Он мне не нравится, совсем не нравится. У него полно ученых степеней, но он разбирается только в теории. Доктор исследовал меня, словно букашку, которую нужно изучить под микроскопом, но так и не смог проникнуть в мой разум. У него не хватило умения и храбрости, чтобы встретиться лицом к лицу с моими демонами.

– Спасибо, что присоединились к нам, доктор Гольдштейн, – благодарит Хамид. Она мило улыбается, но я замечаю осуждение в ее глазах. За заботливым поведением и женственностью скрывается настоящий врач, который крайне серьезно относится к своей работе и ожидает, что другие приложат не меньше усилий.

Ты становишься совершенно спокойным, встаешь позади меня и вцепляешься руками в спинку моего стула.

Доктор Хамид начинает, обращаясь напрямую ко мне:

– Мы сделали множество анализов, результаты которых изучили специалисты-неврологи, и наши выводы совпадают – ваш мозг не поврежден.

– Физически, – добавляет доктор Гольдштейн.

– Да, разумеется, – нетерпеливо перебивает доктор Хамид. – Мы же сейчас обсуждаем мозг, а не разум. Кроме того, физиотерапевт положительно отозвался о вашем состоянии. Он сказал, что для такой хрупкой женщины вы на удивление в хорошей форме, несмотря даже на три недели неподвижности. В целом, у вас просто идеальное здоровье.

– Физически, – снова уточняет Гольдштейн.

Ты резко выдвигаешь стул и садишься рядом со мной за стол. Умение держать себя в руках – это очень сексуально.

Я слышу твой прерывистый вдох и наблюдаю, как ты пытаешься уместиться на маленьком неудобном стуле. И тут я понимаю, что это наше окружение сделало тебя таким нервным. Ты берешь меня за руку и крепко сжимаешь.

– Вы взволнованы, – сочувственно произносит доктор Хамид. – Извините, я думала, что и так понятно, что прогнозы очень и очень благоприятные. Просто мы решили перестраховаться.

Твоя грудь вздымается и опускается при каждом вздохе, а ноздри свирепо раздуваются. Мы все ждем, когда ты что-нибудь скажешь, и тут я понимаю, что ты не можешь. Я улыбаюсь, чтобы как-то скрасить паузу.

– Все новости хорошие.

Ты сильнее сжимаешь мою руку.

– Есть ли у нее ограничения в плане физической активности?

Я вспоминаю твои слова о домашнем тренажерном зале и твоей реакции на мое притворство, поэтому перестаю улыбаться. Ты так сильно сжимаешь мою руку, что мне становится больно, и я сдерживаюсь, чтобы не закатить сцену.

Доктор Хамид качает головой.

– В этом плане никаких ограничений.

– Чтобы прояснить, – продолжаешь ты, – я могу спокойно заниматься любовью со своей женой и ни о чем не беспокоиться?

Я напрягаюсь. Только ли это сдерживало тебя? Неужели все настолько просто?

Нет. Это совершенно не объясняет, почему ты избегал меня.

С ласковой улыбкой Хамид отвечает:

– Я могу сказать, что возобновление интимных отношений после столь долгой разлуки пойдет вам только на пользу.

– В результате диссоциативной амнезии может возникнуть множество осложнений, и среди них числится сексуальная дисфункция. – Гольдштейн постукивает рукой по столу. – Я хочу подчеркнуть, что вам необходимо поскорее начать прохождение терапии. Вы уже высказывали нежелание. Я понимаю, что некоторые люди склонны к самодиагностике психического состояния и даже могут приписать себе некоторые понравившиеся заболевания. Однако расстройства, подобные вашему, встречаются достаточно редко и свидетельствуют о сильной эмоциональной травме.

Теперь уже я сильно сжимаю свободную руку.

– Я знаю.

– А я нет, – возражаешь ты. – Вы можете объяснить, что именно вас обеспокоило?

– Человеческий разум не похож на кассету, которую можно стереть и записать заново, понимаете? Вы же представляете себе принцип работы таких кассет, мистер Блэк?

– Да, разумеется, – сухо отвечаешь ты. – Я родился в восемьдесят третьем.

