Нет, мы не стали глуше или старше,

Мы говорим слова свои, как прежде,

И наши пиджаки темны всё так же,

И нас не любят женщины всё те же.

(И.А. Бродский, «Через два года»)

…То, что я проснулся одетый, сразу подсказывало, что я не дома. Спина ныла, руки-ноги затекли до бесчувствия. Я мысленно собрал себя по частям и попытался подняться, но конструкция подо мной задвигалась. Расклеив веки, я увидел, что лежу на двух составленных рядом стульях и табуретке, положив голову на валик кресла, где сопит взлохмаченная девушка в мексиканском пончо1.

Превозмогая головную боль, которая долбила дальнобойными в виски и брови, я встал. Поскальзываясь на бутылках и банках и спотыкаясь о тех, кто не нашёл места для ночёвки лучше пола, обошёл показавшуюся огромной квартиру и по лежащей на кухонном столе гитаре опознал её как Максимову. Самого хозяина я нашёл в ванной комнате, где он мирно дрых в ванне, накрывшись большим махровым полотенцем. Сначала мне было не очень удобно его будить, поскольку дрых он там не один, но самостоятельно найти ключи от квартиры не получалось. Я осторожно растолкал Макса.

– С днём рождения ещё раз. Где ключи от входной двери?

Макс медленно вытащил левую руку из-под спавшей рядом девушки, и посмотрел на часы:

– Куда в такую рань?

– Мне на работу надо.

– Сегодня воскресенье.

– Сегодня понедельник.

– Воскресенье, – пробормотал Макс и сделал попытку снова уснуть. – Зачем тебе на работу? – спросил он, когда я снова его подтолкнул.

– Не помню. Помню только, что надо.

– В вазе на шкафу в коридоре. Только не унеси его. Если окажется, что всё-таки воскресенье, приходи обратно. Латыш! – окликнул он хриплым шёпотом, когда я развернулся к двери. – Ну что, нормально погуляли?

– Ага! Ещё продолжим!

– Ну, даже не знаю, – зевая, протянул Макс. – Может, я новую жизнь начну.

– Слушай, хоть ты меня не кидай, а!

– А что так?

– Да все, как придурки, бросились начинать новую жизнь!

– Вот когда тебе тоже перевалит за тридцатник…

– У меня ещё два года есть. Да и тебе-то перевалило только вчера!

– Всё изменится, Виталь, – уже не сонно и серьёзно сказал Максим. – Хотим мы того или нет, а однажды оно возьмёт и перескочит на другие рельсы.

– Возможно. Но стоит ли бежать по этим рельсам навстречу поезду?

– Люди вообще любят делать вид, что всё то, что происходит с ними по воле обстоятельств – их собственный осознанный выбор.

Девушка заворочалась, Макс подмигнул мне и мотнул головой в сторону двери, мол, выметайся.

Было солнечно. Асфальт, стены домов и даже воздух между ними были окрашены бледно-жёлтым светом, пробравшимся во все углы изломов дворов и уничтожившим тени. Выходя, я не посмотрел на часы, но Макс, видимо, прав – ещё очень рано, по пути сквозь дворы Васильевского острова я не встретил ни одной живой души. Похоже, и впрямь воскресенье, и никуда мне не надо, просто нужно было выйти и увидеть это утро, напоминающее не окончившийся сон.

Это утро уже случалось со мной и не один раз – этот свет и тишина, звон холодного асфальта под ногами, подпевающие друг другу взбудораженность и спокойствие одновременно. Мне было 17 или 18. Или 19, но это не важно. Десять лет прошли, искривив в двузначном числе единицу в двойку, но других следов не оставили. И я снова чувствую эту взбудораженность, хотя больше трети моей жизни на моих глазах растворились в этой золотистой дымке, а я не успел даже оглянуться вслед.

Над омраченным Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом.

(А.С. Пушкин, «Медный всадник»)

Я ехал в офис, торопился, опаздывал. Второй ряд двигался гораздо быстрее третьего, и я перестроился туда. Дворники равномерно размазывали по лобовому стеклу снег с дождём.

