Отворачивается и идет впереди всех в церковь.

— Ты в порядке? — спрашивает Феликс, но совсем тихо, чтобы никто из окружающих их не услышал.

Мерседес кивает, глотая слезы. «Я уже никогда не буду в порядке», — думает она, но все равно радуется его заботе.

«Так было всегда, — приходит ей в голову мысль. — Может, не так заметно на фоне шумной суматохи открытого ресторана, но сейчас от этого уже никуда не деться. Донателла отвлекала меня, чтобы я всегда смотрела в другую сторону, но теперь я знаю, что мои родители ненавидят друг друга».

Из-под влажных ресниц она украдкой смотрит на Феликса и думает, что он тоже сейчас не в порядке. Он ведь тоже видел Донателлу там, под водой. И выходил с другими лодками, чтобы доставить ее на берег.

— Не представляю, что делать, — шепчет она, ни к кому не обращаясь, хотя чувствует, что он ее слышит.

— Мы с тобой, Ларисса, — говорит Паулина, — все до единого.

Та вскидывает голову и громко отвечает:

— Лучше бы вы были с моей дочерью.

По толпе ползет неловкий шепот. Мерседес свирепо оглядывает окружающих. «А ведь вы знаете. Знаете, что это правда. Надеюсь, вам теперь до конца жизни будет стыдно».

Выйдя на Пласа Иглесиа, Ларисса видит, что их ожидает. Она останавливается как вкопанная, плечи напряжены.

— Нет! — Она расправляет плечи, с шумом втягивает воздух, бросается вперед и кричит: — Нет!!!

Они выстроились, чтобы их встретить. В дверном проеме бок о бок стоят священник и герцог. А по обе стороны от них по ступеням встали solteronas в своих бездушных белых одеждах. Непорочные цепные собаки, которых герцог приручил, дабы держать в страхе свои владения.

— Ларисса! — взвивается Серджио.

Когда жена рвется к церкви, ему приходится бежать за ней.

— Нет! — грохочет она. — Нет! Я не хочу их здесь видеть! Только не их!

С этими словами Ларисса разрубает рукой воздух, будто разгоняя птиц с пшеничного поля.

— Ларисса, прошу тебя! — кричит Серджио, опять пытаясь схватить жену за руку.

Но ярость придала ей нечеловеческие силы, и Ларисса отшвыривает его, будто бумажную фигурку.

У solteronas вытягиваются лица, они смотрят, широко разинув рты.

— Вон! — орет Ларисса. — Убирайтесь отсюда! Вон!

Они смущенно переминаются с ноги на ногу, как стадо скота, готового в панике броситься прочь, но смотрят на герцога в ожидании его приказания. Тот бездействует. «Как всегда, — думает Мерседес. — Как всегда».

Ларисса взлетает по лестнице. Молотом обрушивается на ближайшую к ней solterona, хватает ее за руку и отталкивает. Та с криком катится вниз по ступеням. Толпа трусливо отшатывается назад.

— Убирайтесь! Проваливайте! Пошли вон!

Как торнадо она врезается в их ряды. На каменные ступени летит одно тело, затем другое, еще и еще. Они с глухими ударами валятся на землю, слышен хруст костей. Одна из них силится подняться на ноги. У нее из носа идет кровь, оставляя на накрахмаленном белом корсаже алые пятна.

Увидев на их лицах страх, Мерседес приходит в восторг. «Ох, мама, мама. Ты великолепна».

Добравшись до Мадилены Харуй, Ларисса хватает ее обеими руками. Той, должно быть, лет семьдесят, если не больше. «Да и плевать! — думает Мерседес. — Чем они старше, тем дольше нас изводят». Подтащив старуху к верхней ступеньке лестницы, мать изо всех сил толкает ее в спину. Та спотыкается, соскальзывает на пару ступенек вниз, угрожающе кренится, широко разинув рот, но все же ей удается устоять на ногах.

— Ларисса! Прекрати! Остановись! Что ты делаешь? — блеет отец Мерседес, видя, что жена опять повернулась лицом к врагам.

Герцог лишь наблюдает, не вмешиваясь в происходящее. Кровь отхлынула от его лица, но других признаков волнения он не выказывает.

От толпы отделяются полдюжины мужиков и бросаются на ее мать. «Опять мужчины! — думает Мерседес. — Опять они! Нам от них в жизни не избавиться».

Ларисса брыкается, размахивает руками и изрыгает свою ярость. Они оттаскивают ее назад, но она все равно умудряется наградить увесистыми пинками пару трясущихся от страха женщин, ставших для нее мишенями.

