Когда маячок возвращается к жизни и на самом краю радара начинает мигать яркая точка, в его душе вспыхивает невероятное облегчение. Он тихо любит Мерседес Делиа с девяти лет. Если вода заберет ее, он не переживет.

Так далеко от берега в своей жизни он еще не отходил. Моряки с Кастелланы никогда не рыбачат на траулерах — в щедрых водах их родного дома достаточно даров моря, воспользоваться которыми можно, даже не теряя из виду скалы на западной оконечности острова. Простор окружающего мира Феликса пугает, но он все равно упорно рвется вперед, благодаря бога, который подбросил ему мысль захватить пару канистр солярки, дожидаясь, когда «Принцесса Татьяна» выйдет в море. Указатель уровня топлива дошел до середины. Еще немного, и без этих запасных канистр они с Мерседес уже не смогли бы вернуться обратно.

Как же одиноко в этих безбрежных водах во тьме. И как красиво. Феликс смотрит на медленно ползущую по экрану точку и следует к ней курсом, который ему проложила луна.

Он находит ее, когда восходит солнце. Она лежит на спине и смотрит в небо. Как же свободно чувствует себя в воде Мерседес. Без малейшего намека на страх перед ней. Должно быть, замерзла, но виду не показывает. Черные волосы лежат нимбом на поверхности моря, на лице застыло невиданное им доселе выражение, сродни ликам святых великомучеников, которые можно увидеть на витражах в церкви, — лучезарность счастья и безмятежность.

«Покой, — думает он. — Она обрела покой».

Он выключает двигатель и последние несколько метров до нее преодолевает по инерции. Она переворачивается и плывет к нему сильными легкими гребками. Потом замирает на месте и поднимает на него глаза.

— Дело сделано? — спрашивает он.

— Сделано, — отвечает она. — Поехали домой.

Эпилог

— Pasaporte?

Донателла застывает как вкопанная. Паспорт. Он требует у нее паспорт. Боже правый, Господи Иисусе.

Она в упор смотрит на матроса. Тот явно нездешний. Паром с материка, и команду на него набирают отовсюду. Ее он видит впервые. Примерно на это она и рассчитывала, ведь любой, кто с ней знаком, точно не дал бы ей бежать. Она ждала до последнего, металась по пристани со своей сумкой. Чтобы подняться на борт до того, как Ла Кастеллана прознает о ее планах.

— Я… — начинает она, запинается, но тут же вспоминает об отце и использует его в качестве уловки: — Паспорт у моего папы. Он забрал его с собой и сейчас ждет меня в каюте.

Парень оглядывает ее с головы до ног. Плотоядно, сверху вниз. «Нет, я так больше не могу, — думает она. — Это невыносимо. Все эти мужики пялятся на меня, будто я существую только для их удовольствия. Или для презрения».

— Давайте я пройду, найду его и вернусь обратно, — самым уверенным тоном заявляет она.

На пароме наверняка есть где спрятаться. Там полно кают, не говоря уже о трюме, битком набитом разным товаром.

Она пытается проскользнуть мимо матроса, однако тот преграждает ей путь и говорит:

— Lo siento.

— Но он меня ждет! — плачет она.

Парень мотает головой и таращится на ее грудь.

«Отсюда надо бежать. Иначе нельзя. Это место погубит меня».

— Прошу вас… — умоляет она. — Пожалуйста…

Но он лишь качает головой, наслаждаясь кратким мигом своей власти. Многие обожают демонстрировать ее хорошеньким девочкам.

— Без паспорта не пущу, — говорит он, еще раз оглядывая ее с головы до ног, и подчеркнуто добавляет: — Sinjorina.

Когда паром отчаливает от берега, она стоит на причале и плачет. Мимо то и дело кто-то снует, но никто даже не думает остановиться. Она ведь sirena. И если чего и заслуживает, то только безразличия.

«Я в ловушке. С этого острова мне не выбраться. Без паспорта я уехать не могу, а если подам на него, отец узнает обо всем еще до того, как мне удастся заполнить бумаги. Это тупик».

Донателла поднимает лицо к утреннему солнцу и плачет. Ее окликают. Какая-то девушка. Говорит по-английски:

— Донателла? Что произошло? Опоздала на паром, что ли?

