И все же…

На моих губах заиграла озорная улыбка. Хочу проверить его реакцию. Я проскальзываю в халат и завязываю его, прежде чем вернуться в комнату отдыха.

Я замираю на пороге. Доминик сидит на кровати и ест с подноса. И он голый. Полностью. И брюки, и рубашка валяются на полу. Мои жадные глаза впиваются в его худую, но хорошо очерченную грудь.

Bah alors (с фр. Ну что ж)!

У него есть татуировка! Как будто все в нем не было слишком манящим, но под этим идеальным костюмом у него должна была быть чертова татуировка.

По бокам от него тянется спираль с жирными буквами «No Regrets» (прим. — Без сожалений).

Судя по тому, что я о нем узнала, татуировка говорит о нем как нельзя лучше.

— Ты голодна? — спрашивает он, не поднимая головы. Его нагота ничуть его не смущает.

Он совершенно не стесняется. Горячий тип бесстыдника.

Я подхожу к кровати и сажусь рядом с ним, чтобы продолжить любоваться его мужественной красотой вблизи. Если он демонстрирует товар, то не может винить меня за то, что я наслаждаюсь этим зрелищем.

Я беру английские булочки. Раз уж он об этом заговорил, значит, я действительно голодна.

Может, хороший секс заставляет людей голодать? Не то чтобы мы дошли до самого секса.

Доминик наконец смотрит на меня и хмурится:

— Почему ты снова прикрылась?

Я поднимаю плечо, и напоминание о его «наказании» на моей заднице жжет. Это становится слишком сильной дофаминовой дымкой.

Он тянет за пояс халата и распахивает его. Мурашки пробегают по моей коже, когда его голодный взгляд пробегает по вершине моего декольте.

— Такую красоту не стоит прикрывать. — Он делает паузу, словно обдумывая свое заявление. — Она не должна быть прикрыта передо мной.

Он ведет себя как собственник. Почему я сдерживаю улыбку?

Я не могу не думать обо всех других женщинах, которых он приводил в этот отель, возможно, в этот же номер, и заставлял испытывать такие же сильные ощущения.

— Ты часто это делаешь? — я откусываю от булочки, стараясь не замечать его пристального взгляда.

— Это? — он опирается на руку. Доминик закончил есть и смотрит на меня любопытным взглядом.

— Ну, знаешь, вся эта одноразовая схема.

— Это единственное, что я делаю.

Я проглатываю еду, но не чувствую вкуса.

Конечно, я просто другое имя. Почему, черт возьми, я должна думать, что чем-то отличаюсь?

— Почему ты это делаешь?

Он потирает указательным пальцем нижнюю губу.

— Почему ты хочешь знать?

— Я просто… хочу.

— У меня нет отношений.

— Значит, ты просто встречаешься со случайными женщинами. — Это как проститутка за вычетом денежной части соглашения.

— В основном да.

Я смотрю на него из-под ресниц.

— Ты хоть помнишь их имена?

— А с чего бы?

Волна разочарования накатывает на меня, и мое настроение портится. Я ничего не ожидала от этого, но никогда не думала, что стану такой незначительной остановкой.

Я дала ему то, что не давала никому раньше. Черт. Он показал мне, что есть части, о существовании которых я даже не подозревала. Ненавижу, что они ничего для него не значат. Ненавижу, что он показал это тысяче до меня и покажет миллиону после.

— В конце концов, — продолжает Доминик слегка язвительным тоном, — ты же не помнишь имен всех мужчин, с которыми занималась чем-то подобным.

Я вспыхиваю. Знаете что? К черту его. У меня было достаточно приключений, которых хватит на всю жизнь. Будет лучше, если я избавлюсь от него сейчас, пока он не затронул более глубокий слой и не разорвал меня на куски в манере социопата.

Я скрещиваю руки.

— Да, я помню имена всех мужчин, с которыми спала, и вот он, один из них. — Я встаю. — Я думала о том, чтобы сделать их сегодня двумя, но оно того не стоит.

С настолько ровным голосом, на какой только способна, я бросаю салфетку на поднос:

— Bonne journée (с фр. Хорошего дня).

