Она слишком…

Слишком чувствительная для того, что делал с ней Захар, получив доступ сразу ко всем стратегическим местам. А он делал!

Еще как делал. Он такое делал, что Уле в какой-то момент стало казаться, что они снова в бане. Что вся эта баня в ней. Внутри была жара, вместо крови, кажется, по венам бежал кипяток. А Захар все продолжал. Продолжал и продолжал. Он трогал везде. Смело.

Нагло. Бесстыдно. Не спрашивая разрешения. Так, как Улю никто и никогда не трогал. В какой-то момент Ульяна словно со стороны увидела, как он сжимает пальцами ее соски и тянет на себя. А потом резко отпускает. И снова повторяет. Тянут и крутит. С ней никто такого не делал. Она никогда не думала… Она думала, что это должно быть больно. Что это непристойно. А от этого такой пожар и такая сладость во всем теле… А от этого у нее тяжело, горячо и влажно взрывается внизу живота, когда он внезапно отпускает соски и касается ее между разведенных бедер. Всего несколько точных движений — и Уля снова падает на Захара.

Все, этот жокей сошел с дистанции.

В итоге Ульяна все же оказалась под ним — когда у него уже все судорогой сводило от желания включить режим перфоратора, а Уля все еще хотела вертеться на нем, водя бедрам по кругу и негромко постанывая. А это форменная пытка.

Когда он смотрел на ее гипнотически двигающееся, повлажневшее и матово блестящее в переливах гирлянд тело, его собственное тело наливалось одной-единственной потребностью.

Когда Захар слышал ее стоны и всхлипы, пальцы сами собой продолжали то, от чего она стонала, и касались ее груди, сосков и упругой нежности между бедер…

И когда Улю накрыло второй волной, Захар дал ей три вздоха продышаться — а потом в одно движение, крепко прижав Ульяну к себе, перекатился, оказавшись сверху. И отпустил перфоратор на волю.

И второй раз снова вышел недолгим, но таким кайфовым — до опустошительных черных точек перед глазами. И сил хватило только на то, чтобы снова перевернуться и устроить Улю на себе.

Захар положил с трудом слушающуюся ладонь на упругую женскую ягодицу. Где ж ты была так долго, такая сладкая, горячая, вся прямо под мои руки и темперамент?!

Круговерть и мельтешение останавливались медленно. И так же медленно и неохотно Уля выплывала из чувственного тумана.

Тело пребывало в неге.

Тело лежало на другом теле!

Уля дернулась и почувствовала, как мужская рука, лежащая на ее попе, двинулась выше, легла на поясницу и прижала.

— Куда?

— Я тяжелая, — пискнула Уля.

— Да ладно? — хмыкнул Захар. Рука его принялась что-то чертить на ее пояснице, отчего Уля тут же стала покрываться мурашками.

— Я вешу восемьдесят килограмм, — зачем-то вдруг выпалила Уля. — Ну, или чуть меньше.

— Ну а я — значительно больше.

— А сколько? — внезапно заинтересовалась Ульяна.

— А не знаю, — пальцы Захара продолжали выписывать какие-то линии на ее пояснице, рассыпая салюты мурашек по ее телу. — Давно не взвешивался. Последний раз было сто двадцать, кажется. Но, по-моему, я с того времени чуток набрал.

Проблема лишнего веса у Захара явно не стояла. Веса у него лишнего не было. Его было просто много. И это почему-то Улю успокоило. Наверное, ему и в самом деле… не тяжело.

— А давай еще шампанского выпьем? — вдруг предложил Захар. — Пока оно не согрелось окончательно.

— Давай.

Попытку Ульяны натянуть на себя одеяло Захар решительно пресек.

— Ты разве не знаешь? — он протянул ей одной рукой бутылку, другой решительно сбивая одеяло за спину. — Что шампанское в новогоднюю ночь полагается пить голой?

Его глаза смеялись. А еще в них было восхищение. И Уля вдруг поняла, что вот прямо сейчас ей реально вообще на все пофиг. На все мысли «А как же?» и «А если?», на сомнения, на комплексы, на все сегодня плевать. На все, кроме этого удивительного мужчины рядом.

— А как же носки? — Ульяна подтянула под себя ногу, взяла бутылку из рук Захара и сделала щедрый глоток. Шампанское было уже не ледяным, но все еще достаточно холодным. И очень вкусным.

