Я, тяжело вздохнув, поплёлся следом. Ладно. Зато хоть представление теперь буду иметь, как запорожцы гуляют. Душегубство у них даже во время пьянок под строгим запретом, так что ничего кроме головной боли на утро мне не грозит. Может, и познакомлюсь с кем поближе. Ничто так не сближает людей, как совместная пьянка.

Протиснулись. Внутри, и впрямь, было очень душно. Тараско, забыв о своём обещании насчёт окна, пробился к одному из столов и занял место уже дошедшего до кондиции сечевика. Того толпа бережно передала из рук в руки в окно. Там приняли, вынеся на свежий воздух.

«Как бы и меня так же не вынесли, » — проводил я бесчувственное тело взглядом, присаживаясь на край скамейки, рядом с Тараской. Янис примостился напротив, умудрившись втиснуться промеж казаков.

Тараску узнали. Посыпались приветствия, похлопывания по плечу. Передо мной бухнули большую глиняную, кружку, наполненную доверху подозрительной мутной жидкостью. Я, осторожно понюхав, скривился, чуть не задохнувшись от резкого противного запаха, шибанувшего в нос.

О боже! Как они это пьют вообще⁈

— Что принюхиваешься, московит⁈ — чуть не сбросив меня на пол размашистым ударом по плечу, дружески поинтересовался чубатый детина Валуевской комплекции. — Горилку не нюхать, её пить нужно! — подмигнул он мне, пьяно щерясь и потянулся за своей кружкой. — Давай выпьем, друже! Видел я, как ты у ворот Варны с янычарами на саблях пластался! Любо! Добрый из тебя казак выйдет!

— Так не хотят старши́ны его в казаки принимать! — возмутился сбоку Тараско. Он уже опустошил содержимое своей кружки и теперь тянулся к крупно нарезанным на столе кускам сала.

— Почему не хотят? — с пьяным азартом заинтересовался громила и залихватски опрокинув в себя пойло, уставившись на меня, на весь шинок поинтересовался: — Что не пьёшь, московит?

Я чертыхнулся, оказавшись под перекрестьем десяток глаз. Вот ведь привязался, чёрт чубатый.

— Рожей видать не вышел, — процедил я в ответ на первый вопрос, вызвав смех за столом и выдохнув, решительно опрокинул в себя дурно пахнущую жидкость. И задохнулся, изо всех сил пытаясь удержать застрявшее в горле вонючее пойло.

Да уж! Это явно не ключница делала! Перегонный куб тут похоже ещё не изобрели!

— Что, хороша горилка! — засмеялся старый казак с отрезанной мочкой на левом ухе и пододвинул ко мне миску с квашенной капустой. — Вон, капустой похрусти, хлопец. А в казаки мы тебя завтра сами на Раде кликнем. Нам тут старши́ны не указ. Мне про тебя Порохня уже говорил. Шибко ты ему люб, если он поруку за тебя держать хочет.

— Хороша, — согласился я с запорожцем сквозь набежавшие слёзы и продавив гигантским усилием воли своенравную жидкость внутрь. Потянулся к миске. — Вот только вонюча больно!

Вокруг весело засмеялись, подтверждая моё вливание в коллектив.

И вечер потёк своим чередом. Вокруг шумно гуляли, горланя песни, спорили о польской круле и новом русском царе, вспоминали старые походы и собирались в новые. Несколько раз вспыхивали драки, но драчунов быстро успокаивали и через минуту бывшие противники уже вместе пили, обнимаясь и горланя что-то о боевом братстве.

Я больше налегал на закуску, стараясь казаться значительно больше пьяным, чем был на самом деле и внимательно слушал краем уха новости.

Ну, что же, судя по всему, дела у самозванца пока идут неплохо. Во всяком случае, большого недовольства его правление в народе не вызывает. Что, впрочем, не помешает компании «Шуйский с сотоварищи» его в мае с трона сковырнуть. Но пока высовываться мне явно рано. Так что правильно я решил с рассылкой грамот от моего имени подождать. Толку будет от этого мало будет.

На подсевшего на место свалившегося под стол верзилы, сечевика, я сначала внимания не обратил. Запорожцам на месте не сиделось. Постоянно кто-то вставал, уходил, возвращался, кого-то просто выносили. Лица вокруг всё время менялись, сливаясь с общим фоном. Но в какой-то момент я буквально кожей почувствовал на себе недобрый, пронизывающий взгляд. Поднял глаза от кружки и мысленно чертыхнулся, всем нутром предчувствуя наступающие неприятности.

