Она ныряет в шкаф, а когда появляется обратно, у нее в руках самое прекрасное платье из всех, какие только приходилось видеть Мерседес. Розовый атлас. И даже не розовый, а цвета фламинго. Как платье у балерины: v-образный вырез, длинные узкие рукава и юбка, водопадами струящаяся до самых лодыжек.

— Примерь-ка, — говорит Татьяна и сует его с таким видом, будто это старая тряпка, — я через минуту вернусь.

Потом выходит из комнаты, и вскоре Мерседес слышит, как она внизу орет, ища отца.

Платье сделано из ткани, которой Мерседес никогда не видела. Эта ткань тянется. Во все стороны. Как чулки, только мягкая, плотная, тяжелая и гладкая, все одновременно. Ее захлестывает вожделение. Жадная как ребенок, она безумно желает ощутить прикосновение этой ткани к коже. За каких-то пару секунд она раздевается до старого застиранного доставшегося в наследство от Донателлы лифчика и трусиков, набрасывает через голову платье, тут же охватывающее ее коконом, и она в раю.

Она гладит его и никак не может остановиться. Стоит посреди каюты и трогает себя. Проводит ладонями вверх к плечам, зажимая между пальцами складки. От одного этого ощущения трепещет от восторга.

— Отлично. С этим вопросом мы разобрались.

На какой-то момент совершенно позабыв о Татьяне, Мерседес подпрыгивает на месте.

Настроение у подруги явно улучшилось. Она снова улыбается.

— Обычная идиотская ошибка, — произносит она, торжественно вплывая в дверь, — вы все идете. Сегодня после обеда Луна отвезет вам приглашения... Ого! — Она замирает как вкопанная, умолкает, оглядывает Мерседес с ног до головы и говорит: — О да. Идеально.

— А это не слишком? — робко спрашивает Мерседес.

— Нет-нет. В самый раз. — Она осматривает ее еще раз и великодушно добавляет: — На тебе оно смотрится гораздо лучше, чем на мне.

Затем нажимает в стене еще одну панель и открывает дверцу кладовки с зеркалом во весь рост на внутренней стороне.

Глядя на себя, Мерседес ахает, забывая выдохнуть и на мгновение думая, что перед ней кто-то другой. «Я выгляжу как принцесса, — думает она. — Нет, даже как королева».

Татьяна возвращает ее с небес на землю.

— А что наденут твои мать и сестра?

Реальность океанской волной обрушивается на ее голову. «Конечно, мне нельзя надеть это платье. Какая же я дура. Родные на моем фоне будут выглядеть по-дурацки».

Татьяна опять умолкает, обдумывает.

— Ну конечно!

— Что?

Она поворачивается, опять направляется к двери из комнаты и кричит:

— За мной!

Мерседес бросается за ней, бежит по коридору.

— Есть же вещи мамы, до сих пор просто валяются там, — говорит Татьяна. — Даже твоя мать сможет влезть в парочку из тех, что попросторнее.

Четверг

32

Мерседес

Лоренс, минувшая ночь. Бутылка виски из его чемодана и джаз по радио, чтобы приглушить голоса. Знакомы они уже давно. Она вряд ли может назвать его другом, прекрасно понимая, что их взаимоотношения основываются не столько на привязанности, сколько на взаимной выгоде. Тем не менее между ними установилось определенное доверие, и, несмотря на разницу в мотивах, цель у них все же общая.

— Мерседес, — сказал он, — а те деньги, которые мы пытаемся отследить… Ты не думала, откуда они берутся?

Она пожимает плечами. Конечно, думала. Мошенничество. Наркотики. Главы рухнувших государств, обеспечивающие надежность своей доли украденных налогов. Расхитители природных ресурсов, прилагающие массу усилий, чтобы законные хозяева этих ресурсов никогда не увидели прибыли. Не просто уклонение от уплаты налогов: любые преступления и моральные прегрешения. Банк Кастелланы вопросов не задает, зато берет астрономические проценты. А люди обожают новообретенный комфорт.

— Я знаю, что за ними не стоит ничего хорошего.

— Это точно, — отозвался он. — Дело в том, что не так давно мы установили, что Миды по уши увязли в делах гораздо более поганых, чем мы думали раньше.

— Что ты имеешь в виду?

