«…Есть дела и письма, которые должны быть закончены, дальше я буду говорить о делах, но сперва о письме. Его заканчивает Ваш бывший адъютант, потому что Ваш сын и мой друг мертв. Он умер во сне на следующую ночь после сражения, в котором мы победили. Это первая настоящая победа за три года. Не представляю, сколько побед еще потребуется, но они будут, это я Вам обещаю.

Дальше я буду говорить, вернее, докладывать маршалу Талига графу Савиньяку о том, что произошло на берегах Каделы. Так должно быть проще нам обоим. Мне было одиннадцать лет, когда моему отцу доложили о смерти моего старшего брата, я это запомнил, хотя понял увиденное до конца лишь сейчас. Итак, я начинаю свой рапорт, одновременно продолжая письмо Арно.

Ход самого сражения, а также рассказы пленных и тайно сочувствующих нам алатов подтвердили наши предположения, сделанные накануне. И о численности „союзной“ армии, и о расстановке сил. Всего господин Каракис привел к Каделе больше тридцати тысяч, в том числе до восьми тысяч кавалерии. Надо признать, что до подхода бергеров и моего корпуса у него были очень неплохие шансы на успех. Особенно с учетом более чем двукратного преимущества в кавалерии (опять же – без учета моих красавцев), о чем Арно успел Вам написать и что, к сожалению, самым непосредственным образом повлияло на ход сражения.

Должен также упомянуть, что наши гости по каким-то своим соображениям решили не смешивать силы. Имперцы выстроились в центре и на правом фланге, явно собираясь пожать весь урожай будущей славы. Союзной Уэрте была предоставлена возможность целиком сформировать левое, наименее значимое крыло, при этом выдвинутая в первую линию агарийская пехота ничем себя не проявила, а об алатской кавалерии я расскажу позднее.

Сражение, если отсчитывать от первого пушечного выстрела, началось в половине девятого утра, а первую атаку противник предпринял в девять. Серьезное дело закрутилось лишь на нашем левом фланге, во всех остальных местах „павлины“ с союзниками удовлетворялись вялой (в силу малого количества орудий с обеих сторон: четыре десятка у них, три у нас) перестрелкой, не приносившей результата, о котором стоило бы говорить.

А вот слева все развивалось совсем иначе. Арно с самого начала понял, что Каракис полностью оправдал его предположения – главный удар наносился на нашем левом фланге. Вот чего мы не смогли предугадать, так это решительности господина доверенного стратега и степени риска, на который он, как оказалось, был готов пойти. После первых пробных атак, естественно, отбитых, Каракис пустил в ход свою лучшую кавалерию, причем всю. Гайифский стратег, делающий ставку на один решающий удар в самом начале сражения – могу признаться, это было достаточно неожиданно, но Каракис поступил именно так, сосредоточив для атаки пять тысяч кавалеристов, включая паонских латников.

Видя, как накапливаются против него массы конных, Арно не счел возможным начинать заранее обговоренный отход: слишком велика была опасность, что отступающие эскадроны просто разнесут и удар бергеров станет бесполезным. Ваш сын решил остановить первый решительный натиск имперцев, а отступление начать сразу же после этого, пока „павлины“ будут приводить себя в порядок и перестраиваться для новых атак. К фок Варзов был отправлен гонец с предупреждением о задержке, но бергеров на месте не оказалось. В решающий момент Арно остался без поддержки тяжелой пехоты, на чем строился весь его план, и был вынужден немедленно решать, что делать, ибо имперцы уже заканчивали свои приготовления.

Если отходить нельзя, а стоять на месте – бессмысленно, надо идти вперед. Вроде бы простой выбор, но тут мало просто логически порассуждать, тут надо решиться. А потом еще и суметь не положить сразу же свои эскадроны, а затянуть бой, заставив имперцев сосредоточить все внимание на тебе, и тем выиграть время для тех, кто будет разбираться со всей этой неразберихой. У Арно все это получилось великолепно, мне остается лишь восхищаться его виртуозными действиями…

Ладно, вернусь к сражению. Как Вы уже поняли, Арно решил атаковать. У него не было и трех с половиной тысяч всадников, всего семь полков, без тяжелой конницы, но напор и дерзость, вкупе с умелым маневрированием, могут компенсировать многое. Отослав в ставку Манрика адъютанта с соответствующим донесением, Арно повел свою кавалерию вперед. Он успел ударить первым, чего „павлины“ явно не ожидали. Смешно сказать, но в результате его натиска возникла опасность прорыва к ставке Каракиса, и, как рассказали пленные, затыкать дыру стратег послал свой личный резерв.

