— Где сам-то он? — спросил Гриднев, сообразив, что разбираться с непонятным Роговым придется все-таки ему.

— Здесь, — Фейгин кивнул на дверь.

— Позови, потолкуем.

Фейгин вышел в приемную, пробормотал там что-то. Гриднев услышал, как заскрипели пружины продавленного дивана. Совсем недавно в приемной вечно толпился народ, заигрывал с секретаршей Людочкой, хоть и было той под сороковник, и левый глаз у нее косил безбожно, вечно смотрел куда-то в угол. Теперь приемная почти всегда пустовала: Людочка уехала на «Большую землю», ее пишущая машинка стояла здесь, в кабинете, и Гриднев сам настукивал документы — одним пальцем, чертыхаясь и проклиная того неизвестного ему козла, что заправил Людочке и обрюхатил ее.

Вошел человек — среднего роста, крепко сбитый. У дверей не мялся, уверенно протопал к столу, плюхнулся на стул, не спрашивая разрешения. Гриднев недовольно поморщился, но ничего не сказал. Фейгин в кабинете больше не появился, решил, видать, что эти двое потолкуют и без него.

— Итак, Николай Ива… — начал было Гриднев, поднял взгляд от анкеты и осекся. — Ты?!

— Я, кто же еще.

— Тебя же…

— Было дело, оступился. Осознал, раскаялся, досрочно выпущен.

Рогов белозубо улыбнулся и добавил:

— За ударный труд и хорошее поведение.

Гриднев прикинул в уме сроки и подумал: со сто тридцать шестой статьей на свободу через неполных три года? Ну-ну…

— А это что? — кивнул он на анкету.

— Женился. Взял фамилию жены. Развелся. Свою возвращать не стал.

— А-а… Имя тоже у жены взял?

— Ну… С чистого листа — так с чистого листа, что уж мелочиться.

Рогов рассмеялся, и видно было, что плевать ему с высокой колокольни, поверит Гриднев или нет. Даже не старался соврать как-то убедительно.

— Зачем явился?

— Как зачем? Трудиться честно хочу. Нормировщиком. Можно кладовщиком, мне без разницы.

И вроде правильные слова говорил, а звучало все так, будто издевается и насмехается. Гриднев неуверенно подумал, что надо отложить вопрос до завтра и послать кого-нибудь к капитану Маркушеву, если тот не успел еще нажраться по вечернему времени. И Рогов, который не Рогов, отправится досиживать свое, да еще за побег добавят… сколько там сейчас добавляют, три года, вроде…

Но не нравилась ему эта вот улыбчивая уверенность Рогова. Что так лыбится-то? Не может ведь не понимать, что вся его шитая белыми нитками история никого не обманет. Непонятно…

Непонятного Гриднев не любил. Он поднялся, тяжело прошагал в угол, к сейфу. Звякнул ключами, отпер, задумчиво посмотрел на бутылку армянского, приберегаемого для важных случаев, — и зацепил с полки «Московскую».

Налил до половины два стакана, закуску не стал доставать, нечего баловать. Выпили без тоста.

— Теперь говори, зачем на самом деле явился. Или вали, откуда пришел. Нет у меня, сталбыть, вакансии нормировщика. Кладовщика тоже.

Рогов скинул поношенное черное полупальто, повесил его на отросток лосиных рогов, торчавших из стены на манер вешалки. Вернулся к столу, достал пачку «Казбека». Сказал, разминая папиросу:

— В корень зришь, Северьяныч, ничего от тебя не скроешь. Не просто так я пришел. Хочу тебя богатым сделать.

— Работяги раскумекают, что дело нечисто, — выдвинул Гриднев новое возражение, но уже без прежней уверенности. — Ты чужим можешь голову дурить своими «Рогами и копытами». А они-то, изнутри, все поймут и все разболтают. Спьяну, после первой же, сталбыть, получки.

Говорил, а сам прикидывал: где бы отыскать надежных-то, не болтливых? — потому что уже уверовал в идею Рогова. Может сработать. Но мало того, чтобы все сработало, — надо еще не погореть на этом деле, потому как статья рисуется серьезная.

— Работяг я навербую не здесь. И даже не в Воркуте. Еще дальше, в Котласе, есть там кое-какие знакомства. Посадить в поезд и поить всю дорогу. В Троицке-Печорске загрузить теплыми в вертолет — и сюда. Обратно — тем же манером, а здесь с прииска не выпускать.

— Не выпускать? Вертухаев, сталбыть, наймешь да проволоку натянешь? Будто бичевню не знаешь… Как приспичит выпить, так на лыжи встанет и тебя не спросит.

