Небо медленно окрашивается размытым красным светом.

Феррус слушает, как дышит Пустобрех. Он трогает ребристые края своих пенни.

Он ждет и ждет, но хозяин все не приходит. Прошлой ночью хозяин пил и валял дурака. Хозяин уснул, и три слуги милорда тащили его, лежащего на спине. Его одежда была расшнурована. Всем были видны его голый живот и открытый рот.

Феррус мог бы сунуть в рот хозяину пальцы и вырвать ему язык.

Свет блестит на разноцветных лужах среди булыжников. Феррус проползает мимо Пустобреха, который вздрагивает во сне, но не просыпается. Он выползает из конуры в утро. Встает и потягивается. Нюхает воздух.

Пахнет свежеиспеченным хлебом. Ох, та мягкая белая булочка с кухни миледи. Голод живет у него в животе, как Пустобрех живет в своей конуре. Хозяин говорит своим друзьям: «Я специально держу Ферруса впроголодь, чтобы он оставался худым. Толстому хорьку не пролезть в кроличьи норы, ведь так?»

Кот из дома, мыши в пляс.

Феррус выскальзывает со двора и идет по длинному проходу вдоль кухни к калитке для слуг, ведущей в парк. Ему хочется белой булочки, а также чудес.

Мокрая трава покрыта росой. На верхушках деревьев вдоль Пэлл-Мэлл туман. Леди и джентльмены крепко спят. Утки рисуют линии на поверхности длинного канала. Конюхи и лошади делают цок-цок, цок-цок. Тощие мальчишки и худые служанки выгуливают толстых собак. Собаки задирают лапы у каменного джентльмена, который вечно стоит в конце канала. Собаки гадят где хотят и когда хотят.

Никакой канализации для них, никакой.

Феррус обходит парк снаружи. Он трясет палкой и издает звуки, если люди подходят близко. Мужчины гоняются за ним. Но Феррус бегает быстро, быстрее ветра.

Доброй молодой леди нигде нет. Никаких чудес сегодня утром. Лишь тот высокий худой мужчина в камзоле цвета дерьма, с длинной шпагой, который приезжал вместе с леди и дрожащим дедом. Человек-дерьмо выходит из ворот в стене в конце парка. У него в руках лист бумаги, он идет и размахивает им.

Мужчина в камзоле цвета дерьма не видит Ферруса. Феррус прячется за деревом и наблюдает, вдруг молодая леди идет следом. Но леди нет. Только другой мужчина, толстый как бочка. Он крутит головой. Оба идут в проход, который ведет к Уайтхоллу.

Нет чудес. Нет леди. Нет еды. Нет слов.

Гостеприимство госпожи Далтон явно истощалось. Нет, прямо сказано ничего не было, но Элизабет чувствовала это по тону крестной, по блюдам, которые она заказывала для них с отцом, и по отсутствию хозяйки дома в гостиной. Раньше им с отцом частенько не удавалось уединиться, поскольку госпожа Далтон постоянно была с ними. Теперь же все обстояло наоборот.

Во вторник после завтрака Кромвели прогуливались под ручку в саду, как обычно по утрам, если не шел дождь. Так они могли поговорить без свидетелей. Отец был в хорошем расположении духа после вчерашнего вечера в Уоллингфорд-хаусе. Он даже выглядел моложе. Радость или, по крайней мере, облегчение сгладили морщины на его лице.

Отец решительно отверг опасения Элизабет насчет госпожи Далтон:

– Ты все придумываешь, дорогая. Я знаю Мег Далтон с детства. Мой отец был ее крестным. Да она позволила бы нам жить здесь до скончания века, если бы мы захотели.

– Вы разве не заметили, сэр, что вчера на ужин нам подали только хлеб и черствый сыр?

– Возможно, у нее в доме больше ничего не было. Да и вообще, какие могут быть церемонии между старыми друзьями? На самом деле я хочу погостить еще. Может, месяц. Или даже больше.

Элизабет остановилась и высвободила руку:

– Но, сэр, я думала, вы собирались через несколько дней вернуться во Францию.

– Ну да. Изначально я так и планировал. Но наше предприятие в Кокпите провалилось, и я хочу попробовать еще раз, если найдем способ.

– Зачем? Благодаря щедрости герцога вам это теперь не нужно.

Ричард пожал плечами и нахмурился:

– Вчера Бекингем вручил мне кошелек с сотней фунтов золотом. Это кое-что, поверь. Большая сумма. Но…

– И он также передал вам вексель на четыреста фунтов на имя его человека в Париже. Разве этого недостаточно?