– Ах, теперь я точно чувствую себя старым, – с искренней улыбкой отвечает Гольдштейн. – Сознание вашей супруги поделило травму на части, но не стерло ее. Ее подсознание прекрасно помнит о том, через что ей довелось пройти, и оно реагирует, если активируются определенные триггеры. Буря, например, или вид лодки. Что-то такое. Возможно, какая-то определенная песня. Нечто такое, что подсознание может связать с травмой.

Доктор Гольдштейн внимательно смотрит на тебя, а доктор Хамид – на меня.

– Такая амнезия часто встречается у ветеранов боевых действий и жертв сексуального насилия, – продолжает врач, – и мы можем предугадать некоторые триггеры. Но в данном случае мы не знаем, спровоцировал ли потерю памяти экстремальный стресс, связанный с борьбой за жизнь, или что-то другое. Возможно, она получила травму после того, как добралась до берега, или прямо во время происшествия, когда ее сознание было наиболее уязвимо. Мы не знаем, что именно там произошло, но мы можем предположить, что это был опыт, выходящий за рамки ее восприятия.

Ты сжимаешь мою руку еще сильнее, и кольцо болезненно впивается в кожу. В твоих темных глазах читается ужас. Я не хочу, чтобы ты мучился, но ведь именно этим ты и занимался после того, как нашел меня. Возможно, рассказ доктора только усиливает худшие опасения.

Повысив голос, доктор Гольдштейн продолжает. Его глаза горят от любопытства: нечто интересное попало ему в руки, и теперь он хочет это изучить.

– Последние шесть лет ее жизни можно объяснить диссоциативной фугой[7], – говорит он. – По сути, ее травма оказалась настолько сильной, что сознание выполнило сброс настроек. Возвращение к прошлой жизни даже не рассматривалось как полноценный вариант.

Ты откашливаешься.

– Кажется, ей было комфортно со мной.

– Безразличие вашей супруги к неким экстремальным переживаниям – прекрасно задокументированная реакция. – Доктор явно уверен в правильности своего диагноза. – Это нормальная реакция, как перенапряжение или замешательство. Даже не зная источник травмы, мы можем предположить, как будет реагировать пациент. У нее могут быть ночные кошмары или флэшбеки. Могут появиться проблемы со сном или расстройства пищевого поведения. Она может демонстрировать признаки сознательного саморазрушения. Вполне возможно, что сюда же могут добавиться депрессия и суицидальные мысли, если она не будет находиться под постоянным наблюдением.

– Ничего такого еще не замечала, – возражаю я.

Доктор Гольдштейн резко поворачивается в мою сторону.

– Было ли у вас ощущение отстраненности от своего тела или эмоций? Казалось ли вам ваше восприятие окружающего мира искаженным или нереалистичным? Чувствуете ли вы, что сама ваша личность изменилась, потерялась?

У меня стынет кровь в жилах. Страх сковывает все мое тело.

– Я просто отстала от жизни на шесть лет, – спокойно отвечаю я. Если буду отвечать слишком эмоционально, меня сочтут истеричкой. – Мир изменился во всех смыслах. Я чувствую себя путешественницей во времени, но думаю, что в этом нет ничего необычного или загадочного.

– Как это лечится? – уточняешь ты.

– Мы попробуем восстановить воспоминания при помощи гипноза. Прием лекарств ускорит процесс. А затем мы проработаем травму, чтобы она могла с ней справиться.

Я смеюсь про себя. Психиатрия все еще остается на средневековом уровне. Не говоря уже о том, что он говорит только с тобой, словно меня здесь нет или я не понимаю его слова. Нет, Джозеф Гольдштейн не будет копаться у меня в голове.

Ты смотришь на меня, и я поворачиваюсь в твою сторону. Глядя прямо в глаза, я пытаюсь прочитать твои мысли. Ты разжимаешь мою побелевшую руку, и ободряюще поглаживаешь меня по плечу. Кровь приливает обратно к онемевшим пальцам.

– Спасибо за объяснения, – благодаришь ты. – И спасибо вам за исключительную заботу о моей жене, доктор Хамид. Я ваш должник.

– Да, – поддерживаю я. – Большое вам спасибо.

Она улыбается.

– С каждым иногда случаются чудеса. К счастью, вы обошлись без сломанных костей или других тяжелых повреждений. Мне было приятно помогать вам, Лили.