Я вывернул на мост и прибавил скорость. А я-то боялся, что здесь пробка, но теперь ничего, успею! Едва я это подумал, как меня подрезала выскочившая слева «тойота». Я дёрнулся, вильнул слишком резко и оказался на соседней полосе, ударил по тормозам, но поздно – машина уже летела на пешеходную часть моста, люди шарахнулись в стороны. Я взмолился о том, чтобы меня удержало ограждение, но, сходу пробив чугунную решётку, машина полетела в Неву.

Вода не хлынула в салон, только перехватило дыхание от тупого удара в грудь. Открыв глаза, я увидел рябь на воде внизу за стеклом, осознал, что сам я вишу на ремне безопасности в машине, которая держится задними колёсами за край моста, понял, что это невозможно, и, стало быть, сейчас всему придёт конец, и истошно заорал. От собственного крика я и проснулся.

Сегодня утром – а это было сырое и ветреное ноябрьское утро, когда по одному взгляду за окно можно было догадаться, как противно на улице, – в новостях по радио сказали, что дамба Санкт-Петербурга закрыта. Вода поднялась выше положенного.

Суда ждут в порту. Мы отгородились от моря, спасая нашу хрупкую каменную столицу. Позже, выехав на набережную, я вышел из машины и глянул через парапет. Поверхность воды в зазубринах мелких нервных волн действительно качалась гораздо ближе обычного.

Ночью был ураган, и мне хорошо представлялось, как бесилась в штормовом припадке Балтика, выплёскиваясь в Неву, и как стонал под её напором гранит каналов. Это напоминало «Преступление и наказание», эпизод про глюки Свидригайлова. Теперь сложно представить, что вода когда-то поднималась до уровня тротуаров, чтобы перехлестнуть за каменные борта и попытаться отвоевать территорию, которая раньше сдавалась ей без боя. И мне казался странно близким этот образ города, к самому горлу которого подступает наводнение.

Началось всё настолько просто и незатейливо, что я даже удивился, как такому простому и незатейливому нашлось место в моей жизни. И это после того, как я отметил «три четверти» – семьдесят пятый выезд за «Зенит», – сломал руку в драке в Махачкале, проехал на машине четыре страны… в общем – после того, как прошло лето.

Она сказала, что беременна. Я мысленно проклял «авось», на который понадеялся в тот вечер, а вслух спросил, что же она предлагает нам теперь делать. Жить вместе, ответила она. На свадьбе она не настаивает, но очень хочет, чтобы ребёнок носил мою фамилию, поэтому лучше было бы пожениться.

Я не стал с нею спорить. Я, как аквалангист, всплывший с немыслимых глубин, болтался на тривиальной поверхности и не понимал, чего от меня хотят. Она переехала ко мне, и я стал приходить домой, как в гости. Единственным напоминанием о том, что квартира всё-таки моя, был мой кот Пушист, который мчался ко мне, едва я переступал порог, и более не отходил от меня весь вечер. Определённо, он тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Дома меня больше не встречала привычная тишина, и теперь казалось, что он опустел, хотя всё было наоборот.

Мы поженились. Прикиньте, мы поженились! Нет, всё-таки она мне очень нравилась, и все предшествующие этому два месяца знакомства мы прекрасно проводили время вместе… Только мне не хотелось никого звать на свадьбу. Саша был моим свидетелем, да пришлось пригласить школьных корешей – Димку, Карася и Серёгу. Даже Андрюха остался за бортом и не в курсе – он бы обязательно выдал меня друзьям-фанатам, а я ещё сам не настолько смирился со своим новым семейным положением, чтобы трепать о нём всем и каждому.

Свадьбу нам удалось сыграть очень быстро, на подготовку ушло меньше двух недель. Она вся была торопливой и тихой, будто боялась кого-то спугнуть. Впрочем, она прошла неплохо, только к концу дня пришло ощущение, что я сделал что-то страшное и непоправимое.