– Пустите меня! Что вы делаете? – проговорила она невнятно.

Застигнутая врасплох таким бесцеремонным обращением, Джесси задергалась, пытаясь высвободиться, но его хватка была неумолима.

– Помолчи и дыши.

Джесси сдалась. В тот момент у нее не было ни сил, ни желания бороться с ним. Она обмякла, послушно позволив голове опуститься чуть ли не до земли, рассыпав волосы по каменным плитам перед скамейкой. Непослушная масса локонов накрыла мысы его начищенных сапог, словно красное покрывало. Зрелище было странно тревожащим, и, осознав это, Джесси снова ожила, изо всей силы дернув головой вверх, снова пытаясь освободиться.

– Я сказал – дыши!

Его рука у нее на затылке опять пригнула ее голову вниз. Он явно вознамерился удерживать ее так еще какое-то время. Разозлившись, Джесси перестала беспокоиться о том, что ее волосы касаются его сапог, вообще перестала думать о чем-либо, кроме того, как сильно она презирает этого аристократа, чьей пленницей, похоже, стала.

Она сделала, как он велел, несколько глубоких вдохов. И свежий ночной воздух сделал чудо: через несколько минут она почувствовала себя лучше. Во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы пожелать ему провалиться к дьяволу. Ну почему из всех людей именно он стал свидетелем ее унижения, почему?

– Со мной уже все в порядке, мистер Эдвардс. Вы можете отпустить меня. – Ее голос был холоднее ночи.

Он убрал руку. Джесси села, тряхнув головой, чтобы видеть сквозь спутанные пряди. Последние шпильки разлетелись, и волосы рассыпались по спине беспорядочной массой, достигающей бедер. Сейчас корсет уже не казался таким удушающе тугим. К своему облегчению, она смогла дышать нормально. Несколько мгновений Джесси сидела неподвижно, вцепившись пальцами в холодный железный край скамьи, надеясь, что темнота скрывает выражение ее лица. Она испытывала горький стыд, вначале вообразив, будто Митч мог заинтересоваться такой, как она, а потом – не сумев сдержать своих чувств. В довершение всего она имела глупость почувствовать себя обиженной и уязвленной, когда позволила человеку, которого презирала, увидеть свою боль. Теперь ей надо было придумать, что бы такое сказать, чтобы не уронить своего достоинства перед ним. Многое ли ему известно из того, что с ней случилось? Может быть, она сумеет убедить его, что страдает не более чем от незначительного недомогания?

– Не стоило мне есть эти свиные рубцы, – сказала она тоном настолько непринужденным, насколько сумела изобразить, метнув в него при этом быстрый оценивающий взгляд.

– Будет вам, мисс Линдси, не принимайте меня за простофилю. Я дымил сигарой на крыльце, когда вы выскользнули через дверь. Выбросив сигару, я подошел к вам сзади, чтобы проводить в дом, и слышал каждое постыдное слово, которое произнес тот щенок. Если хотите, я вызову его на дуэль.

Он говорил совершенно серьезно. Джесси посмотрела на него расширившимися глазами. Конечно, как будущий муж ее мачехи, он является ее ближайшим защитником. Каким бы невероятным это ни казалось, но теперь это его исключительное право, его обязанность – защищать ее честь. Но ее честь не пострадала, пострадало только сердце. Неужели мужчины в самом деле убивают друг друга в таких случаях? Вообразив, как Стюарт Эдвардс проделывает дыру в Митче – то, что исход мог бы быть иным, даже не приходило ей в голову, – она торопливо покачала головой:

– Что вы говорите! Боже мой!

– Как пожелаете. – Он выудил из кармана плоский портсигар, открыл его, достал одну из своих сигар, затем отправил портсигар обратно в карман. Раскурив сигару, сделал глубокую затяжку. Кончик ярко мерцал, крепкий запах табака наполнил воздух. – Мальчишка – болтливый дурак, а девчонка, с которой он говорил, пустоголовая вертушка. С твоей стороны нелепо и неразумно страдать из-за того, что они сказали.

– Я не страдаю. – Уязвленная гордость заставила ее возразить, пожалуй, чересчур поспешно.

Некоторое время он смотрел на нее, ничего не говоря, затем пожал плечами и снова сунул сигару в рот.

– Ну конечно, нет. Я ошибся.