– Дорогая, даже если я буду экономить на всем, этих денег хватит от силы на год. Я должен заплатить кредиторам в Париже и здесь тоже. Бекингем сказал мне вчера вечером – по сути, пообещал, – что, если я останусь в Лондоне на несколько недель и стану помогать ему, он поговорит с королем, добудет мне пенсию в семьсот фунтов в год, а все мои долги будут списаны. А в случае, если у него вдруг по каким-то причинам не получится, он сказал, что будет платить все сам, включая пенсию, из собственного кармана.

– И вы ему верите?

– У меня нет оснований не верить герцогу. Он человек чести, и, думаю, Бекингем искренен. К тому же в его интересах сдержать слово.

– Почему?

– По многим причинам. Мои имя и репутация по-прежнему немало значат для его союзников. Ну подумай сама, если они узнают, что я выступаю заодно с Бекингемом, ставки герцога вырастут. Нельзя отрицать, что он борется за правое дело. Наша страна никогда не объединится, если мы не будем терпимы ко всем верующим. Кроме сектантов и католиков, разумеется. Разве сам король не обещал это при Реставрации? И дело не только в деньгах… если уж быть до конца откровенным, мне приятно чувствовать, что я снова полезен. Безделье не подобает мужчине.

– Все это очень хорошо, сэр. Но только, если в результате вы не лишитесь свободы. Вы должны в первую очередь печься о своих интересах. – Элизабет закусила губу. – И об интересах вашей семьи.

– Но я как раз и думаю об этом. Если я вернусь в Париж, то лишусь пенсии, а также еще одной возможности попытать счастья в Кокпите. Вероятно, герцог заберет назад и вексель тоже.

Становилось холодно, и Элизабет пошла дальше по дорожке:

– Кэтрин сообщила мне вчера вечером, что они в конце концов преуспели.

Кромвель резко остановился:

– Ты хочешь сказать, они нашли сокровище?

– Я так думаю. Хотя мы даже не знаем, что именно бабушка там спрятала.

– Полагаю, это в любом случае немалая ценность. – (Они пошли рядом.) – Иначе матушка не стала бы писать мне об этом на смертном одре. Она была благоразумной женщиной, рачительной хозяйкой и знала цену деньгам, как никто другой.

– Вы покинете Англию, когда получите это? Прошу вас, сэр, подумайте хорошенько.

Он только улыбнулся в ответ и ничего не сказал. Отец с дочерью молча дошли до конца сада. На яблонях вдоль стены уже набухли почки. Из земли пробивались зеленые побеги.

Кромвель остановился и дотронулся пальцем до одной почки:

– Хочу увидеть, как она зацветет. Ждать уже недолго, если погода по-прежнему останется теплой. – Он обернулся к дочери. – Мне не хватает вот этого всего. – Ричард сделал широкий жест рукой. – Мне не хватает моего сада в Хёрсли. Не хватает Англии. Вот почему я на самом деле хочу остаться.

Элизабет снова взяла его под руку.

– Я знаю, – сказала она более мягко. – И настанет день, когда вам разрешат вернуться домой. Но оставаться здесь дольше сейчас – это огромный риск, вы можете потерять все.

– Герцог защитит меня, – произнес отец. – Он дал мне слово.

Во вторник я явился в Скотленд-Ярд вовремя. Плечо двигалось с трудом и было все в синяках, но повреждение оказалось не столь серьезным, как я опасался. На мне были старая шляпа и грубый, плохо сидящий парик, который я взял напрокат, пока нет возможности купить новый.

– Вы выглядите так, словно с войны вернулись. – Склонив голову набок, Эббот разглядывал меня. – Я вроде бы раньше вас в этом парике не видел.

– Да, наверное.

– Уильямсон уже спрашивал о вас, – надув губы, как будто собрался кого-то поцеловать, продолжил он. – Похоже, какие-то неприятности. Патрон не в духе.

– Неудивительно, – ответил я. – Он у себя?

– Только что вышел. Лорд Арлингтон за ним послал.

Как я узнал, господин Уильямсон пришел на службу минут на двадцать раньше меня, так что, скорее всего, он уже успел прочитать письмо, которое доставила Хлорис вчера вечером. Не без труда я заставил себя сосредоточиться на черновом варианте заметки для следующего выпуска «Газетт». Эббот попытался было завести разговор о вчерашних беспорядках, но я игнорировал его болтовню, и ему ничего не оставалось, как с недовольным видом царапать по бумаге пером. Отдаленный бой часов на здании Конной гвардии отмечал течение времени, а Уильямсона все не было.