— Чтоб на лыжи встать, надо лыжи иметь. И знать, куда идти. Здешние знают, а чужаки, за полторы тысячи километров привезенные?

Гриднев кивнул. Может сработать. Если даже потом начнут трепать языками и если даже кто-то к трепотне прислушается и возьмет на карандаш — искать нелегальный прииск будут совсем в других краях, ну, и пускай ищут. Все продумал Рогов, все просчитал, паскудник. Не подкопаться. Пять лет у него было с тех пор как геологи съехали, чтобы все продумать. И на зоне небось думал, и на воле. Надо бы выяснить аккуратно, где сидел, да как ушел, да числится ли во всесоюзном. Нехорошо, если его портреты возле каждой ментовки висеть будут.

— Ты, сталбыть, хоть бороду отпусти, — сказал Гриднев невпопад, не в тему разговора. — Вон, Осич-то, знакомство с тобой не водил, видел как-то раз у меня мельком — и то стойку сделал.

— Отпущу, — пообещал Рогов.

— Вот еще что запиши, Северьяныч. Дэска нужна, кила на два, а лучше на три. Промприбор я найду из чего сделать, там остались и моторы, и сита, и редуктора, и ленты транспортерные. Насосы тоже есть. Даже вибростол найдется из чего собрать, но генераторов в Северном нет, я проверил.

«Все успел, и там уже побывал», — подумал Гриднев и написал карандашом на листке, уже изрядно исписанном: «д/генератор» — и обвел рамочкой. Подумал, приписал ниже: «соляра» — и тоже обвел. Дэску-то актировать не проблема, а вот топливо для нее на долгий сезон… Ладно, придумается что-нибудь. И со жратвой для работяг надо вопрос заранее порешать.

— Сколько людей планируешь привлечь? — спросил он.

— Ну, вот считай сам… Бульдозерист не нужен, сам за рычаги сяду.

— Погоди-ка, — перебил Гриднев, — бульдозер я те не отдам, ишь придумал!

— Да верну я, верну. Вскрышку сделаем, и забирай. Слушай дальше: если гнездо хотим выбрать за сезон, то работу строим в две смены по двенадцать часов, и вот тебе наряд в смену: четверо долбят шахту, двое накидывают тележки, еще человека четыре гоняют с тележками наверх. Минимум двое валят и таскают лес, двое собирают крепь, еще двое-трое монтируют ее по мере прохода вглубь. Плюс двое стоят на промприборе: один на подаче материала на сито, второй на отборе.

Гриднев взял новый листок взамен исписанного, рисовал в столбик цифры, нравились они ему все меньше. Если суммировать и на два умножить — тридцать с гаком человек на круг. Но это еще не все. На такую ораву чтоб жратвы сготовить, нужен повар, ничем другим не занимающийся. И не только… Сороковник народу в итоге получается. Это сколько ж балков, и жратвы, и рейсов вертолета… Не катит. Волюнтаризм чистой воды.

— Теперь слушай меня, — сказал он и начал вычеркивать цифры. — Работаем в одну смену, не обсуждается. Вальщиков убираем сразу. Сладишь запань простенькую у берега, а лес для крепей и отопления я тебе сплавлю по Лозьве, успею до ледостава.

— Откуда? — удивился Рогов, а Гриднев подумал удовлетворенно: «Ага, не все он знает, не все…»

Подошел к карте-километровке, висящей на стене, показал:

— В сорок первом квартале лагпункт закрыли, теперь это участок с вольнонаемными. С него пошлю людей вот сюда, — палец уткнулся в карту, — и зачем тебе тогда вальщики?

Рогов кивнул, достал из пачки новую папиросу.

— Остальных, сталбыть, сам урежь, ты лучше в этом петришь, но лимит такой: девять, ты десятый.

— Можно и так… Но тогда за зиму не управимся, гнездо не выберем. А слишком долго сидеть нельзя, спалят.

— Значит, весной продолжите.

— Весной нас зальет по самое дальше некуда, умаемся откачивать.

— Значит, летом продолжите.

— Хе… летом… а припасы как без зимника?

— Придумаем. Не это главное.

Разговор затянулся на два с лишним часа, бутылка «Московской» опустела, за окошком стемнело окончательно, и Гриднев включил настольную лампу. Фейгин, разумеется, давно ушел домой, по нему хоть часы проверяй: раньше не свалит, но и минуты лишней не задержится. Да и вообще сейчас во всей конторе лесоучастка наверняка светится лишь окошко начальника.