И тут Тур вспомнил — лет двадцать тому назад иль около того этот плащ был только с иголочки. В первый взрослый поход молодого Креза вэринги сопровождали при полном параде. Ярче солнца сверкала начищенная броня, щурился честной люд, провожая наследника из Бабийхолма. Крез Шестой, сам себя прозвавший Великим, и сейчас особой статью не славился, а тогда и вовсе едва выглядывал из седла, незаметный за конской холкой. Не привыкший к просторам и вольным ветрам, юнец трясся, как осиновый лист и держался Тура, видно надеясь под его защитой переждать непогоду и прочие тяготы пути. Но приказ правителя — Креза Мудрого — был ясен: до вступления на трон должен наследник Вельрику повидать, себя показать и мужчиной стать, вкусив и ратного дела, и мирских утех. С последним проблем не возникло — в первой же харчевне будущий правитель напился хмельного меда и возлег сразу с двумя бойкими молодками. С боем вышло иначе.

Порядок на Великом Тропе Тур уже тогда смог установить, но шальные банды из поганцев и выродков всех мастей нет-нет да казали носы, вылезая из потаенных логов. Особливо часто смелели они на севере, где в холода бойкая торговля затихала, и только люд Фьордов снаряжал с берега обозы с соленым лососем, вяленой треской, да особой редкостью — солнечным янтарем. Без дня седмица пути привела дружину вэрингов с ярлом и юным Крезом во главе на поле брани. Так рунопевцы потом окрестили отворот с дороги, где на узкой поляне бандиты грабили рыбацкий обоз, добивали тех, кто пытался сражаться, и насиловали баб, не различая девчонок и старух. Тур помнил, как трусливо пригнулся наследник и пришпорил, развернув коня прочь. Помнил, как после боя нашел Креза в ближайшей роще, бледного, опорожнившегося от страха. И помнил битву — короткую, славную лишь тем, что без потерь средь своих. И как в самом конце, за перевернутой телегой снес голову выродку, не успевшему слезть с бездыханного тела. Помнил, как с отвращением отпихнул обезглавленного и ужаснулся — в порванном сарафанчике, с задранным до шеи подолом, вмятая в грязь, лежала девчонка, едва сменившая детство на пору отрочества. Помнил, как снял новый плащ и завернул в него истерзанное тело, как бережно понес его к выжившим, и как на чумазом лице распахнулись синие, будто полуденное небо глаза, а с разбитых губ слетел стон.

— Жива, голубушка. Ну-ну, потерпи еще чуть-чуть, — приговаривал Тур, передавая завернутую в плащ на руки старому торговцу и отсыпая медяков на лекаря. После ярл вернулся к своим.

Взошедший на трон трусливый Крез, назвался Великим и про бесславный поход приказал всем забыть. Да и без его веления никто особо не вспоминал — хватало других забот и свершений. Только сейчас в ночном сумраке постоялого двора, глядя на свой старый плащ, Тур помнил, точно это случилось вчера — и битву, и невинную растерзанную голубицу.

— Выжила, — поднявшись, подошел, принимая из рук Рёны старую поношенную накидку.

— Выжила. — В женский голос вернулась твердость. Слезы высохли в небесно-синих глазах. — С тех пор никто без моей на то воли касаться не смел и на ложе моем не бывал.

— Голубушка моя, — ярл не нашел правильных слов, просто сгреб Рёну в охапку и принялся покрывать поцелуями заплаканное лицо. А та жалась теснее, выронив на пол старый плащ, прошедший с ней сквозь боль и горе прожитых лет.

*

К Возгару сон не шел. Виной ли тому был храп Зимича или неудовлетворенная жажда, раззадоренная парадом ярких девиц, только наемник ворочался, то скидывая тяжелое одеяло, то вновь накрываясь. Мысли кружили, цепляясь одна за другую, собираясь в причудливые узоры, точно грачи над вспаханным полем. Лишь под утро сморила его тяжелая вязкая дремота.

