А что делать такому придурку как я? Я вечно израненный, а если они и поджили, то я регулярно ушатываю себя непомерными беговыми тренировками, отчего потом мучаясь болями во всем теле.

Что делать? А ничего не делать. Просто терпи, сурвер. Просто терпи…

Медсестра, оставив скобу у меня в ухе, унесла в хромированном кювете горку окровавленных марлевых тампонов, и я ненадолго остался один. Выпрямив шею, взглянул на свое отражение в потушенном сейчас блестящем светильнике, грустно склонившем туловище-штатив у лежака. Отражение выглядело странно — тощий лысый парень с зажившими рубцами на голове, с очищенным от крови изорванным ухом, с явно нездорово блестящими воспаленными глазами и странноватой кривой усмешкой. Кого-то я себе напоминаю… что-то из прочитанного? Да нет… просто я, наверное, не могу поверить, что этот улыбающийся тип — я. И я себе сейчас нравлюсь куда больше, чем раньше. Я точно больше не терпила Анус, готовый с жалкой улыбочкой молча вынести любые унижения и оскорбления.

Пронзительно зазвенел стационарный телефон на письменном столе в дальнем углу, но я никак не отреагировал на звук, продолжая изучать свое отражение. Судя по раздавшемуся голосу трубку, взял патрульный. Произнеся несколько односложных фраз, он опустил трубку на рычаги и, обращаясь к вернувшейся медсестре, сообщил:

— Того второго на операцию везут. Челюсть сломана в двух местах.

«Жаль, что не в пяти» — хотел произнести я, но снова удержал рвущуюся наружу злобу за стиснутыми зубами.

— Ты вообще думал, что творишь, парень? — спросил офицер.

Отвечать я не собирался, но и не успел бы — в дверь бодро вошли трое. Инверто Босуэлл. Шатенка. И кто-то в старших чинах Охранки — чернокожий, седоволосый, с узким лицом хорька и недовольно выпученными слишком большими губами. Ему лет пятьдесят, парадная форма сидит идеально, за поясом торчат сложенные белые перчатки, в поясном чехле рядом плотно сидит портативная модель сурвпада, а в нагрудном кармане виден край зелено-синего партийного удостоверения партии Константы. Ну это и неудивительно — члены Константы занимают кучу важных должностей Хуракана и, по сути, правят убежищем десятилетиями.

Сам офицер мне знаком очень смутно — он точно не с нашего этажа.

— А тебя уполномочили задавать потерпевшему какие-то вопросы, офицер? — поинтересовался чернокожий.

Сникший служащий торопливо помотал головой и отступил обратно к столу.

Угомонив этого, спрашивающий повернулся ко мне, внимательно оглядел и перевел взгляд на улыбающегося Босуэлла — Все уладим миром, верно?

— Никаких заявлений и претензий с нашей стороны — кивнул Инверто — Но в ответ ожидаем, что их с их стороны…

— Даже не пикнут! — буркнул офицер на чьих погонах блестело немало золотых искорок — Забирай своего и закончим на этом.

— Договорились.

— И я уже выразил правлению шестого сектора свое удивление ущемлениями прав ВНЭКС на выступление. Праздник продлен еще на один день и вам выделено получасовое окно. Одна просьба, Инверто — пусть все выступления будут в спокойном ключе и без упоминания псевдоспортивных группировок…

— Будут. И без упоминаний. Но они уже беспредельничают…

— Не волнуйся — угомоним. И пусть этот — тяжелый взгляд почти черных глаз уперся мне в лоб — Посидит дома… подлечится… Считай моей личной просьбой. Уж очень у него странный взгляд…

— Договорились — еще шире улыбнулся Босуэлл — Договорились…

— Красивый снимок, правда? — спросил Босуэлл, покачивая в руке прозрачный бокал с красной чертой.

Инверто сидел в своем кресле, максимально откинув его спинку, забросив ноги в дорогих туфлях на стол и выпуская в потолок тонкую струйку дыма. В его пальцах тлела на моих глазах самолично и ловко скрученная самокрутка из лоскутков тончайшей полупрозрачной бумаги и крупных кусочков темного, почти черного табака. Включенная на максимальную вытяжку вентиляция жадно заглатывала тянущиеся к ней струйки дыма. Я сидел на уже привычном для меня месте, делал мелкие глотки зеленого соленого коктейля и разглядывал большой и еще влажный черно-белый снимок, пахнущий химикатами. Задав вопрос, Инверто продолжил покачиваться в кресле, о чем-то думая и забыв о тлеющей самокрутке.