— Пустите меня! — орет меня. — Пустите!

Ее стаскивают по ступеням на площадь и держат среди лежащих на земле тел, чтобы не дергалась. Судорожно хватая ртом воздух, она обрушивает на собравшихся свое презрение.

— Вы! — орет она. — Вонючие… убийцы! Убили мою дочь, а теперь приперлись на ее похороны? Проваливайте! Убирайтесь отсюда! Я не хочу вас здесь видеть! — Потом могучим усилием вырывается из рук тех, кто ее держит, поворачивается к толпе и вопит: — Пошли вон отсюда все! Вы слышите меня? Это вы все ее убили. Лицемеры! Долбаные вонючие лицемеры! Все до последнего! Я не хочу вас здесь видеть!

Грудь у нее вздымается. Мужчины отступают, проникшись к ней внезапным уважением.

«Они знают, — думает Мерседес, — знают, что она права».

А Серджио мучительно заламывает руки и ничего больше не делает.

Когда Ларисса заговаривает снова, ее голос более спокойный. Но от того не менее уверенный. Она глядит по сторонам, а соседи отводят глаза.

— Теперь гордитесь собой? — спрашивает она. — Гордитесь, что довели до самоубийства шестнадцатилетнюю девчонку?

Все хором ахают. По толпе ползет шепот.

Ларисса поворачивается обратно к церкви и смотрит на герцога. Потом поднимает руку и тычет в него пальцем, чтобы он не тешил себя иллюзиями, будто она обращается к кому-то еще:

— А вы? Вы ничем не лучше их. И давным-давно могли бы положить всему этому конец. Но нет. Вам это нравится, ведь так? Вышагивать во главе процессии, пока ведете нас на убой. Еще притащили сюда этих чванливых богачей с яхт. Вы сам один из них! По уши погрязли в коррупции. Вы такой же, как они! — Она плюет себе под ноги. — Вы ведь должны быть благородным. А посмотрите на себя. Убийца! Как и ваши друзья! Ручки свои вы, может, и не замарали, но убили ее точно так же, как и они.

Сквозь толпу протискивается Паулина Марино, встает рядом с ней, складывает на груди руки, поворачивается к остальным женщинам и говорит:

— Это были наши сестры. Наши дочери.

— Паулина! — кричит ей Гектор.

— Нет! — гневно возражает она. — Этому надо положить конец. — Потом поворачивается к церкви и кричит: — Уходите! Вон отсюда!

Беата Винчи выступает вперед, подходит к ним, становится рядом, сжимает руку в кулак и грозит угнетателям. Потом Химена Вигонье сжимает плечо Мерседес, улыбается улыбкой такой доброй, что у девочки чуть не разрывается сердце, и тоже присоединяется к ним.

Другие женщины, одна за другой, тоже обретают голоса, протискиваются вперед, не обращая внимания на своих мужчин, встают у подножия лестницы и кричат:

— Уходите!

Неизвестно откуда взявшийся камень задевает щеку одной из их мучительниц, и Мерседес понимает, что с этой минуты их жизнь изменилась навсегда.

Герцогу хватает приличия, чтобы устыдиться, хотя бы на секунду. Но уже в следующее мгновение святой отец берет его под руку и ведет за собой к резной двери храма. А горстка мужчин — тех, кто понимает, с какой стороны на хлеб мажут масло, включая Космо Альберта, нотариуса Бочелли и, к неизбывному стыду Мерседес, ее собственного отца, — взбегают по ступенькам и смыкают строй, чтобы защитить герцога от толпы.

Кто-то берет ее за руку. Она смотрит вниз, затем поднимает глаза и видит, что это Феликс Марино. Он молча стоит рядом с ней, пока дверь церкви с грохотом затворяется, женщины кричат, а Мерседес горюет по сестре.

50

Серджио заявляется домой только через два дня. Не говорит ни слова. Где он был, они не знают. Знают лишь, что не в барах и не у соседей. В последний раз его видели, когда он бежал по ступеням церкви, пока святой отец с герцогом спешили укрыться внутри. Они Видели, как он проскользнул в дверь перед тем, как ее закрыли.

С его появлением все проясняется. Когда в порт въезжает присланный из замка лимузин и из него выходит Серджио, таща за собой огромный чемодан, они сразу же понимают, где он был. Предатель. Гнусный предатель. Они убили его дочь, а он с ними заодно.