Возгар тонул. Вяз ногами в рыхлом засасывающем черном песке, а вкруг шеи плескались темные воды Фьорда. Они набегали волнами, накрывали с головой, лишали дыхания, отступали на короткий промежуток, чтобы дать вдоволь ощутить ужас и пронзительно краткий миг надежды. Рыбацкий шлюп, перевернутый днищем кверху, отнесло, расшибло о скалы. Где-то там, среди обломков, остались тела дядьки и отца, не сумевших выбраться. Неведомая сила вышвырнула легкого Возгара за борт за миг до удара, когда внезапно обрушившийся на них шторм драконьего гнева насадил лодку на острые зубы. Большая волна слизнула парня, относя прочь от родных. То всплывая на поверхность, то погружаюсь в пучину, только и мог он, что пытаться не потопнуть, да в прострелах молний, сквозь пелену бури угадывать гибель близких.

Тело немело от холода, набухшая от воды одежда утягивала на дно, грудь горела нерожденными вдохами и горечью соленой воды, глаза резало невыплаканными слезами и вспышками молний. Они становились все ярче, зарницами покрывая небо, растекаясь над бушующим Фьордом тягучим золотом янтаря. Внезапно стало все равно — выплыть или утонуть, сдаться или биться попавшей в сети рыбехой. Молодое тело свело последней судорогой и, закрыв глаза, Возгар, сын Гордара из люда Фьордов, скрылся под водой…

Песок забивался под задранную рубаху, царапал спину, зудел в прилипших к ногам портках. Его куда-то волокли, не заботясь о сохранности, голова болталась из стороны в сторону, то и дело натыкаясь на мелкую гальку и скользкие, вылизанные водой коряги. Буря сменилась непроглядным дождем, почти скрывающим силуэт впереди. Возгар попытался дернуться, лягнуть тащившего его за ноги, но сумел только скривиться от боли при ударе об очередной камень и вновь провалиться в небытие. Очнулся он в темноте от того, что кто-то настойчиво и не особо умело стягивал с него штаны.

— Эй! — попытался выкрикнуть громко и грозно, но вышло похоже на жалобный мышиный писк. Раздевающий его незнакомец замер, а затем отстранился, позволяя робкому свету тлеющего костра осветить пространство.

Возгар лежал на песке под теряющимися в темноте сводами грота. Рядом на коленях сидела чумазая деваха примерно его лет. Хитро сквозь космы спутанных длинных волос, теребила край короткой нижней рубахи. В прищуренных любопытных глазах отражались огненные искры костра. Парень попытался подняться, но смог лишь повернуться и закусить губу, сдерживая стон — тело не слушалось, а в груди болело.

— Ребро сломал, а может два, — голос у девки был тихий, уверенный, а движения быстрые, точные. Пока он корчился на песке, задрала на нем одежу и принялась ощупывать бок.

Возгар попытался отбиться, злобно скинул теплые ладони, но та повелительно шикнула, толкая его обратно на спину:

— Ледяной совсем. Не утоп, так от холода сдохнешь. Дай, согрею, — после этого незнакомка вновь взялась за рубаху и портки, раздевая ловко, несмотря на встречное сопротивление.

— До чего ж ты упрям! — рассердилась, когда, в последней попытке контроля Возгар прижал ускользающее рваное и мокрое тряпье к причинному месту.

— Отморозиться решил? — девка рассмеялась, сверкнув белыми зубами, резво стянула через голову одежду и, голая, устроилась рядом, вытянувшись на темном песке. — Обнимешь? Иль мне самой?

Юный рыбак опешил. Что творится в банях, на сеновалах, да под одеялом у мамки с отцом, он, конечно, давно знал. Но сам пока только ладонь по уду гонял в ночи, когда бессонница мучала. Чтоб вот так рядом с живой девкой лежать доселе лишь представлять мог. А она прижалась сильней, обжигая его замерзшее тело своим теплом. Возгар напрягся, но рассудил, что худа не будет, да и от чужого жара немота проходить начала, потому осторожно нащупал впотьмах девичий бок. Несмелую ладонь его тут же подхватили, шустрые пальцы сплелись с его ледяными, а незнакомка, довольно урча, подтянула к себе, вынуждая наваливаться, подставляясь неуклюжей стеснительной тяжести робеющего юнца.

— Помочь или по наитию разберешься? — вновь усмехнулась, откидывая голову. В спутанных волосах янтарными каплями сверкнули искры догорающего костра.

— Сам, — буркнул Возгар, чуя, что как минимум мужское в нем ожило, побороло хладную немоту и потянулось к настырному жару приставучей бестии.