А за стеной монастыря творилось форменное безумие. Горожане, потрясая кулаками, шли в цирк, где и бесновались, требуя показать им императора Константина. Пока бунта не было, а значит, еще не лилась кровь. Но это только пока. Мечники-исавры занимали все подходы к дворцам, приготовившись отражать атаку разъяренных болельщиков, забывших на этот раз свои распри. И синие, и зеленые сегодня оказались заодно. Недовольство черни часто заканчивалось ничем, и командиры дворцовой стражи прекрасно знали нрав горожан. Да и император был еще живой, и прямо сейчас спешно одевался, чтобы по длинной галерее, соединявшей Большой дворец с ипподромом, пройти в кафизму, роскошно убранную императорскую ложу. Он выглядел очень слабым, но свой священный долг осознавал, а потому шел к народу, похожий на бледную тень. Его поддерживали под локти два евнуха. Император Константин III, муж двадцати девяти лет от роду, был совсем плох.

А в монастыре великомученика Георгия замок в патриаршей келье поддался, наконец, злоумышленникам и впустил их в святая святых империи. В место, где стояли сундуки, полные золотой монеты. Сколько тут было, никто не знал, а потому Миха сказал взводному:

— Стах! Заплечные мешки сюда! И первый десяток в помощь!

Немой кузнец, который даже за сердце схватился, увидев такое богатство, понял команду правильно. Он взял в руки ломик и начал срывать замки с сундуков один за другим. А их тут оказалось множество, больших и маленьких. У воинов в руках появились деревянные черпаки, которые они наполняли доверху, снимая излишек ладонью. Примерно пять сотен за раз. Двадцать черпаков в каждый. Когда мешок, оказавшийся внутри кожаным, наполнялся доверху, Миха завязывал его намертво хитрым узлом, да так, что узел тот можно было только разрезать.

Воины подходили по одному и, крякая от натуги, надевали мешки на плечи. Десять тысяч солидов — это вам не лягушонок в луже пукнул. Взрослая баба, если окажется тоща, может весить столько же. Миха же в это время делал пометки острой палочкой на восковой табличке. Он считал.

— Один миллион шестьсот семнадцать тысяч пятьсот… пятьсот с чем-то! — бурчал он. — С чем-то! С чем-то??? Золото ковшами считаем! Да чтоб я сдох! Уходим! Время!

Они долго возились тут, пока народ бесновался в цирке. Могучий кузнец даже взопрел, вскрывая один сундук за другим. А в городе уже вовсю бил набат, ведь пока добрые горожане ликовали, увидев живого и почти здорового василевса, бродяги и босяки, вылезшие изо всех щелей, начали грабить дома самых богатых купцов и склады в восточных портах. Дворцовая стража бросилась туда, где уже полилась кровь и загорелись первые дома. Ночной хозяин города начал отрабатывать контракт, пустив в расход всю свою армию.

Монахов и стражу связали, монастырь заперли, а толпа ряженых егерей двинула на запад, в Юлианову гавань, где их ждал огромный пузатый зерновоз. К нему-то и пошли воины Тайного Приказа, увидев, как с него сбросили сходни.

— Ничего не забыл, паренек? — услышал Миха негромкий голос позади.

— Товар покажи, — повернулся он к солидному, и даже благообразному человеку в неплохом таларе поверх шелковой туники. Глыба выглядел как торговец средней руки. Не богач, но и уж точно не бедняк. Купец, каких много в каждом порту.

— Смотри, — усмехнулся тот.

Двое крепких, бандитской наружности, мужиков вывели вперед Косту, прижав к его бокам внушительных размеров ножи.

— Товар устраивает, — без тени улыбки кивнул Миха и махнул рукой. Пятеро воинов молча сбросили свои мешки с плеч к его ногам и поднялись по сходням на корабль.

— Сорок девять тысяч. Пересчитывать будешь? — все так же серьезно спросил Миха, а мнимый торговец вскрыл каждый мешок, сунул туда руку и кивнул своим людям. Косту толкнули в сторону Михи.

— Поверю на слово, — ответил Глыба. — Пока, парни! С вами было приятно иметь дело. Хотел было прирезать вас на прощание, но не стану. Боюсь, не уйти мне, слишком уж вас много. Если эти люди — монахи, то я Сигурд Ужас Авар. От них же кровью за милю разит.