Сидевший напротив запорожец одетый в красную рубаху без ворота, пристально, практически не мигая, таращился на меня, словно желая загипнотизировать. Злые с прищуром глаза, крупный, волевой подбородок, шрам от сабельного удара, высунувшийся на край лба из-под густых волос. На вид лет тридцать, не больше, но по всему видать, что человек бывалый, опытный, на своём веку уже немало повидавший и не меньше повоевавший. Серьёзный такой дядечка и меня почему-то не очень любящий. Настолько нелюбящий, что даже на кружку горилки, перед ним стоящую, не смотрит.

— Ты что ли, Федька Чернец будешь, что к нам возле Варны приблудился? — спросил, как выплюнул, казак, вложив в свои слова максимум презрения.

— Ну, я-то Фёдор. И запорожцев я действительно под Варной встретил, после того как в шторм янычар вырезав, галеру захватил, — я уже понял, по тону своего врага, что добром нам не разойтись и юлить перед ним не собирался. Хамить мы тоже могём, вернее можем. — А ты что за рак с горы? Что-то я тебя, когда мы вдевятером у ворот Варны с толпой турок рубились, не видел. Дома, под жинкиной юбкой отсиживался?

Запорожец побледнел и, потянувшись, одним глотком осушил кружку, сдерживая ярость. Вытер усы, не закусывая и, продолжая сверлить меня глазами, представился: — Я Данил Щербина. Ты моего брата Гаркушу в Варне зарубил.

Ну, всё, приехали! Мне тут для полного счастья ещё кровной мести не хватало!

— Чернеца казаки неповинным признали, Щербина, — хмуро высунулся вперёд Тараско. Мой друг к этому моменту был уже изрядно пьян, но некоторую ясность ума сохранил: — Не можешь ты его опять на суд казачий выкликнуть. Не по обычаям это.

— Да какой суд? — звонко треснул по столу пустой кружкой Щербина. — С каких это пор запорожцы своего кровника в круг волокут? Казак сам за свою обиду постоять должо́н! Иначе и не казак он вовсе, а баба беременная. Этакому трусу впору юбку носить, а не саблю на боку.

Народ вокруг одобрительно загудел, полностью соглашаясь со сказанным, а какой-то вусмерть пьяный сечевик даже обминаться к Щербине полез, норовя расцеловать в обе щёки.

— Ну, так что, московит? — перегнулся ко мне через стол Данил, попутно оттолкнув упившегося казака — Готов за смерть Гаркуши ответ держать? Зелёных юнцов рубить, храбрости много не нужно.

Эк завернул! А то, что я и сам не старше его брательника буду, это ничего? Это скорее уж ты сейчас такого вот юнца зарезать хочешь.

— Ты, мил человек, хоть и во хмелю, а за языком следи, — на плечо Щербины легла тяжёлая рука Яниса. — Чернец свою храбрость не раз доказал. И под Варной, и в Тавани, и в бою на галере турецкой. То многие видели. И в том, что запорожцы с богатой добычей на Сечь вернулись, тоже во многом его заслуга. Это даже кошевой признал.

— Верно говорит! — неожиданно высунулся у меня из-за спины Евстафий Корч. — Если бы не Чернец, много сечевиков под Таванью осталось. И хоть Федька и не казак пока, но товарищ верный. И в Сечи он званый гость, а не абы нехристь какой. А потому и смертоубийства над ним творить не гоже!

Я в недоумении оглянулся на старого сечевика. Он то откуда здесь взялся⁈ Что-то до начала наметившегося конфликта с Щербиной, Корч мне на глаза не попадался. Наблюдал или просто вовремя в шинок зашёл?

— А я с ним как с ворогом и не поступаю, — набычился Щербина, резким движением плеча скинув руку литвина. — Я дело по чести веду, как среди лыцарства заведено. Я на честный поединок вызываю, хоть он и не ровня мне… Не казак он сечевой. Доблести его, что в походе на турку проявил, должное отдаю. Иначе давно бы зарубил как собаку, да плюнул на останки поганые! Ну, так что, московит, — развернулся Данил в мою сторону. — Примешь мой вызов, как у нас в лыцарстве водится, — запорожец хищно скривился и добавил издёвки в свой вопрос, — или за спину Корча спрячешься?

Медленно поднимаюсь из-за стола, мысленно проклиная свою горячность. Мог же тогда в Варне Гаркушу просто разоружить или ранить так, чтобы не смертельно? Мог, конечно, если бы гневу не поддался. Молодой казак на саблях был мне не соперник, да и на ногах, к тому моменту, еле держался.