Несколько раз за последние дни Дэн, Арни и кто-то еще встречались с Николасом у сарая, где хранилась шерсть. Потом Николас стал уходить из дому после наступления темноты и возвращался только на рассвете. Дора и Нан рассказали Саммер, что их мужья тоже ведут себя странно, и что они очень волнуются. Саммер предчувствовала недоброе. Беда готова была обрушиться на них в любой момент.

Поздно ночью Саммер проснулась, дрожа от очередного привидевшегося ей кошмара. Лицо ее было мокрым от слез: она рыдала снова и снова переживая во сне тот момент, когда бандит в капюшоне набросился на нее с кулаками. Каждый день, каждую минуту она задавала себе вопрос: а что было бы, если бы она не сопротивлялась? Тогда, может, они бы не поступили с ней так жестоко. Почему она не осталась дома, как того хотел Николас? Неужели она сама виновата в случившемся?

О Господи, сможет ли Николас когда-нибудь простить ее за то, что она не уберегла единственное, что приносило ему радость в его нелегкой жизни?

Поддавшись отчаянию, девушка протянула руку, чтобы коснуться Николаса – впервые за все время, прошедшее со дня смерти ребенка. Его половина кровати была пуста.

С трудом поднявшись, она увидела полоску света, пробивающуюся из-под закрытой двери. В коридоре Николас натягивал на себя куртку.

Саммер поразили резкие перемены в его внешности. Как она могла столько времени не замечать этого? Волосы его были всклокочены, словно он несколько дней не причесывался. Иссиня-черная щетина на небритых щеках подчеркивала изможденность его лица. Одежда, обычно аккуратная и чистая, выглядела так, словно он в ней спал.

Наверное, Ник почувствовал ее присутствие, но, внезапно, его темные глаза нашли Саммер и остановились на ней так холодно и бесчувственно, что голова ее закружилась и ее охватила щемящая тоска по тому, что могло бы быть, но… больше не будет никогда.

– Что ты делаешь? – спросила она, стараясь, чтобы отчаяние не сквозило в ее голосе.

– Ухожу.

– Куда? Уже за полночь.

– Хочу подышать свежим воздухом, – с этими словами он повернулся к двери, и Саммер заметила, что из-за его пояса торчит револьвер. Вскрикнув, она бросилась к нему на грудь.

– Не надо, – взмолилась она. – Умоляю тебя, Николас, остановись. Так ты ничего не добьешься, ведь ребенка нашего все равно не вернуть!

Темные глаза мужа гневно жгли ее.

– У меня были мечты, Саммер. Впервые за эти годы я позволил себе думать о будущем. Я позволил себе надеяться, вообразил, что мрачное отчаяние моей жизни может быть рассеяно солнечным светом. Я чувствовал себя, как человек, приговоренный к заключению в сырой и темной камере, которому подарили свободу. Но именно тогда, когда хотел шагнуть и выйти на белый свет, стальная дверь снова захлопнулась прямо, перед моим носом. Я должен раздавить ублюдков, которые это сделали.

– Они не знали, что я беременна…

По тому, как резко напряглась челюсть мужа, она поняла, как он разгневан. В глазах его мелькнуло изумление. Он, очевидно, даже не мог поверить в ее готовность простить преступление. Резко отвернувшись, Ник шагнул к двери.

– Николас! Пожалуйста, не делай этого, – в отчаянии закричала Саммер.

– Те, кто принимал участие в мерзком нападении, горько пожалеют об этом.

Страх волнами накатывался на девушку.

– Ты хочешь, чтобы я ухаживала сразу за двумя могилами? А наше будущее? Твое и мое? – Она схватила его за руки. – Пожалуйста!

– Прочь с дороги!

– Нет! Я не могу позволить…

Пальцы его сильно сжали локоть Саммер, и она вскрикнула от боли. Глядя в сторону, он оттолкнул ее. Не сильно, нет, но она была так слаба, что тяжело упала на пол. Ошеломленная, Саммер увидела на лице мужа потрясение и стыд; он собрался было сделать шаг к ней, но остановился, ведя отчаянную борьбу с самим собой, которую, очевидно, проиграл… Махнув рукой, Николас Сейбр повернулся и стремительно вышел вон.

Саммер рванулась за ним, но поняла, что это уже ни к чему… Волны опустошенности и разочарования, одна за другой накатывались на нее.