Джесси понимала, что ее возражения звучат глупо. Став свидетелем ее обморочного состояния, он прекрасно знал, какие чувства она испытывает.

– Ну хорошо, вы правы. Мне действительно немножко обидно. Как было бы любой на моем месте.

– Всегда обидно и больно, когда мы любим людей, которые не любят нас.

Джесси фыркнула:

– Вам-то откуда знать? Женщины из кожи вон лезут, чтобы привлечь ваше внимание. Бьюсь об заклад, они разбивались ради вас в лепешку, еще когда вы под стол пешком ходили.

Он неожиданно усмехнулся. Это была кривая, странно обезоруживающая улыбка, и Джесси подивилась ее обаянию.

– Ну, не так давно. По сути дела, когда я был мальчишкой лет пятнадцати – помоложе тебя, но ненамного, – я по уши влюбился в одну изысканную молодую леди из хорошего старинного семейства. Бывало, я видел ее на улице, когда она шла на рынок со своей нянькой-негритянкой, и ходил за ней следом. Раз или два она посмотрела на меня и улыбнулась, и похлопала ресницами, как это делают молодые барышни. Я был уверен, что мы безумно любим друг друга. А потом я услышал, как они с нянькой смеялись над грязным бродяжкой, который таскается за ней как привязанный. До сих пор помню, как мне было больно. Но, как видишь, я не умер, а живу, и вполне неплохо.

Было очень мило с его стороны рассказать ей о том давнем унижении, хотя Джесси сомневалась, что это правда. Во-первых, ей казалось непостижимым, чтобы женщина в здравом уме могла остаться равнодушной к мужчине с такой внешностью, как у него. Даже мальчишкой он, должно быть, был невероятно привлекателен. А во-вторых…

– Замечательная история, но вы меня обманываете, я знаю. Как могла девушка принять вас за грязного уличного бродягу?

На одно короткое мгновение он показался ей почти испуганным. Потом рассмеялся и сделал еще затяжку:

– Понятия не имею, как она могла совершить такую ошибку, но все так и было, уверяю тебя. Возможно, во время своих уличных вылазок я становился грязнее, чем, по ее мнению, мог быть Эдвардс. – Его рука, держащая сигару, опустилась, он повернулся и встал к ней боком, глядя на дом. Выражение его лица было задумчивым. Немного погодя он снова взглянул на нее: – Тебе придется туда вернуться, ты же знаешь. – Это было сказано мягко, но от одной лишь мысли об этом Джесси передернуло.

– О нет. Я не могу.

– Ты должна. Иначе люди станут сплетничать о тебе, а это не слишком приятно для молодой леди. Ты так хорошо проводила время, танцуя, и вдруг исчезла. Как это выглядит? У твоего кавалера, возможно, даже хватит мозгов, чтобы сложить два и два и сообразить, что ты подслушала, как он разговаривал с той девицей с рыбьим лицом. Ты же не хочешь, чтобы он узнал, что обидел тебя настолько, что заставил убежать?

– Нет! – Эта мысль была еще хуже, чем перспектива снова войти в бальный зал, полный людей. Потом другие его слова дошли до нее. Несмотря на свои страдания, Джесси не могла не улыбнуться, хотя улыбка и вышла немного дрожащей. – Вы правда считаете, что у Дженин Скотт рыбье лицо?

– Несомненно. И, поверь мне, я видел достаточно женщин, чтобы сразу же узнать рыбье лицо.

– О, я вам верю! – Улыбка ее стала тверже, и при этом сердечная боль немного поутихла. Хотя он наверняка говорит это просто из чистой любезности. Но все равно это было то, что ей требовалось услышать.

– Да ну, неужели? И вдобавок еще и смеешься надо мной. Ну что ж, думаю, пора отвести тебя обратно.

Он выбросил сигару и протянул ей руку. Джесси посмотрела на эту ладонь с длинными пальцами и почувствовала, как желудок у нее шевельнулся. Мысль о том, чтобы вернуться в дом – туда, где люди сплетничают о ней и смеются, хихикающий за ее спиной, и жалеют – причиняла ей физическую боль.

– Пожалуйста, не могли бы мы просто уехать домой? – Джесси задала вопрос тихим, сконфуженным голосом, который красноречиво говорил о том, насколько тяжело ей было признаваться в такой слабости. Она умоляюще подняла на него глаза. И с силой закусила нижнюю губу, чтобы та не дрожала.