Помимо конного сражения, на левом фланге продолжалось противостояние пехоты, где „павлины“ имели двойное превосходство в силах – их восемь тысяч против наших четырех. Вся вторая линия имперцев развернулась и двинулась назад, против Арно, намереваясь сковать его действия и ограничить в маневре. Оставшейся части наступавших полковник Арриж, командовавший там нашей пехотой, смог успешно противостоять, но это ничего не решало.

Ситуация становилась критической, но случилась очередная неожиданность – мы, я имею в виду командование армии, об этом долго не знали, – на поле боя появилась пропавшая бергерская дружина. Оказавшись вместо тыловой засадной позиции на самой передовой линии, бергеры атаковали гайифские пехотные баталии, грозившие коннице Арно. Полторы тысячи „воителей Шпрехау“ против четырех тысяч „павлинов“… Результат, не могу не признать, был превосходным: имперцы позабыли о наступлении и сами были вынуждены отбиваться. В итоге две гайифские баталии не выдержали удара и развалились, остальные отступили. Угроза с этой стороны была ликвидирована, и Арно продолжил выматывать имперскую кавалерию, намертво связав её боем. Атаковал, отступал, маневрировал и снова атаковал, в итоге Каракис остался без свежих конных резервов. Полагаю, сейчас он об этом искренне печалится.

Теперь о том, что происходило в других местах. Полученное с левого фланга сообщение вывело маршала Манрика из душевного равновесия настолько, что мы всерьез стали опасаться за его жизнь, полнокровие в таких случаях предельно опасно. Но оно же (маршальское полнокровие) предоставило мне возможность, которой я не преминул воспользоваться. Я убедил Манрика передать командование армией Вашему бывшему адъютанту.

В качестве командующего я прежде всего добился, чтобы мне не мешали здешние генералы. Наибольшую опасность представлял командовавший войсками центра Ожери, поэтому с помощью Манрика пришлось устроить его вызов в ставку и там задержать до конца сражения.

Обезопасив себя от неуместных инициатив, я смог заняться решением двух главных вопросов: как выручить Арно и выиграть сражение. Удовлетворяться чем-то одним не хотелось, так что пришлось помудрить.

Для начала я приказал изобразить отступление наших войск в центре и на правом фланге, оставив отличные позиции на холмах. Для достоверности мы даже несколько пушек бросили якобы в спешке. Замысел был прост – Каракис здесь наступления не вел, ожидая успеха своей конницы. Достигнув такового, он мог ударить и на холмы в лоб, и зайти нам в тыл, но успех откладывался, поскольку талигойская кавалерия пошла в непонятную самоубийственную атаку. Должен же Каракис ее как-то себе объяснить? Обязательно должен, это предусмотрено гайифской военной школой. Ну так вот вам очевидное объяснение: признав превосходство „союзной армии“, талигойцы отступают, а кавалерия жертвует собой, прикрывая это отступление. Выйдя из боя, маршал Манрик отведет армию непосредственно к Нифажу и попробует там защитить переправы.

Выглядит логично, понятно для паонского стратега и даже льстит самолюбию. В такую картину очень хочется поверить, а если хочется, то сами понимаете, обмануться нетрудно. А раз так, что надо делать, если хочешь без лишних сложностей перейти Каделу? Правильно, преследовать отступающих, не давая им времени закрепиться у переправ.

В исходе конного сражения Каракис не сомневался, но вот время… Я поставил на то, что времени стратег терять не захочет, а значит, можно будет его сильно удивить. Расчет мой полностью оправдался. После некоторых размышлений Каракис двинул свою пехоту на якобы оставленные нами холмы, но при этом, спасибо Арно, не смог поддержать их наступление хоть какими-то силами кавалерии.

Заблаговременно оставленные наверху гряды наблюдатели, убедившись, что имперцы купились на обман, подали сигнал нашей пехоте, ждавшей у подножья с обратной стороны. Конечно, была опасность, что перемещения сначала назад-вниз, а потом вверх-вперед превратят стройные баталии в холтийские орды, но предупрежденные о маневре командиры проявили себя на удивление хорошо, и на холмы вернулся тот же строй, что их оставил. Противник успел подняться только до середины склона, когда наши полки атаковали его сверху.

