— Привет, — Килиан облачен в свою обычную мотоциклетную куртку, в руках — шлем, который он при виде меня вешает на руль байка и улыбается немного смущенной полуулыбкой.
— Привет. — Я не знаю, зачем он приехал, а потому не прибавляю больше ни слова — пусть выскажется первым.
— Я это... прости, что вчера так и не объявился...
— Ничего, я понимаю.
— Я это, — снова мнется было он, но потом вдруг вскидывает голову и говорит неожиданно твердым голосом: — Я знаю, кто отец твоего ребенка. Это ведь Патрик, не так ли? Заделал тебе ребеночка, а потом — в кусты... Только я не такой...
— Постой! — прерываю я поток его слов. — О чем ты вообще говоришь?! И при чем здесь Патрик? — я так ошеломлена, что с трудом соображаю. Неужели мое чувство к последнему настолько очевидно? Эта мысль почти сбивает меня с ног.
— Не оправдывай его! — гнет свое Килиан, не обращая на мои слова никакого внимания. — Если он отец твоего ребенка, так и скажи... Я пойму, обещаю тебе.
— Да я вообще не беременна! — признаюсь ему я. — Просто ляпнула, чтобы тебя отвадить... Не хотела, чтобы ты привязался еще сильнее, чтобы страдал... чтобы...
— Ты любишь его?
Теперь моя очередь смотреть пристально и говорить убедительно:
— Кто вообще дал тебе право задавать мне такие вопросы? Я знаю Патрика не больше месяца, о какой такой любви может идти речь... И ребенок... нет никакого ребенка. Я это просто выдумала, понимаешь ты это или нет?
Килиан смотрит мне прямо в глаза, и я вдруг начинаю догадываться, что он скорее всего не совсем трезв. Возможно, поддал для храбрости... И меня чуточку отпускает.
— Хочешь сказать, что просто так солгала мне о таком?
— Именно это я и хочу сказать. Ты пьян, скажи честно?
Но парень только качает головой и произносит свое:
— Я бы тебя с ребенком не бросил... мне даже все равно от кого он... Я просто хочу быть с тобой, вот и все.
— Килиан...
— Я просто хочу быть с тобой! — выкрикивает он громко, вспугнув воробьев на соседнем дереве. Те так и взметаются ввысь серо-говорливой стайкой...
И тут хлопает калитка позади меня: Патрик, должно быть, услышал крик Килиана и решил узнать, в чем у нас собственно дело. Я на секунду прикрываю глаза... и зря: этой секунды хватает, чтобы защитник мнимой попранной добродетели бросился к Патрику и заговорил, тыча в его грудь пальцем:
— Ты, лживый сукин сын, думаешь, можно заделать девушке ребенка, а потом смыться как ни в чем не бывало? Только знай, не все такие уроды, как ты. Мне плевать, от кого Ева беременна — я в любом случае готов позаботиться о ней и ее малыше.
Во время этой краткой тирады я имею возможность насладиться целым коктейлем эмоций, промелькнувших по лицу обвиняемого Килианом человека: сначала недоумение, потом догадка и внезапный испуг...
— Ты беременна? — обращается ко мне Патрик, игнорируя обвинения парня в свой адрес. Ему-то ли не знать, что они и выеденного яйца не стоят...
— Нет, — пожимаю в ответ плечами.
А Килиан уже снова неистовствует:
— Да она просто боится признаться. Весь город знает, какой ты чертов неудачник и как не сдержан бываешь, когда напьешься...
Желваки на лице Патрика приходят в движение, и я вижу, как в такт им, сжимаются и его кулаки... Вспоминаю апперкот, отправивший в нокаут Маттиаса Фишера.
— Не надо! — кидаюсь я было к Патрику, но Килиан опережает меня: вцепляется сопернику в отвороты его рубашки, а тот в свою очередь бьет его кулаком в скулу. Оба валятся на зеленую лужайку, пыхтя и отфыркиваясь, словно два индийских носорога... Я с ужасом смотрю на эту нелепейшую потасовку на ровном месте. Что мне делать? Разнять их? Но как?
И тут вижу заспанное личико моего брата, который как был, в своей умильной пижаме с огнедышащими дракончиками, стоит около калитки и смотрит на сцепившихся мужчин большими, удивленными глазами...
— Линус! — окликаю я мальчика, спеша в его сторону. — Ты уже проснулся...
