Не будет этого. Ничего не будет. Ничего не может быть.

Когда она положила деньги на тумбочку – это не было местью. Это была ее боль. Такая бездонная и бескрайняя, что она уже не могла справляться с ней в одиночку. И отдала ее часть ему. Это был крик: пойми, каково мне было узнать обо всем. Это была черта подо всем. Та самая красная линия, которую не пересечь.

Не ищи меня больше. Не приходи никогда. Ничего не будет.

Повторяя это, как мантру, Алена взяла телефон и набрала номер, который могла удалить из его памяти – но не из своей.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Все правильно. Так и должно быть.

В коридоре загудел домофон. Кто-то подошел – Люси или Эрик. Короткий стук в дверь: к тебе. Алена встала, повернула ключ в замке, снова легла.

Злата. Или… Янош.

Он вошел в комнату, снял куртку, сел на кровать рядом с ней, взял за руку.

- Я звонил тебе, Али, ты не брала трубку. Что случилось?

Она и в самом деле забыла включить звук после клиники. И значок пропущенного вызова не заметила.

Это был соблазн. Сказать, что нездорова. Простыла. А еще – мелкая женская болячка. Молочница.

После аборта пройдет немного времени, и все будет как прежде. Ничего личного, ничего лишнего. Только секс. То, что предложил ей когда-то Стас – хотя оба уже тогда знали, что так не получится. С Яношем – будет. Впрочем, как знать, может – со временем – и не только…

- Я завтра иду делать аборт, Янош.

Он дотянулся до выключателя, вспыхнул свет.

- Али, почему ты ничего не сказала? Почему не спросила, что я об этом думаю? Почему решила все одна?

На его лице было такое возмущение, что у Алены внутри снова все перевернулось.

Тебя, Алена, как будто проклял кто-то. Может, мамочка – еще до рождения? Когда узнала, что у нее будет нежеланный, ненужный ребенок? Ты приносишь несчастье всем, кто подходит к тебе близко. Олег, Стас, Янош…

- Я не знаю, как так получилось, - продолжал он, пристально глядя ей в глаза. – Говорят, нет абсолютно надежных методов. Я не думал, что все будет так быстро. Так рано. Но если уж так вышло… Давай поженимся.

Это был еще больший соблазн, чем первый. У нее будет муж, единственный недостаток которого в том, что она его не любит. Но ей не надо будет избавляться от ребенка. Даже не надо будет врать. Все уже сказано. Просто не говорить лишнего.

Господа гусары, молчать…

- Янош, это не твой ребенок…

И снова время остановилось. Он молча смотрел на нее, как будто пытался принять трудное решение.

Если ты сейчас скажешь, что тебе все равно, чей ребенок, я останусь с тобой. Постараюсь выбросить Стаса из головы и стать тебе хорошей женой. Постараюсь полюбить тебя. Постараюсь…

Янош встал, нагнулся, поцеловал ее в лоб и вышел.

Ночь была как бред. Она расплывалась, растекалась - похожая на отражение неоновых огней в темной воде. Как после того единственного косяка, который они со Стасом выкурили в Амстердаме. Алена ходила по комнате, сидела, согнувшись, уткнувшись лицом в колени, лежала ничком, обнимая подушку. Забиться в угол и зализывать раны. Нет, это потом. Даже не завтра. Когда все будет позади.

Наконец ее отнесло на дальние границы сознания, где ждал сон - рваный, как рэгтайм. Встав утром, Алена не могла вспомнить ничего из него, кроме ощущения безысходности.

В половине десятого она пришла в клинику, сдала анализы и села в коридоре на диван. Достала телефон, набрала три цифры – и нажала на кнопку отбоя.

Нет. Все решено. Мосты сожжены.

Наконец медсестра пригласила ее в кабинет. Просмотрев результаты анализов, врач начала подробно рассказывать о возможных побочных действиях, о том, на что нужно обратить внимание, что нормально, а с чем надо срочно ехать в клинику. Алена слушала, кивала и смотрела на два стаканчика: маленький, с одной таблеткой, и побольше, с водой.