Завязался упорный бой, сначала на гряде, а потом у ее подножья, более многочисленная гайифская и агарийская пехота держалась стойко, но увязла крепко. Это был подходящий момент, и я бросил в бой своих головорезов. Часть их под командованием известного Вам Дьегаррона отправилась на выручку Арно, остальные атаковали гайифские и агарийские баталии с флангов и тыла. Их внезапное появление привело имперских командиров в растерянность, и они так и не смогли придумать достойного ответа. Пехота топталась на месте, пытаясь отражать короткие быстрые атаки эгуэстрос, и решительных действий не предпринимала. Затем кто-то догадался бросить в бой алатскую легкую конницу, до того бездействовавшую, но затея закончилась неожиданно – алаты просто не стали сражаться. Они изобразили решительный натиск, но перед самой сшибкой удивительно умело и дисциплинированно отвернули. Я, имея некоторые представления о чувствах этих подданных уэртской короны, нечто подобное предполагал и на него надеялся, а потому заранее придержал своих. Схватки не случилось, и алаты, к обоюдному удовольствию, благополучно покинули поле боя.

После этого милого эпизода нам удалось-таки побудить вражескую пехоту к отступлению. На свои позиции были возвращены пушки господина Понси, которые начали весьма действенный обстрел топтавшихся перед холмами чужих баталий. Сильный натиск пехоты, атаки кавалерии, обстрел с холмов и отсутствие какой-либо помощи от командования неприятны и по отдельности, вместе же почти наверняка обращают в бегство, что и произошло.

Одновременно имперцы отступили и на нашем левом фланге. На момент подхода Дьегаррона Арно еще держался, но был способен лишь отбиваться из последних сил. Сами понимаете: огромные потери, усталость лошадей, преимущество противника в численности и в вооружении. Появление эгуэстрос и здесь оказалось для „павлинов“ неприятной неожиданностью. Битва могла бы и продлиться, но „кэналлийский сюрприз“ и события у холмов лишили Каракиса уверенности. Полагаю, в силу растерянности он не решился сманеврировать имевшимися силами и упустил момент, когда положение еще можно было как-то выправить. Не удивлюсь, если действия, привычные для меня, Арно или Вас, Каракису представлялись слишком сложными и рискованными, в том числе и для его последующей карьеры. Как бы то ни было, господин стратег отозвал часть латников для прикрытия своего отхода, а остальная кавалерия, кое-как отбрыкавшись от эгуэстрос, начала отдельными полками и эскадронами выходить из боя, даже не пытаясь помочь пехоте. В каком-то смысле это решение себя оправдало: щит из тяжеловооруженных всадников успел прикрыть павлиньего командующего от моих сорвиголов и дал возможность безопасно убраться.

К двум часам пополудни „союзная армия“ полностью очистила поле боя и беспорядочно, но при этом быстро повалила на юго-запад, по пути отбиваясь от хватавших ее за пятки эгуэстрос. Не готов ручаться за абсолютную точность, но, на мой взгляд, непрошеные гости потеряли где-то около трех-трех с половиной тысяч пехоты, в основном во время бегства, а конницы – до полутора тысяч. Ну и любезно оставили нам весь свой обоз, о чем наверняка скоро и сильно пожалеют. Думается, в таких условиях Каракис отправится на зимовку в Уэрту, где и будет готовиться к новой кампании, если, конечно, паонские умники его не сменят. Наши потери заметно меньше: больше всех пострадала конница, где из строя выбыло более тысячи человек, в пехоте же убитых и раненых и тысячи не наберется. Таким образом, Талиг может считать битву при Каделе своей безоговорочной победой, на чем я свой доклад и заканчиваю.

Далее, согласно писанным и неписанным правилам, мне следовало бы выразить свое соболезнования и расписать свои собственные чувства, но я это делать не могу и не хочу. Вы достаточно знаете меня, а я знаю Вас, этого довольно. Скажу лишь, что приеду в Савиньяк, как только смогу оставить Вторую Южную армию, которая теперь окончательно становится моей. По этой причине я не смогу проводить Арно домой, в это время я буду делать то, что делал бы Арно, если бы погиб я, то есть добывать победу. Не представляю, сколько времени это займет, но это будет сделано. Я начал свое письмо с этого и этим же заканчиваю. И еще алатским пожеланием, которое мне кажется удивительно верным.

Живите!

Живите, господин маршал, хотя бы до нашей победы, Вы должны ее дождаться, в том числе и ради Арно.

Ваш бывший адъютант Алонсо, маркиз Алвасете».

Москва, 21 февраля – 26 июня 2024 г.