— Здравствуй, друг, — говорю я, натягивая на себя улыбку, которая раньше давалась мне вполне искренне. Я любил этого весельчака, как родного брата.

— Ты не поверишь, я только что остановил бунт! — восторженно говорит он, обнимая меня, по старой школьной привычке. — И прошу заметить, не пролив ни единой капли крови!

Капля твоей крови мне бы пригодилась.

— Ты стал дипломатом и утешителем черни? — говорю я с улыбкой и усаживаюсь за стол, где уже сервируют завтрак.

— Я говорил, как сошедший с небес пророк Вилфред, что остановил десятилетнюю войну тремя фразами.

— Да? И что же за фразы?

— Я обошелся одной! — хохочет он.

— Какой же?

— Сказал, что каждый получит лично от меня по золотому, если все разойдутся и не будут трепать моему непутевому братцу нервы.

Я закатываю глаза.

— Я не понимаю, как твои люди еще не подняли тебя на вилы. Ты, оказывается, осыпаешь золотом не только своих, но и чужих.

— Богатство не в деньгах, а в верных друзьях! — говорит ридли, пародируя нашего учителя — старого Виллема Найта.

Верные… Такие верные как ты… Смейся, друг, пока можешь.

Представляю, как бью хохочущего Ридли в нос, и вытираю его кровь белоснежным платком. Из за него моя дочь осталась без матери. Из за него я вынужден искать новую жену.

— Прости, — вдруг меняется он в лице. — Сейчас, наверное не стоило шутить.

— Ничего, — говорю я, — Элис любила твои шутки, всегда хохотала. Она бы не осудила.

Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь найти в нем печать стыда. Но он хорошо играет, кажется таким искренним.

— Даже мне ее очень не хватает, Ивар. — говорит он печально. — Ее смех, она всегда так радовалась моим дурацким шуткам. Не представляю, как ты держишься?

— Если бы не Лили, я бы переживал это еще хуже, — вполне искренне говорю я, глядя Ридли в глаза. — Она теперь мой свет.

Представляю, как он просит о пощаде, закрывая лицо руками. Говорит, что не хотел, что никогда бы так не поступил. Смять его, сжать, как бумагу, растоптать.

— Ты посылал за мной по какому-то конкретному делу? — спрашивает он и отпивает чай.

Мне нужна твоя кровь!

— Да, — говорю я, — знаешь что это такое?

Глаза Ридли округляются, он удивлен.

— Это королевский кортик… Не знал, что у тебя он есть. Их всего три… Он стоит безумных денег.

— Его старый король подарил моему отцу. — Винирская сталь. Может разрезать волос вдоль. Попробуй.

Ридли с интересом открывает коробку и достает кортик. Тот переливается множеством баснословно дорогих камней, а в рукояти светится бриллиант размером с половину перепилиного яйца. Винирская сталь такая темная, что почти не отражает света, словно впитывая его. Жадный сплав.

— Только осторожно, не трогай лезвие, — говорю я с замирающим сердцем.

Конечно же Ридли без промедлений трогает лезвие большим пальцем, а через мгновение шипя отдергивает руку.

Купился, идиот, предсказуемый, как мальчишка.

— Кусается! — восторженно говорит ридли. Кровь маленькими капельками падает на белоснежную скатерть.

Я услужливо подаю Ридли свой платок.

— Я же говорил, не трогай… Это не для твоих кривых лап, — говорю с улыбкой.

Осторожно забираю у него семейную реликвию и кладу обратно в коробку.

— И зачем ты мне его показал? — спрашивает Ридли, оборачивая палец платком.

— Мне нужна большая ссуда. Это залог.

— Да брось, дружище, я дам тебе столько, сколько нужно.

— Мне нужно семьсот тысяч, — обрываю его я.

Он лишь присвистывает.

— Ты собрался купить целую провинцию вместе с обитателями?

Этим кортиком я тебя и убью.

С чувством выполненного долга смотрю на пятна крови на скатерти и в полуха слушаю болтовню Ридли. Деньги мне, конечно, без надобности. Теперь мне нужен только кровоед.

На площадке северной башни, обдуваемой всеми ветрами, холодно, но я не замечаю этого. Теперь я точно знаю, какой холод убивает, а какой делает крепче. Этот холод злой, он служит ветру, летящему с бурлящего моря, но он бессилен, словно лаящий пес на привязи — раздражает, но навредить не в состоянии.