— Мне приснился плохой сон, — отзывается тот, не отводя глаз теперь уже от занимательной пантомимы, в которую превратилась потасовка на лужайке: оба мужчины замерли и смотрят на нас с Линусом в молчании. Однако, если Патрик просто откинулся на траву, поглаживая ушибленный кулак, то Килиан... У Килиана просто глаза на лоб вылезли! В буквальном смысле. Я бы посмеялась над этим, не будь слишком расстроена для подобного...
— Идем в дом! — говорю я мальчику и увлекаю его за собой. На обеих мужчин я даже не оглядываюсь... — Что тебе приснилось? — интересуюсь я, подавая Линусу стакан с подогретым молоком.
Тот утирает белые молочные «усы» и говорит:
— Мама. Ей было больно...
О, я не знаю, что на это ответить... Такой ответ, признаться, просто дезориентирует меня!
— Э... уверена, с мамой все в порядке, Линус, тебе не надо волноваться за нее.
— Я и не волнуюсь, — отвечает он мне, — просто... скучаю. Когда она вернется?
Я подхожу и осторожно приобнимаю его маленькое, тщедушное тельце, каждая косточка в котором напоминает воробьиную тушку. Сожми и сломается...
— Я не знаю, малыш, — отвечаю я честно. — Думаю, нам надо просто ждать... Разве тебе плохо со мной? — теперь я заглядываю ему в глаза, и тот понуро отвечает:
— Ты хорошая... и у тебя есть дом.
Я слышу, как по улице рокочет, постепенно затихая вдали, мотоцикл Килиана... Уехал. А потом тихий стук в дверь сообщает о появлении Патрика на нашей кухне.
— Извини, — произносит он только, неловко отводя глаза в сторону.
Но я все еще не в себе и потому отвечаю почти жестко:
— Я еще не готова прощать... Дай мне время.
— Понимаю... — только и произносит Патрик, и я полагаю было, что он сейчас уйдет, но нет, он лишь молчит полминуты... минуту, не дольше, а потом снова говорит: — Знаю, не стоило его бить... просто он...
— Задел за живое?
— Именно так, будь оно все неладно! — в сердцах отзывается тот и тут же спрашивает: — Ты знала, что я учился на юридическом?
— Ты говорил мне об этом однажды...
Патрик не спрашивает, когда именно — догадывается, что речь идет о его пьяных откровениях — и просто качает головой.
— Только я не смог... это было не мое, понимаешь? Я потом еще много чего пробовал — не пошло. Все как будто бы из рук валилось. Сам не понимаю, что я за... неудачник такой, Ева. Килиан прав, от меня нет никакого толка...
Я смотрю на него, слушаю эти жалостливые речи и неожиданно понимаю, что хочу дать ему затрещину: такую, чтобы он пришел в себя, чтобы перестал...
— Тебе стоит перестать жалеть себя, Патрик? — произношу я, не в силах держать это в себе. — Возьми себя в руки и перепиши все начисто. У тебя еще есть для этого время!
Вижу, как его голова дергается, как от пощечины, как он схлопывается, закрывается от меня — правда ему неприятна... И я могу его понять, но смолчать не в силах.
— Найди работу по душе (мы оба знаем, что делает тебя счастливым), перестань пить (это не выход!) и... и... — Мне так и хочется добавить: «заведи семью, Патрик, найди человека, которому ты небезразличен...», но я не решаюсь. — И перестань распускать руки! — добавляю дрогнувшим голосом. — Меня это пугает.
Теперь он смотрит на меня с тоской во взгляде, словно я лишила его самого дорогого... Разочаровала его? Возможно. Мне больно от этого, но я не сожалею о сказанном.
— Прости, — только и произносит он, прежде чем выйти за дверь.
Я чувствую, как от тоски у меня разрывается сердце... Не уверена, что мне может быть еще хуже, чем уже есть в этот самый момент — срываюсь с места и бегу наверх в свою комнату. Нащупываю под подушкой вчерашний нераспечатанный конверт от мамы и... надрываю его с одной стороны. Мне на руку выпадает маленький клочок бумаги с одним-единственным именем посередине — даже не письмо, как я было втайне надеялась!
Тобиас Коль.
Это имя я прочитываю уже в сотый раз, но так и не могу понять скрытого значения, заключенного в нем. Зачем мама передала мне конверт с этим именем?
