Заседания группы проводились в граничившем с квартирой Гринбергов заднем помещении мастерской. Эта комната с забранными противомоскитными сетками окнами содержалась в образцовом порядке. По утрам она использовалась как раздаточный пункт натуральных продуктов, и в ней ощущался устойчивый кислый запах пророщенной пшеницы со сладковатыми нотами коричневого сахара. На деревянных скамьях вдоль стен стояли приоткрытые мешки с нешлифованным рисом, бургулем, гречкой, перловой крупой, а над ними, на крашеных синих полках, красовались пузатые стеклянные банки с сушеными яблоками, курагой и инжиром.

На заседаниях комитета неизменно священнодействовал господин Гринберг. Положив правую руку на двухтомную «Книгу веганства» и имея слева от себя полный стакан очищенных семечек подсолнечника, он излагал основы своей доктрины немногочисленным слушателям. Когда я впервые пришел в этот дом, господин Гринберг угостил меня густой тростниковой патокой, которую он тут же собрал в мешке коричневого сахара, и двумя расколотыми грецкими орехами. По случаю моего появления, сказал он, члены комитета прервут свои дискуссии относительно теоретических построений Руссо и Вольтера, дабы вернуться к волнующим сердце словам дорогого Льва Николаевича.

Напоминавшая толстую церковную Библию «Книга веганства» пестрела цветными войлочными закладками, и с их помощью Гринберг легко отыскал фрагмент, заполнивший комнату смрадом, лужами бычьей крови на скользком коричневом полу, занесенными кинжалами и подставленными под горячие алые струи жестяными тазами. Присутствующих завораживали оставленные яснополянским старцем воспоминания о посещении скотобойни, а я не мог оторвать глаз от обложки, украшенной безыскусно исполненными портретами многих знаменитых мыслителей от Будды и Пифагора до Леонардо да Винчи и лорда Байрона. Своим оформлением обложка «Книги веганства» напоминала глянцевые плакаты со столь же аляповатыми изображениями мудрецов Израиля — такими многие украшают кущи в праздник Суккот. На корешке толстой книги виднелась эмблема издательства: преломляемый яблоком меч.

Когда господин Гринберг закончил чтение, в меня впился суровым взглядом член комитета, носивший, как я узнал позже, выразительное имя Hoax Лев-Тамим[258]. Окладистая борода, матерчатый пояс на чреслах и веревочные сандалии на ногах придавали ему заметное сходство с Толстым. Тот, кому перевернули душу слова великого писателя, сказал он, никогда в жизни не прикоснется к мясу. И вообще, добавил двойник Толстого, верно говорят, что большинство людей стали бы вегетарианцами, если бы каждому приходилось убить своими руками животное, мясо которого он собирается съесть за обедом.

В этой компании провидец линкеусанского государства высказывался осторожнее, чем в наших беседах наедине. Дав Лев-Тамиму договорить, Ледер оглянулся по сторонам и сказал, что, проходя по кварталу Геула, он не далее как сегодня стал свидетелем сцены, аналогичной той, какую Толстой наблюдал в своем городе. Напротив мясной лавки «Анда» остановилась большая красная машина, из кузова которой грузчики в запачканных кровью прорезиненных фартуках вынесли на плечах разрезанную на две части коровью тушу.

— Почему ты ходишь вокруг да около? — прервал его Лев-Тамим. — Нужно называть вещи своими именами: они несли мертвое тело, труп, падаль…

Ледер снова дождался паузы и выразил согласие с гневным пророком-толстовцем. Мало того, он высказал убежденность в том, что и само слово «кухня» следует заменить словом «овощеварня», которое будет подчеркивать, что там, где люди нашего круга готовят себе пищу, нет места плоти безвинно умерщвленных животных. Присутствующие согласно закивали, причем некоторые из них удивлялись, как эта самоочевидная мысль не пришла им в голову прежде. Ободренный сочувствием аудитории, Ледер добавил, что ужасное зрелище, свидетелем которого он стал сегодня в Геуле, и, в частности, застывшие взоры в глазах перевернутых коровьих голов в чреве грузовика окончательно убедили его, что жизненный путь современного человека движется, выражаясь словами Стендаля, от красного к черному. От красного цвета грузовика, доставляющего ему кровавую пищу, к черной машине, которая отвезет его тело на кладбище.

— Ты еще упустил белую машину посередине, — бросил ему Лев-Тамим.