Рэль Ормсби, по прозвищу «Визгун», поселился в Мэлверн Хиллз в середине пятидесятых годов на отличном участке земли близ Охотничьей Долины. Его владения располагались достаточно близко от леса, чтобы Ормсби мог дважды в месяц предаваться своему любимому развлечению – охоте на диких кабанов… Так было до тех пор, пока проклятые какаду не обосновались на необработанной территории, отделявшей его участок от леса. И если бы это было все, но чертовы пришельцы поставили каменные заборы, и теперь, когда он хотел убить кабана, ему приходилось делать крюк в десять миль.

Роэль почесал низ живота и выплюнул табачную жвачку на пол кухни. Тяжело поднимаясь на ноги, он икнул и заорал:

– Уинифред, заставь этих чертовых молокососов заткнуться! От их кошачьего концерта у человека может начаться расстройство желудка!

– Я делаю, что могу! – ответила жена.

– Значит, этого недостаточно. Дьявольщина, – пробормотал он. – Дети – самая настоящая боль в пояснице. Будь моя воля, я бы порол их трижды в день, просто из принципа.

Грузно переваливаясь с ноги на ногу, он подошел к черному ходу и выглянул в ночную черноту. Неяркие огоньки подсобных построек мигали в клубящемся тумане. Только присмотревшись можно было различить темные контуры амбара, сарая для стрижки овец и домов для работников. Черт, вот-вот наступит зима, а он так и не разобрался с ремонтом. Дома слишком сырые. В домах слишком холодно. В домах слишком грязно. В домах слишком тесно. – Жалобы работников не прекращались и Ормсби предотвращал их бегство обещаниями поднять зарплату, но никогда еще не выполнял этих обещаний. Вот и сейчас… За его шерсть на аукционе дали смехотворно низкую цену. Больная, непрочная, грязная, засоренная колючками – вот как покупатели охарактеризовали его шерсть. Вырученных денег не хватило даже на то, чтобы расплатиться с долгами.

Во всем виноваты проклятые какаду.

Подумать только, они возятся с тупыми лохматыми тварями, будто это ласковые домашние кошки. Надменный арестант Сейбр убил целое лето на то, чтобы вычистить колючки матагури из загонов, потому что они де царапают овцам ноги, а там недалеко и до инфекции. Представить только, человек гнет спину из-за каких-то колючек! Нет уж, никто не застанет Роэля Ормсби за таким занятием. Пришло время положить конец расплодившимся чужакам раз и навсегда.

С самодовольной ухмылкой он припомнил, как Клан выжидал удобный момент, а глупые какаду возились с восстановлением школы. Клан умышленно позволил им успокоиться и поверить, что им позволят обучать свою курносую ребятню. Клановцы решили сжечь лачугу ночью, когда все уже уйдут домой. Кто же знал, что жена Сейбра все еще будет там?

Роэль еще раз почесал живот и нахмурился, вспомнив, как Вирджил Мак-Ленни вытащил из горящего дома царапающуюся и вопящую ирландку и швырнул ее на землю. Откуда они могли знать, что она беременна? И какого черта она тогда сопротивлялась? Зачем набросилась на Вирджила, как рой сумасшедших ос?

Тэннисон был очень недоволен, когда до него дошли слухи о налете на школу. Его жена Бланни случайно услышала, как десятник Тэннисона рассказывал хозяину о случившемся, и устроила скандал. Но больше всего крику было, когда они узнали о гибели ребенка.

Рой ожидал возмездия, но пока все было тихо. Какаду – трусливые молокососы – при малейшей опасности они, как жуки, падали на спину и притворялись мертвыми.

Ну и черт с ними! С трудом сдержав зевоту, Роэль захлопнул дверь и отправился в спальню. Не успел он, однако, выйти из кухни, как внезапный взрыв эхом отразился от стен дома и заставил его остолбенеть. Уинифред с воплями пронеслась по коридору в развевающейся ночной рубашке, похожая на кривоногую курицу. Следом за ней бежали шестеро большеглазых ребятишек, визжа так громко, что разбудили бы и мертвого.

Роэль, чертыхаясь, подошел к двери и распахнул ее. Челюсть его отвисла. Свинина, которую он съел за ужином, поднялась из желудка к горлу, лишив его дара речи.