Владыка Григорий скромнейше ковырял вилкой дорадо, которую попробовал и нашел слегка недоперчённой. Он делал вид, что его тут и вовсе нет. Гигантская власть и невероятный статус в мировом масштабе — вот что значит титул патриарха Александрийского, одного из пяти владык истинной церкви. Или трех, как это сложилось на сегодняшний день.

— Значит, эта операция в Италии тоже не ради виноградников, — задумчиво произнес Святослав. — Тебе нужен контроль над папами.

— Конечно, — кивнул князь. — Я не позволю усилиться римским епископам, иначе это станет опасно для нас самих. Я намерен сохранить самостоятельность церквей Галлии и Испании. Иначе мы получим кулак, который позже сокрушит нас самих.

— Но Италия состоит из десятков герцогств, — удивленно произнес Стефан. — Плюс Равеннский экзархат и Рим, который живет сам по себе. И юг Италии — Апулия, Калабрия и Базиликата, которые подчиняются Константинополю. Что ты будешь делать со всем этим? Эта ноша неподъемна для одного человека! Даже для тебя, брат! Прости меня за дерзость.

— Ты прав. Я не смогу этого сделать сам, — покачал головой Самослав. — Но у меня есть сыновья и внуки. Они сделают это, когда ни меня, ни тебя уже не будет на свете.

Неделю спустя. Будапешт.

Те несколько дней, что провел Берислав в небольшом дунайском городке, стали самыми счастливыми в его жизни. Он делал перевязки, промывая рану сначала два раза в день, а потом один. Понемногу гной оттуда течь перестал, а в глубине ее появились красные зернышки, которые назывались мудреным словом грануляция. Это значило, что рана стала заживать, и теперь лишь вопрос времени, когда именно она затянется. И вроде бы хорошо, но Берислав с горечью смотрел на дело рук своих, и на веселеющего на глазах купца. Он резко шел на поправку, а значит, ему пора ехать. Да! Он поплывет завтра, потому что нужды в нем больше нет. Перевязки доделает Ванда, которая оказалась девчонкой не редкость разумной и хваткой.

Заботы лекаря отнимали у него от силы полчаса в день, а остальное время Берислав проводил с Вандой, слушая все, что она говорит, словно волшебную музыку. Умом он понимал, что порой она несет вздор не хуже Ирмалинды, но почему-то этот вздор он готов был слушать вечно, ведь влюбленные не видят недостатков в объекте своих чувств. Они видят только хорошее, а если его нет, то придумывают недостающее сами.

Впрочем, Ванда оказалась куда умнее его жены и, в отличие от нее, обладала неуемным любопытством. Ирмалинде все это было категорически неинтересно. Юная княгиня влилась в великосветский кружок таких же непроходимых дур, как она сама. В высшем девичьем обществе верховодила Одила, любимая дочь кузнечного короля Лотара. Писаная красавица, обладательница арбузных титек и кобыльей задницы, Одила пошла в мать и выросла первостатейнай сплетницей. Круг интересов девушек из этого кружка ограничивался тряпками, новыми моделями столовых приборов и заметками из газеты «Известия», где они сами и фигурировали. А еще там регулярно печатали новости про рождение двухголовых телят в Милане, говорящих рыб в Калиновграде, кровавые дожди в Аквитании и прочий вздор. И сам великий государь ничего с этим сделать не смог. Ибо аудитория требовала.

Берислав с немалым удивлением обнаружил, что впервые после сестры Умилы встретил такого хорошего собеседника. Наверное, потому, что говорил в основном он, а Ванда лишь всплескивала в удивлении руками и смотрела на него с нескрываемым восторгом. И это чувство для переполненного книжной мудростью парня оказалось внове. Ведь ей действительно было интересно то, что он рассказывал, и вопросы сыпались на него градом, только успевай отвечать. Ирмалинда в таких случаях зевала и переводила разговор на городские сплетни и тряпки.

А потом он ее поцеловал. Сначала несмело и робко, а затем так, что по жилам пробежал жидкий огонь. Ванда ответила, но отстранилась от него, посмотрела затуманенным взором и прошептала:

— Не надо, Иржи! Нельзя так! Приезжай скорее, объявим перед людьми, пир батюшка задаст. Чтобы как положено все было.