— Все таки выжила… Я думала, ты умрешь той же ночью, но ты меня удивила… Мать Плантина у тебя в долгу… — шипит настоятельница Крессида, то и дело переводя дыхание, словно каждое слово дается ей с трудом. Она заглядывает мне в глаза. — Дерзкая, смотришь прямо. Это мы исправим.

Говоря, она держит сморщенную руку у своего горла, сдавливая его, как будто без этого словам не вырваться из ее сморщенного брезгливой гримасо рта.

— Спасибо, Настоятельница, — отвечаю я, как научила меня Сандра, в ту неделю, что ухаживала за мной. Говоря с настоятельницей, всегда нужно благодарить ее и не забывать называть ее имя. Иначе, удар палкой неминуем.

— Она строгая, но не такая уж злая, — говорила Сандра, — она любит нас, но не терпит несовершенства. Боль, которую она причиняет нам, мы должны принимать со смирением, чтобы стать чище.

— Чтобы стать бесцветными? — не выдерживаю я.

— Только пустой сосуд может вместить воду в себя.

— А что если я хочу сохранить то, что у меня есть?

— Боль, отчаяние, потери, порок, — что из этого ты хочешь сохранить?

Я лишь молчала, понимая, что Сандре объяснять бесполезно. На каждое мое слово, у нее находились слова из книги, которую они все читали и учили наизусть.

Выныриваю из воспоминаний и взглядом врезаюсь в грубые плиты пола, по которому шаркают ветхие сапоги настоятельницы, переходя от меня к соседней девушке из новоприбывших.

— Как звали?

— Матильда, — шепелявит Мати, которая смеялась надо мной, когда мы ехали сюда. Ее я запомнила.

Закрываю глаза готовясь к неизбежному. В следующую секунду слышу удар и сдавленный стон. Похоже еще не все усвоили урок.

— Как меня зовут? — шипит Крессида.

— Настоятельница Крессида, — задыхаясь, говорит Мати. Я поворачиваюсь и вижу, что она, скроченная, сидит на холодном камне пола. Несмотря на то, что ничего хорошего она для меня не сделала, и даже напротив, мне жаль эту бестолковую девку. Стоило бы ей запомнить, какие тут правила.

— Встать, падшая! — командует Крессида и тянет крючковатой палкой ее за воротник робы.

— Простите, настоятельница Крессида, — шепелявит Матильда своим беззубым ртом.

— Тебе повезло, — говорит настоятельница, — ты страшная. Вряд ли приглянешься ему.

— Кому? — глупо спрашивает Мати и снова получает удар, на этот раз в лицо, отчего из носа ее начинает струиться тоненькая нитка крови.

— Еще раз! — шипит Крессида.

— Кому, настоятельница Крессида?

— Инквизитору, кому же еще. А вот наш ципленочек вполне может приглянуться.

Она бросает взгляд своих проницательных старых глаз на меня. — Но на все воля моря и нашего бога, не так ли?

— Да, настоятельница КРессида, — говорю я, чувствуя холодок, пробегающий по моей спине и этот холодок куда хуже того, холода, что приносит ветер с моря.

— Как зовут? — Крессида подходит к следующей девушке.

— Клементина…

— Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что нужно, — молюсь я про себя.

— Клементина, настоятельница Крессида, — говорит Клем, и я выдыхаю с облегчением.

Когда я, взойдя на площадку, увидела Клем, живую и здоровую, я чуть не умерла от радости. Мне хотелось подбежать к ней и обнять ее, но нам строго запретили разговаривать друг с другом, так что мы лишь обменялись взглядами. Клем глянула на меня и улыбнулась, занимая отведенное ей место в строгом соответствии с инструкциями, которые нам дали до этого. Каждая из 12 занимала свой квадрат, свою каменную плиту.

— Завтра вы обретете свои новые имена, или сгините навечно, не оставив никакого следа на теле бесконечно меняющегося моря, — повышает голос настоятельница, после того, как обходит каждую девушку по очереди. — Завтра господь решит вашу судьбу, а вы сделаете все, чтобы оказаться достойными его объятий.

Голос Крессиды еще долго отзывается в моей голове, даже когда я возвращаюсь в свою скромную комнату.