— Не сказал бы — наконец произнес я, поднося фотографию ближе к глазам.

На снимке был я. Неизвестный мне фотограф запечатлел меня явно на такой же старомодный фотоаппарат как тот, что висел на груди дежурного офицера. И запечатлели меня в тот момент, когда я находился в прыжке, чем-то походя на бешеную хищную птицу. Руки раскинуты, пальцы растопырены, полусогнутое напряженное тело, выпрямляемые в полете ноги, зависшие в считанных сантиметрах от задранного подбородка лежащего на полу парня, лежащего боком к объективу. Мы все в профиль. Только его профиль испуганный, а вот мое лицо, вернее его видимая половина, больше походит на гипсовую маску какого-то злобного монстра. Я поднес фото еще ближе, удивленно разглядывая свое изуродованное гримасой злобы лицо. Сжатые челюсти, разошедшиеся в сторону губы показывают оскал бешеного зверя, суженные глаза полны темноты, даже переносица пошла волнами как у рычащего зверя.

— Ну почему же — возразил Босуэлл после большого глотка освежительного — Снимок действительно красив. Даже неповторим. Девушка умелая, но еще ей повезло с освещением и моментом. И вот родился снимок, какой при всем желании не сможешь повторить. Но я тебе его не отдам.

— Жаль — обронил я, с неохотой опуская высыхающую бумагу на стол — Впервые в жизни я выгляжу на фото не жалкой курицей.

— Жалкой убиваемой курицей выглядит тот распластанный на бетоне парень, чью челюсть сейчас сокрушат твои пятки, Амос.

— Это только повышает для меня ценность снимка. Как ты его получил, Инверто?

— Фотограф — одна из ВНЭКС.

— И ты послал ее туда заранее — понял я.

— Конечно — усмехнулся он — Нельзя полагаться на случай. Ее целью было сделать праздничные фото и словно ненароком оказаться рядом в тот момент, когда начнется небольшой конфликт. Девушка старательная. Умная. И не подвела. Вот только эта фотография свидетельствует не в твою пользу, Амос. Скажи, разве я этого просил, когда отправлял тебя сыграть роль обычного читателя на окраинной скамейке Юкки?

— Я терпел до последнего — произнес я.

— Это не ответ.

— Это ответ — возразил я, поднимая голову — Я терпел до последнего. Я терпел даже когда меня несколько раз ударили по лицу, терпел, когда столкнули со скамейки, терпел, когда злобно хихикали те гребаные девки… но потом он взял и проткнул мне чем-то ухо… И только тогда мое терпение кончилось.

Несколько секунд мы мерялись взглядами. Я отвел глаза первым, снова уставившись на снимок. Рядом стоял бокал и я сделал из него пару глотков, прежде чем Босуэлл снова заговорил уже чуть более спокойным голосом:

— Хорошо. Признаю твою правоту — ты терпел до последнего. Более того — я признаю тот факт, что это я ошибся.

— Ошибся во мне?

— Нет. И да — он предостерегающе приподнял ладонь — Стой, не ершись сразу.

— Да я и не…

— Ты может и не шевельнулся даже, а вот глаза вспыхнули недобро. Да, Амос, я ошибся в тебе. Но не в тебе как в старательном младшем партнере и верном соучастнике, а в твоей психологической оценке. На самом деле я ошибся очень сильно, послав тебя побыть мальчиком для битья, жалкой жертвой, посчитав, что с твоим соответствующим жизненным опытом это для тебя вполне привычно. Да… вот только я не учел, что ты перестал быть безответной боксерской грушей и уже доказал всему этажу, что с Амосом Амадеем надо считаться. И я, как теперь вижу, слишком поздно осознал простой факт — ты лучше умрешь, чем снова превратишься в чью-то игрушку для вымещения злобы… Я прав?

Я медленно кивнул:

— Да. Мне было очень тяжело сидеть там, слушать льющуюся из его пасти хрень, а потом терпеть его удары ладонью.

— Автоматически смягчает наказание в случае попадания дела в Охранку, если агрессор бил открытой ладонью, а не сжатым кулаком — Инверто озвучил прописную истину, известную каждому бузотеру Хуракана.