— Я люблю тебя! — сказал Берислав, который совершенно потерял голову.

— И я люблю! — ответила Ванда, которая не сводила с него сияющих глаз. — Я Богиню молила, чтобы достойного мужа послала мне. И она услышала!

— Я приеду скоро, — сказал Берислав и впился в ее губы жадным поцелуем. Она не стала его отталкивать и ответила. А потом…

Он уплыл на рассвете, на попутной ладье, а плачущая Ванда бежала за ним по берегу и махала рукой, пока кораблик не скрылся за изгибом Дуная. Но и тогда она стояла еще долго и не сводила глаз с речной глади, которая унесла ее суженого в неведомую даль.

Следующее утро в Будапеште не задалось. Десяток всадников на черных конях ворвался в острог и поскакал к терему местного жупана, топча без зазрения совести обывательских кур и поросят. Черные кафтаны с серебряными пуговицами и каракулевые папахи с волчьей головой на лбу говорили яснее ясного, что княжеские каратели службу несут явную, и кого-то ищут. До того страшно стало горожанам, что побежала какая-то баба и заголосила, словно полоумная:

— Кромешники! Рятуйте, люди добрые!

Люди добрые глупостей делать не стали и забились по углам, молясь каждый своим богам в надежде, что пронесет. А вот люди недобрые сиганули в камыши и замерли там, дыша в воде через трубочку. Это же словене, тут такой ерунде с малых лет учат. Но воинам в черных кафтанах с серебряными пуговицами на местных нечистых на руку торговцев, браконьеров и беглых с соляных копей сегодня было плевать. Они пинком открыли дверь в терем почтенного Мешко, чем привели его семейство в состояние парализующего ужаса. И сам Мешко, и жена его, и дочь застыли, не смея пошевелиться.

— Ты Мешко-лодочник будешь? — прорычал старший из егерей.

— Я б-буду, — ответил, слегка запинаясь тот.

— Воин Иржи из Сиротской сотни тут? — продолжил допрос егерь.

— Был, уплыл вчера, — ответил Мешко.

— Куда уплыл? — впился в него недобрым взглядом каратель.

— Так в Белград уплыл, — развел руками купец и выставил вперед голень с повязкой на ней. — На войну. Я не смог отвезти. Нога вот болит. Он мне ногу попользовал и уплыл. Вчера, значится…

— В Белград, вчера… — задумался егерь. — Уходим, парни! По коням!

— А зачем это вам, почтенные, мой зять понадобился? — бросил вдруг расхрабрившийся Мешко в спину выходящего в дверь егеря. — Он же княжий муж! Да еще и лекарь! Чего он натворить-то мог?

— Он… твой… кто? — егерь застыл, словно пораженный громом, и медленно повернулся в сторону купца. — Ты сам-то понял, что сейчас сказал, убогий? Или мне послышалось?

— Зять мой, — непонимающе посмотрел на воинов Мешко. — Сговорил мою дочь за себя, и вено заплатил, все честь по чести. Как с войны придет, свадьбу сыграем. Хороший парень, и ногу мне вылечил. Если бы не он, я бы помер уже. Огневица…

— Заткнись! — резко сказал егерь, который стоял бледнее полотна. — Я Рудый, капитан егерей Тайного Приказа. Ни слова больше!

Он повернулся к своим воинам и коротко скомандовал.

— Выйти всем! На десять шагов отойти. Никого не впускать, никого не выпускать. Слово и дело государево!

Те ударили кулаком в грудь и вышли на улицу, а Рудый посмотрел так, что Мешко и Ванда, перебивая друг друга, рассказали во всех подробностях, что случилось с ними за эти дни. Когда они вывалили на него все, капитан егерей, который чувствовал себя как лягушка, попавшая под конское копыто, начал медленно приходить в разум.

— Вено заплатил, значит? — спросил Рудый. — Показывай!

Купец неохотно достал кошель и вывалил на стол горсть новеньких рублей. А потом, повинуясь короткому жесту, убрал их назад. Радости его не было предела. Мешко уже и попрощаться с ними успел.

— Значит так, — сказал егерь, который во все глаза разглядывал жену княжича и дивился, до чего она на одну известную ему особу похожа. — Никому ни слова! Ни брату, ни свату! Никому!