить, некому довериться. Даже Марвуд ее покинул. Пожалуй, в этом была ее вина: она очень грубо обошлась с ним в книжной лавке. В конце концов, Марвуд ведь пытался ей помочь.

И лишь позже, намного позже, уже проваливаясь в беспокойный сон, Кэтрин вспомнила о свертке, который дал ей Феррус. Он ведь по-прежнему находился в ведерке для угля в гостиной. Ну и ладно. Кабы ее воля, пусть бы он лежал там вечно. В этом свертке, что бы ни находилось внутри, заключалась причина всех их бед.