Мое крутое отступление перестает быть крутым, когда я вспоминаю, что моя одежда находится в комнате отдыха. Что ж, хорошо. Я не хочу переодеваться у него на глазах.

Я расправляю плечи и иду к двери в спальню.

«Fait demi-tour. Fait demi-tour (с фр. Вернись обратно. Вернись обратно)…» — напевает демон на моем плече.

Все во мне жаждет вернуться и прожить этот момент в полной мере, но гордость не позволяет.

От боли и разочарования у меня сводит живот, когда Доминик даже не зовет меня.

Я дохожу до двери. Как только открываю ее, ладонь захлопывает ее. По спине разливается тепло, когда глубокий, темный голос шипит возле моего уха:

— Куда, блядь, ты идешь?

Волоски на моей шее встают дыбом. Мое тело почти тает, прижимаясь к твердой — и очень обнаженной — груди Доминика.

Черт. Он совершенно голый.

Я стараюсь не думать об этом, пока говорю ровным тоном:

— Я ухожу.

— Нет. Не уходишь, — он говорит с намеком на раздражение — или разочарование?

Хотя каждая часть меня так и норовит закричать: «Bordel (фр. черт возьми)» и просто остаться, я этого не делаю. Это связано с моей самооценкой. Может, я и хочу приключений, но я не хочу быть забытым именем.

Мои родители меня так не воспитывали. Папа всегда учил уважать себя. Если я не буду уважать себя, никто не будет уважать меня.

Я продолжаю стоять перед закрытой дверью.

— Да, это так. Ты не можешь заставить меня остаться.

Доминик сжимает мои плечи, и, хотя прикасается ко мне поверх халата, мою кожу покалывает. Он поворачивает меня к себе. Я прижимаюсь спиной к двери и стою лицом к нему.

В глубине его темных глаз вспыхивает недобрый блеск.

— Может быть, я смогу.

— Прости, что задеваю твое безграничное самолюбие, но нет, — я благодарна своему спокойному тону. — Я уверена, что ты оправишься со следующей безымянной женщиной.

— Ты не безымянная, Камилла, — он произносит мое имя, словно доказывая свою точку зрения. — Ты такая чертовски сложная, и это поведение меня раздражает. Черт. Я должен тебя отпустить.

— Тогда сделай это. — Я борюсь с болью, пытающейся прорваться наружу.

— Я не могу, — он вздыхает, как будто не хочет этого признавать. — Я, блядь, не могу. Я хочу от тебя большего, — его пальцы обводят мою челюсть. — У меня есть потребность сломать тебя и смотреть, как ты распадаешься на части, зная, что в глубине души ты этого хочешь, — он смотрит на меня с чем-то, чего я не могу понять. Трепет? — Тебе нравится темнота, которую я предлагаю, и черт меня побери, если позволю себе это.

Внутри меня что-то рушится. Не знаю, то ли это последняя стена сопротивления, то ли просто реакция, которую испытываю к этому мужчине. С тех пор как я впервые увидела его, он что-то затронул во мне. Чем больше он прикасается ко мне, тем сильнее я чувствую, как распадаюсь на части.

Я словно теряю себя для него и наслаждаюсь каждой секундой.

— У тебя есть другие женщины, — я притворяюсь бесстрастной.

— Другие женщины сбегают, как только я даю им выход, — Доминик проводит чувственным пальцем по моим щекам, его это забавляет. — Они точно не теряют сознание подо мной.

Я сглатываю, когда мои щеки вспыхивают от жара. Не уверена, почему он так гордится этим моментом. Это потому, что ему нравится, что я принимаю все, что он мне предлагает, или…?

— Останься, — его голос звучит властно — типичный голос Доминика — но в слегка опущенных плечах есть намек на неуверенность.

— Если ты не… — его палец проводит по моей шее, ключицам и ложбинке груди. Я вдыхаю с запинкой, пока мое сердце пульсирует.

Проклятые прикосновения Доминика.

— Я похищу тебя, — непринужденно говорит он, медленно, слишком медленно проводя пальцем по моей груди, но не по ноющему соску.

— Ты станешь преступником, — прохрипела я, пытаясь устоять на ногах.