Татьяна стоит на причале и с высоты своего положения взирает на ее муки. Прямо лучится любопытством. Хмурится.

— Боже мой, ну и видок у тебя, краше в гроб кладут, — произносит она. — Заболела, что ли?

Из глаз Донателлы брызжут слезы.

Татьяна опускается рядом с ней на корточки и заглядывает в лицо, хмуря брови.

— О боже, послушай, все не так плохо! Просто сядешь на следующий паром, и дело с концом.

— Как? — воет она. — У меня даже документов нет.

— Бедная…

Татьяна робко кладет руку ей на плечо. С этим жестом явно что-то не так. В нем присутствует неловкость, словно до этого она никогда никого не утешала.

— Господи, — говорит Татьяна, — бедная ты девочка. Как же мне тебя жаль.

Мимо них постоянно кто-то проходит. Делают вид, что не смотрят, но на самом деле то и дело поглядывают в их сторону. Татьяна сердито зыркает на жену бакалейщика, которая подошла слишком близко и тоже для виду отвела взгляд.

— Пойдем отсюда, — говорит она, протягивая Донателле руку, — нечего торчать на этой пристани.

Та в изумлении смотрит на нее. Да, сочувствие ей сейчас нужно как воздух, но его источник весьма неожиданный.

— Спорю на что угодно, мы что-нибудь придумаем! — говорит она. — Мой отец — лучший друг Джанкарло. Если кто-то и может раздобыть тебе документы, то это он. — Татьяне только четырнадцать, но говорит она как гораздо более зрелый человек. — К тому же он будет рад тебя видеть.

На «Принцессе Татьяне» работают двигатели, но трап пока никто не убрал.

— Все еще ждут, — небрежно бросает Татьяна. — Если честно, то тебе повезло, в противном случае яхта давным-давно была бы уже в море. Должна была приехать парочка… гостей, но они застряли в Ницце на таможне и теперь пропустят все веселье.

— Вот как, — говорит Донателла.

На гостей Мидов ей плевать, но как хорошо было бы уйти с причала, скрыться от испытующих взглядов соседей. Оказаться как можно дальше от «Ре дель Пеше», откуда ее того и гляди окликнут.

Они ступают на палубу и идут на нос корабля. Донателла выбилась из сил. Ее душа изодрана в клочья. Она чувствует себя такой потерянной, такой выбитой из колеи, что совсем позабыла о том, что такое «право выбора». Ей лишь недавно исполнилось семнадцать лет, она очень напугана и всей душой жаждет, чтобы кто-нибудь — неважно кто — подсказал ей, что делать. * * *

Гости, собравшиеся на мальчишник, расположились на банкетках. Пьют шампанское и смеются специфичным тенорком, который присущ только богачам.

Увидев девочек, один из них толкает в бок другого. Хохот смолкает. Они пристально оглядывают Донателлу. С ног до головы. С головы до ног.

Под их испытующими взглядами она чувствует себя голой. Глупая девчушка, надевшая летнее платьице и отправившаяся на поиски приключений.

— Жди здесь, — велит ей Татьяна, уходит, а она остается стоять в проходе.

Друзья Мэтью Мида не сводят с нее глаз. Она отвечает им робкой улыбкой.

— Ну что я вам скажу, — говорит один из них, — поворот событий прямо со страниц романа.

Его спутник смеется, отворачивается и делает глоток шампанского.

Из кают-компании поспешно выходит Мэтью Мид, его багровое лицо — сама озабоченность.

— Донателла, детка! — восклицает он.

Из ее глаз опять ручьем текут слезы. Ей хотелось бы видеть сейчас перед собой мать, но та ее не поймет.

Мэтью Мид стоит и смотрит на нее, буквально лучась состраданием. Потом кладет ей на плечо свою огромную увесистую руку и чуть его сжимает.

Краем глаза она видит вдали Татьяну. Та надела огромные солнцезащитные очки, отчего стала похожа на большого жука, вышла через служебный вход и теперь направляется к трапу. В руках у нее большая сумка в цветочек, способная вместить вещей на несколько дней. В лучах солнца она сходит на берег и, даже не оглянувшись, идет по пристани.

Мэтью Мид поворачивает девушку спиной к причалу и говорит:

— Вообще-то я понимаю, почему ты решила уехать. Здесь тебе нечего делать.