— И тебе не хворать, — помахал рукой Коста удаляющимся головорезам, груженым императорским золотом. — Уф-ф!

Коста сел на прямо на землю, ноги его не держали. Он махнул рукой, и зерновоз ударил веслами, чтобы уйти в море и уже там поставить парус.

— Думал, помру от страха, — честно сказал он. — Нет, ну до чего острожная сволочь. Заложника ему подавай. Неужели такому достойному человеку, как я, нельзя поверить на слово, а? Корабль его отследили?

— А то! — усмехнулся Миха. — Легко! Он в западных портах такой один был.

— Который в Севилью плывет? — уточнил Коста.

— Да вот еще, — фыркнул Миха. — Он же не дурак. Корабль его поплывет в Газу. И во всех портах на этом берегу нашелся всего один хеландий, который наняли две недели назад. Он стоит пустой, без товара, и отплывает как раз сегодня. В восточных портах мы искать не стали. Он не пойдет с такой кучей золота через весь город, где начался бунт.

Час спустя.

— Вина! Еще вина неси! — орали в трюме шестеро мужиков, пьяных от невиданной удачи, что свалилась на их головы. Они ведь не верили. До самого последнего момента не верили. И лишь когда Константинополь оказался в миле от кормы корабля, на них накатило бесшабашное веселье. А еще они увидели пару бочонков вина, которое команда приберегла для себя, и не утерпели.

— Сорок нуммиев за кувшин, господа, — сказал матрос, щеголявший довольно заметным акцентом. Впрочем, на это никто ни малейшего внимания не обратил. В портах какой только сволочи не встречалось. В разных концах империи говорили по-своему.

— Неси, — Глыба бросил на стол горсть мелкого серебра, которое матрос собрал с униженными поклонами.

Кувшин появился через минуту, а еще через минуту оказался пуст. Матрос, который вскоре любовался на шесть трупов с синеватыми лицами, усмехнулся, обнажив неполный набор зубов. Он сказал сам себе.

— Ну надо же! Думал, придется ночью прирезать. А тут вон оно как удачно получилось.

Он поднялся на палубу и приказал бледному, как мел, кентарху корабля.

— Тела в море! А потом к берегу правь! К Галате пойдем!

Перепуганный командир хеландия торопливо закивал и погнал в трюм матросов. Этот человек пришел к нему за час до отплытия и произвел на него такое сильное впечатление, что несчастный моряк тут же согласился взять его на борт. Тем более что жутковатый гость бросил ему полный кошель серебра, который перекрывал его потери примерно втрое.

Совсем скоро корабль вошел в залив Золотой Рог, медленно взбивая веслами спокойную, словно в пруду воду. Хеландий жался к восточному берегу, где не было портов, а значит, не было и чиновников-коммеркиариев. Ближе к северной оконечности залива от берега сорвалась небольшая лодчонка и направилась к кораблю.

— Мне пора, — любезно ощерился Волк и бережно передал мешки с золотом Косте и Михе. — Бывайте, парни! — это он сказал матросам.

— Ну, с богом! — выдохнули Коста и Миха и поплыли к берегу, заросшему густым лесом. Места там были пустынные, ведь именно здесь прятались славяне на своих лодках-однодеревках во время последней осады Константинополя.

— Ну и что мы со всей этой кучей делать будем? — спросил Волк, озадаченно глядя на гору золота, что причиталась ему лично. На каждого вышло по шестнадцать с половиной тысяч солидов. Огромное состояние, иному сенатору впору.

— Закопать надо, — ответил Коста. — Деньги это честные. Мы их у вора и душегуба взяли, но что-то мне подсказывает, что болтать об этом не стоит.

— Да и я тоже так думаю, — почесал башку Волк. — И вроде клятву не нарушил, и вроде как лучше скромность проявить. Расходимся и прячем, потом разбегаемся. Если понадоблюсь, найдете. Я в Константинополе до осени остаюсь с десятком парней.

— Это еще зачем? — удивились Миха и Коста.

— Много будете знать, скоро состаритесь, — ласково ощерился Волк. — Хотя нет… Даже состариться не успеете.

— Значит, расходимся и закапываем, — кивнул Коста. — Как же мне это донести только? Перебежками потащу!