Как меня на этот раз оттащили в подсобку, я не помню. Придя в себя, я обнаружил свою тушку всё на тех же сломанных стульях, некоторую гадость в желудке и поразительную и подозрительную ясность в голове. Я как-то сразу понял, что делать дальше.

Я вытащил из кармана паспорт, вынул его из обложки. Покопался среди буфетного лома и нашёл помятый металлический поднос. Достал из-за пазухи фляжку, в которой ещё плескались несколько глотков вискаря – пожалуй, последние в этом году. Однако я не стал их пить.

Я раскрыл паспорт на странице со штампом о браке, положил на поднос, полил алкоголем и поднёс зажигалку к торчащей вверх страничке. Он вспыхнул красивым пламенем, съёжился и сгорел меньше, чем за минуту. Этой минуты, правда, хватило, чтобы на мой беспредел среагировала пожарная сигнализация. Я подставил лицо брызнувшему с потолка дождику. Дикая ошалелая радость вырвалась на простор, заполнила собой всю каморку, под её ударом рухнули стены и вздрогнуло пространство.

Даже Кирилл это понял и не убил меня за попытку поджога. Просто, порадовавшись за меня, выпроводил за дверь.

****

Как давно я не гулял по ночам! Те ночи, когда я, пьяный, тащился домой у судьбы на поводке, я не считаю. Сегодня у меня нет цели куда-то конкретно дойти – я легко шагаю по скользким тротуарам, выдыхая облачка пара. Мне не холодно, меня не мутит от выпитого, я не хочу спать, а хочу только идти и идти куда-нибудь вперёд.

Этой ночью лёг снег, и подморозило – зима тайно прокралась в город и теперь окапывалась на занятой высоте. На улицах было почти светло. Ночные огни отражались в снегу, схваченные инеем ограды сверкали. Небо утратило осеннюю бескомпромиссную черноту и укрылось рыхлыми сероватыми тучами.

Я оказался на Английской набережной. Здесь всё было приглушённо и плоско, пропитано классической зимою – бумажная белизна тротуара и парапетов, чёрная отяжелевшая Нева, теряющийся в сумраке Васильевский остров. Я полез в карман за перчатками – и обнаружил ещё один привет из недавнего прошлого – обручальное кольцо. Кольцо я носил только при ней, а в остальное время прятал подальше с глаз своих. Я не стал заморачиваться с приговором, и кольцо полетело в реку.

А я остался. Таким, каким был всегда и предпочитаю оставаться и дальше. И растерялся на секунду, будто посмотрев на себя с проплывающего в десяти метрах от берега катера. Чуть было не соскочив с рельсов на стрелке, я ещё не отдышался от испуга, но уже принимал это снисхождение свыше как должное и готов был гнать дальше.

Если всё это, конечно, не было последним предупреждением.

Подруга милая, кабак всё тот же;

Всё та же дрянь красуется на стенах…

(И.А. Бродский)

– Прессингуй его! Давай!!! Закрыли!!!!!! Ломай его, ломай!!! Выноси!!!!!!!!!!!!!

Мы бьёмся с «Порту». Нет, не так – мы отбиваемся от «Порту» уже полтора тайма, не разу за это время не ударив по воротам, практически не появляясь на чужой половине поля, где уснул голкипер хозяев. Стадион «Драгау» свистит – у них какие-то счёты с Данни. Португезы смотрят игру сидя на местах, только им часто приходится вскакивать на ноги всей трибуной. Бестолку. Мы стоим. Стоим. Мы выстоим… стоп, не думай о результате. Не думай о цене этого матча. Ни о чём вообще не думай! Тогда ничего и не произойдёт. Все футбольные беды начинаются после сакраментальной фразы комментатора «Счёт, наверное, уже не изменится».

Чтобы выйти в плей-офф Лиги Чемпионов нам достаточно ничьей, и мы её держим. Игра жуткая – в деле настоящее итальянское «катеначчо», которое наш тренер якобы не любит, но сегодня явно решил попробовать.

Наша защита раз за разом выносит мяч к центру поля, но он далеко не уходит и тут же прилетает обратно в нашу штрафную со следующей атакой. Сейчас ударит!

– Слава! – ору я вратарю.