Присутствующие с интересом посмотрели на толстовца, и тот спросил их, сумеют ли они сосчитать людей, страдающих прямо сейчас в машинах скорой помощи и на больничных койках, призывая желанную смерть.

Заседания комитета часто превращались в арену энергичной полемики между соперничавшими вегетарианцами и веганами. Ледер шутливо объяснил мне однажды, что первые любят себя, а вторые — коров и что по этой причине вегетарианцы позволяют себе ношение кожаных ботинок, тогда как веганы ходят в матерчатой и резиновой обуви.

Одно из особенно резких столкновений между двумя направлениями случилось, когда Гринберг с выражением зачитал приведенный в «Книге веганства» отрывок из «Заката и падения Римской империи», в котором Эдвард Гиббон описывает нравы татар:

— Отвратительные предметы, прикрываемые утонченным искусством европейцев, выставляются в палатке татарского пастуха во всей их отталкивающей наготе. Быка или барана убивает та же самая рука, из которой он привык получать свою ежедневную пищу, а его окровавленные члены подаются, после очень незначительной подготовки, на стол его бесчувственного убийцы.

При этих словах Лев-Тамим ударил по столу своим необструганным посохом и обратился к Гринбергу, религиозному еврею, с вопросом, почему тот набрасывается на татар и с их помощью уводит дискуссию в туманные дали:

— Посмотрите на себя! Не был ли и ваш Храм сущей скотобойней? А изломанные кости козла отпущения, которого сбрасывали в Йом Кипур с обрыва в Иудейской пустыне?! Не есть ли и это акт вандализма?

Гринберг попытался смягчить настрой своего оппонента, но Лев-Тамим не отступал:

— Что будет в тот день, когда ваши ожидания сбудутся и Третий храм построят по предсказанию пророков? Ведь вы, господин Гринберг, левит, не так ли? Не значит ли это, что вы станете тогда, сообразно вашему званию, распевать гимны в момент совершаемого священниками заклания жертвенных животных? Именно так: вашими сладостными песнопениями будет сопровождаться убийство бесчисленных быков и баранов!

— Дом Господень, который будет поставлен во главу гор, станет Храмом духа! — отвечал Гринберг, нервно листая Танах[259], извлеченный им из ящика стола.

Наблюдавший за его действиями Лев-Тамим ядовито заметил, что хозяин дома может оставить книгу в покое, поскольку сказанное в ней о храмовой службе всем и так хорошо известно. Нелепо надеяться, добавил он, что священники согласятся принимать от сынов Израиля листья салата и шаровидные стебли кольраби вместо положенных им по закону грудины и голени жертвенного животного. Вслед за тем толстовец изобразил готовность к примирению, признав бессмысленность споров о давнем прошлом и неведомом будущем. Гринберг охотно принял его предложение сосредоточиться на настоящем и поудобнее расположился в председательском кресле, но это была искусно расставленная ловушка.

— Так вот, о настоящем. Объясните нам, Гринберг, почему вы находите позволительным для себя накладывать тфилин, изготовленные из кожи зарезанного животного? — Лев-Тамим явно наслаждался растерянностью своего оппонента. — А ведь могли бы использовать тфилин из бакелита. Как по мне, они были бы ничуть не хуже.

На следующий день мы застали Гринберга за прополкой моркови в огороде.

Овощи для домашнего употребления супруги Гринберг собственными руками выращивали в сине-белых эмалированных тазах, прохудившихся дождевых бочках и старых канистрах со срезанным верхом. Увешанные томатами, перцами и баклажанами ветви посаженных Гринбергами кустов были подвязаны ботиночными шнурками к специальным подпоркам. Землю вокруг растений супруги тщательно разрыхляли вилками и удобряли светло-серым птичьим пометом. От каменного забора огород отделяли плодовые деревья, каждый персик, лимон и яблоко на которых были обернуты в газетную бумагу. Это одновременно защищало плоды от птиц и насекомых, так что хозяева сада могли не опрыскивать деревья ядовитыми химикатами в целях борьбы с вредителями. Непосредственно у стен дома были разбиты грядки с укропом и петрушкой, и там же хозяева посадили достигшие изрядных размеров подсолнухи и кукурузу. Грядки с рассадой, над одной из которых склонился Гринберг, были прикрыты от птиц пружинными металлическими кроватями.