— В носках можно, — шепнул ей Захар, обнимая сзади.

Это было и в самом деле новогоднее чудо — пить из голышка шампанское, будучи одетой только носки — и нисколько не смущаться этого. Чувствовать, как сзади к тебе прижимается большое обнаженное горячее мужское тело. Чувствовать поцелуи на своих плечах и шее. Ощущать касания его холодных — от того, что держал бутылку с шампанским — пальцев к своей груди. Это почему-то очень горячие касания, несмотря на холод пальцев. А потом протянуть ему бутылку, откинуться на постель, забросить на изголовье руки и прошептать:

— Допивай и приступай.

И его поцелуи со вкусом шампанского, и его губы, руки, язык — везде. И потом все только еще слаще и… и уже совсем после веки тяжелеют, но из последних сил Ульяна все же открывает глаза.

— Захар, я сейчас усну.

— Так спи, — ее обнимают крепче поперек живота и притягивают к широкой груди.

— Нет, мне надо домой.

— Не надо.

— Надо, — Ульяна сняла руку Захара со своего живота. — Бабушка ругаться будет.

Несмотря на все наслаждение сегодняшней ночи — и вчерашней бани тоже! — за этот взрыв смеха Уля была готова его придушить.

Захар, похоже, заметил кровожадный блеск ее глаза и сел.

Демонстративно зевнул, прикрывая рот кулаком.

— Ты точно не хочешь спать здесь? — он самым искусительным жестом обвел рукой широкую постель.

Соблазнительно. Очень. Остаться здесь. И засыпать, чувствуя, как Захар ее обнимает. Уля почему-то была уверена, что именно так и будет. Но… но она где-то внутри очень отчетливо чувствовала, что так будет неправильно. Что если она заявится домой завтра утром — то это будет нехорошо. И ей точно будет стыдно смотреть в глаза бабушке — как бы глупо это ни звучало. Уля это точно знала.

— Нет. Я пойду.

Она подползла к краю кровати, неловко спустила ноги и встала. И, стараясь не думать, как это выглядит со стороны Захара, стала собирать свою одежду.

— Я тебя провожу.

Уля даже оглянулась на Захара от удивления.

— Зачем? Это же в соседний дом.

Он тоже подтянулся к краю постели, встал и повторил упрямо:

— Я тебя провожу.

Уля лишь пожала плечами.

Когда она одевалась, то думала — наверное, нарочно, чтобы не думать о чем-то, о чем думать не следует — о всякой ерунде. О том, например, что сил у нее на то, чтобы идти сейчас в душ, просто нет.

Да и бабушку еще разбудит своими ночными гигиеническими процедурами. Что так и ляжет спать вся в следах греха. Не у Захара же мыться? Хотя, может, это не такая уж и глупая идея и… Нет, надо уходить.

— Держи, — в ее ладонь скользнуло что-то круглое. Это оказалось яблоко с блюда с фруктами.

Ульяна хотела спросить что-нибудь вроде «Зачем?», но почему-то не стала. Кивнула и молча обхватила яблоко пальцами. Оно было круглое и ладно лежало в ладони.

— Ты замерзнешь, — Уля смотрела куда-то в середину груди Захара, в развал так и не застегнутой короткой куртки.

— Ты же сама сказала — мне до соседнего дома.

А потом он привлек Улю к себе, прижал — и поцеловал. В губы, каким-то таким поцелуем, от которого у нее закружилась голова похлеще, чем от тех, смелых поцелуев в постели. Когда не в губы, а совсем в другие места. Но голова сейчас кружилась так, что до слабости в ногах.

— До завтра, — шепнул ей Захар прямо в приоткрытые губы. — Точнее, до сегодня. — А потом развернул, подтолкнул к двери бабушкиного дома и напутствовал. — Постарайся выспаться.

Утро было милосердным. Настасья Капитоновна дала Уле выспаться, и лишь, когда часы показали одиннадцать, начала будить внучку.

— Улюшка, давай-ка просыпаться, девонька. Уже гости скоро придут, а ты все подушку обнимаешь, — Уля сонно вздохнула и перевернулась на спину. — Что, допоздна вчера с Захаркой засиделись?