– …Богу! – выдохнул рядом Данька. Мы обменялись бессмысленными взглядами и снова уставились в экран.

У «Порту» схожие цвета, и стадик окрашен как будто по-питерски, но что-то там случилось. Наших парней прессанули тамошние копы, а Кириллу, который представляет нашу банду на «Драгау», явно не до рассылки смс-ок.

Наш воротчик Слава Малафеев тащит бессчётный мяч. Десять минут до конца.

Это мне не свойственно, но минут за пять до свистка я уже знал, что у них ничего не получится. Сегодня наш день. Только сейчас я начинаю видеть людей вокруг и знакомые стены бара, плывущие в подсвеченном экранами дымном мареве. Я уже не жду ударов по воротам, да зенитовцы и не рвутся в атаку. Да и времени на это уже нет. Кто сидел, вскакивают со стульев. Кто стоял – запрыгивают на столы. Бокалы на стойке вздрагивают от взорвавшего бар крика. Мы впервые вышли в лигочемпионскую весну.

…Сирена оповещения завывала, как осенний ветер в скалах, начиная с глухого рёва и переходя в исчезающий визг, и после десятисекундного молчания начинала заново. Я проснулся с первым её звуком, а если б её не включили сегодня, хрен бы меня что разбудило. Глянул на часы, которые перед сном забыл снять – половина двенадцатого.

Давно заметил этот симптом послематчевого отходняка – стоит прийти домой после тяжёлой игры, как меня тут же надолго вырубает. Надеюсь, Саша (мой партнёр по бизнесу и лучший друг с институтских времён) уже с этим свыкся и не особо на меня сегодня рассчитывал. Вспоминая, не было ли намечено на это утро что-нибудь важное, я побрёл на кухню родительской квартиры, поставил чайник и выглянул в окно на набережную Чёрной речки. В ту же секунду девушка, стоявшая на противоположном тротуаре, опустила голову и заспешила прочь. Я инстинктивно помотал головой.

Возможно, эта была не лучшая идея, но я не собирался ни перед кем отчитываться, перед собой в особенности. Когда наступило то утро, снежное и сырое, и закрылся «Макдак», где до пяти часов по полуночи я влил в себя не меньше литра кофе, я вернулся к дому. В нём уже зажигались окна, только мои были темны, но, в конце концов, ровным жёлтым светом вспыхнули и они. Я встал прямо под ними, у угла дома; над моей головой в редких порывах ветра жалобно шумели голыми ветвями старые липы, строения фабричного красного кирпича в промзоне на другой стороне канала укрыл туман.

Я ждал долго, иногда доходя по улице до Малодетскосельского проспекта и оттуда наблюдая за выездом со двора, иногда на секунду забегая погреться в круглосуточный алкомагазинчик. Но вот по снегу от тёмной арки моего двора потянулись первые цепочки следов. Первые хмурые тени вышли и скрылись в серой перспективе улицы. Она опоздает на работу, а, может, вообще плюнет на неё и весь день будет ждать меня. Но нет, вот она появилась из подворотни и медленно побрела в сторону проспекта. Мне нужно сделать шаг из-за угла – обернётся, так обернётся! – и всё решить сейчас, сразу. Но я словно вмёрз в землю и каменную стену, и вышел, только когда она была уже далеко. И сразу завернул во двор. Дома покидал в спортивную сумку шмотки, трусы, носки на несколько дней, телефон, ноутбук, взял кота и исчез. И вот уже десять дней живу у родителей в ожидании того, что она поймёт, что я не появлюсь, и значит, надо уходить и возвращаться в свою прежнюю жизнь.

– Ты домой-то не собираешься? – спросила мама, когда мы закончили ужинать.

– Собираюсь. Только не сейчас.

– Виталик, если вы поссорились, то твоё торчание здесь вряд ли что-то решит.

– Всё уже решилось.

– Ничего себе! – услышал я за спиной отцовский голос. – Ты только женился, а уже через месяц сбежал к родителям. Как бы вы ни ругались, помни, у вас ведь ребёнок будет. Надо прекращать думать только о себе.

Мне даже стало нехорошо. От этих слов и от того, что я им сейчас скажу. Я выдохнул:

– Никого не будет. Ничего не было. И вообще, считайте, что я никогда не был женат.