— Они покупают и продают людей.

У Мерседес все сжалось внутри. Но свое волнение она выдала, лишь моргнув. Ей неизвестно, в курсе он ее собственной ситуации или нет. Может, и в курсе. Может случиться, что все, к кому он обращался за годы своей деятельности, по сути своей являлись слугами, связанными тем или иным договором.

— В каком смысле?

— Подпольная торговля живым товаром.

Она думает о кадрах, которые не раз видела в новостях. Бесконечные резиновые лодки, барахтающиеся посреди океана. Люди, пересекающие границы, пытаясь перебраться с юга на север. И огромный рефрижератор на английской придорожной стоянке, набитый мертвыми синюшными телами. Они всегда шутили о том, как им повезло, что Ла Кастеллана, по-видимому, осталась единственным во всем Средиземноморье островом, где нет временных лагерей для размещения беженцев с контейнерами, приспособленными под спальни. Но удача, естественно, здесь ни при чем. Просто никто не гадит у себя доме.

— Те девушки в доме? Это только верхушка айсберга, — говорит Лоренс.

Отец Мерседес считает Лоренса идиотом. Из-за его манеры одеваться, говорить, не растягивая слова, и вечно сопровождающего его шлейфа сплетен Серджио отнес его к той же категории, что придурочного консула. Идеальное прикрытие. Дилетант-англичанин за границей, продающий спиртные напитки изворотливым богатеям и таким образом обеспечивающий себе доступ в их дома. Попутно записывающий все хвастливые речи, которые завсегдатаи «Медитерранео», приравнивающие эксклюзивность к приватности, выбалтывают за столиками.

— О Бернарде Райхсе ты, наверное, не слышала? — спросил он.

Она смотрит на него пустым взглядом.

— Стало быть, нет. Я так и думал, дело довольно специфичное. Пару месяцев назад его арестовали в Нью-Йорке. За схему Понци. Он консультант по инвестициям. Брал у народа деньги, обещая их приумножить. Сначала действительно платил бешеные проценты, используя для этого средства новых инвесторов. Можно предположить, что сегодня большинство достаточно умны, чтобы обходить такого рода финансовые пирамиды стороной, но... жадность. Азарт заставляет людей терять разум. В итоге все это, конечно же, рухнуло, и вскоре на Палм-Бич выставят на продажу далеко не один дом. Так или иначе, но теперь он за решеткой и... знаешь же, что говорят о воровской чести.

— Нет.

Он качает головой.

— Прости. Говорят, что ее нет. Так вот, Берни. С того самого момента, как его взяли, он поет серенады не хуже певчей птички. И показывает пальцем на абсолютно всех. И в его рассказах снова и снова всплывает одно и то же имя.

— Мэтью Мид.

Кивок.

— И, боюсь, это не все.

Festa подходит к концу, когда она тащится обратно к могилам, вымотанная дальше некуда и уверенная, что наэлектризованный мозг не даст ей сегодня заснуть. Те девушки на борту «Принцессы Татьяны». Поднялись на борт четверо, спустились только трое. Эта картина все время хранилась на задворках ее подсознания, но теперь она знает правду. Она тогда не ошиблась. Их было четверо, а потом только трое. И теперь то, чем она занимается в «Каса Амарилья», неожиданно превращается в вопрос жизни и смерти.

Дорогу на кладбище доводить до ума никто не стал: она идет по запыленным расшатанным камням, о которые легко споткнуться. Осторожно ступает в темноте.

Но на самом деле здесь темно по-настоящему теперь не бывает. Даже тут, на мысе, уличные огни города Кастелланы отбрасывают ее тень, а над утесом даже в два часа ночи вовсю мелькают огни и раздается отдаленный грохот ночного клуба «Темпл» [24]. Слишком ярко, чтобы разглядеть что-то кроме луны на небе. «Давненько меня не окружал непроглядный мрак...» — думает она. Они все изменили, эти люди. Превратили храм в бордель и даже украли звезды.

«Ты можешь обрести свободу, Мерседес. Если сумеешь сделать то, о чем он тебя попросил, то наконец сможешь стать свободной».

От этой мысли она кривится, будто прикусила язык. А эти девушки? Как насчет них? Все эти безымянные, обезличенные дети... И все, о чем ты можешь думать, — твоя собственная свобода?