- Вы все поняли? Хорошо. Сейчас вы подпишете согласие на процедуру, примете препарат, и медсестра проведет вас в комнату, где вы останетесь на час. Если все будет в порядке, пойдете домой и придете снова послезавтра, в это же время.

Алена взяла ручку, бегло просмотрела бланк с текстом на венгерском и английском. Внезапно к горлу подкатила тошнота, да так сильно, что она вскочила, зажав рот руками. Медсестра едва успела подставить ей какой-то лоток. Выворачивало долго, одной водой и желчью, с дикими спазмами. В глазах темнело, слезы текли ручьем, и приходилось жмуриться, чтобы не смыло линзы.

Наконец все кончилось. Алена подошла к раковине, прополоскала рот, вымыла лицо. Сильно кружилась голова, в ушах звенело.

Вот точно так же ее рвало весной, когда болела. На коленях перед унитазом, буквально наизнанку. Она вышла тогда, держась за стену, едва не теряя сознание. Стас подхватил ее на руки, отнес в постель. И сказал, что любит…

Буквы, графы на бланке расплывались, и Алена с трудом нашла место, где нужно было поставить дату и подпись. Ручка ни в какую не хотела писать – только царапала бумагу.

- Подождите, - сказала врач. – Сейчас найду другую…

Запах питерской жары в начале августа. Жары, похожей на истерику. Дрожащий над разогретым асфальтом воздух. Небо - вытертые добела джинсы. Нева – блестящая чешуей огромная рыба.

Стас шел по Дворцовому мосту, и ему казалось, что он не был в Питере уже миллион лет. Без него здесь родились, выросли и умерли целые поколения, а он словно замер где-то в безвременье. Два с половиной года – как вечность.

Он не собирался возвращаться. Контракт заключался на один театральный сезон, затем приходилось подписывать другой. Новый загранпаспорт получил в российском консульстве. Виза заканчивалась только в феврале, но и ее можно продлить прямо в Англии еще на три года. Делать в России ему было нечего. Если бы не свалившееся неожиданно наследство.

Его питерская симка была заблокирована, а английский телефон знали только Карп и банк, на карту которого капали деньги от сдачи квартиры. В феврале Иван позвонил и сказал, что с ним связался арендатор Стаса: была у них такая договоренность на крайний случай. Разыскивали его соседи умершей тетки, старшей сестры отца. После смерти Муму Лариса осталась единственной родственницей Стаса. У нее тоже никого больше не было, но виделись они редко. И вот вдруг оказалось, что тетка завещала ему квартиру – двушку на Пятнадцатой линии. В нескольких минутах ходьбы от академии госслужбы, где когда-то училась Алена.

Правда, Стас об этом и не подозревал, потому что топографию Васильевского знал слабо. У Ларисы дома он никогда не был, царапнуло только, что Васька. Вспомнил, как ждал Алену на Среднем после занятий. И ее съемную квартиру у Приморской. Потом посмотрел по карте, и заныло, заныло… Впрочем, жить он там все равно не собирался. Подгадал так, чтобы приехать к концу полугодового срока после смерти Ларисы – успеть вступить в наследство и сразу заняться оформлением документов. Выставить квартиру на продажу и вернуться в Лондон до начала нового сезона.

Квартиру еще предстояло очистить от хлама, привести в порядок. Не на одну неделю работы, даже если нанять кого-то. Осмотрев все, Стас вышел на улицу, свернул на Средний и остановился – через дорогу от крыльца академии.

Когда он только приехал в Лондон, перемены смогли притупить боль. Все новое: страна, город, дом, работа, люди. Для копания в себе не оставалось времени. Только по ночам, когда было не уснуть, воспоминания подступали вплотную. Грызли, глодали стальными зубами. Почему-то чаще всего он вспоминал два момента. Как в последнее утро уходил к клиентке – тоже в последний раз – и поцеловал спящую Алену, осторожно, чтобы не проснулась. А еще – как она пришла к нему и стояла на площадке, а он смотрел на нее в глазок и не мог решиться. Ни отойти от двери, ни открыть.

Время шло, боль не уходила. Просто с поверхности прорастала все глубже и глубже. Он научился с этим жить. Как живут без ампутированной ноги или руки – мучаясь от фантомных болей.