Oh, Dieu (с фр. Ох, Боже).

Он может быть таким страшным. Его сила проникает мне под кожу, захватывает меня, душит, возбуждает.

В хорошие дни Доминик внушает страх. Разгневанный Доминик смертельно опасен.

Уилл неуверенно кивает и выходит. Я выдыхаю. Я только что спасла его от того, что Доминик собирался с ним сделать.

Я закрываю дверь и встречаюсь взглядом с Домиником.

— Что это было…

Слова застревают у меня в горле, когда Доминик встает передо мной и хлопает рукой по двери рядом с моей головой. Я вздрагиваю, и ненавижу, ненавижу это, но между моих бедер начинается пульсация, просто наблюдая эту его сторону.

— Никаких других людей. — Он спокоен. Слишком спокоен. Это опасно. — Никаких других гребаных людей, Камилла, а? Ты помнишь свое условие?

За то время, что я его знаю, Доминик называл меня полным именем, только когда был зол или раздражен. В данном случае речь идет о версии, наполненной яростью.

— Он коллега, — я стараюсь быть бесстрастной, но мне с трудом удается держать бедра сомкнутыми.

Рука Доминика поднимается и обхватывает мою шею. Она твердая и непреклонная. Паника бурлит в моем горле. Он может задушить меня. Убить меня. Но он этого не делает. Дрожь удовольствия пробегает по моему позвоночнику. Другая его рука обхватывает мою челюсть. Его большой палец прижимается к моей нижней губе, и мне так хочется засосать его.

— Мне все равно, кто он такой. Ты никому не позволяешь прикасаться к себе. Это ясно?

Он не ждет ответа. Он обхватывает мою шею и челюсть, чтобы заставить меня кивнуть.

— Он что-нибудь сделал? — его голос звучит убийственно. Как будто он пойдет и забьет Уилла до смерти, если я скажу «да».

— Нет, — я скривилась. В этом маленьком местечке слишком жарко, и мне слишком нравится безумная реакция Доминика.

Может, его безумие передается мне?

Его большой палец поглаживает мою челюсть, но это не нежность. Это так же жестоко, как и монстр внутри него. Он хрипит, наклоняясь, и прикусывает мою нижнюю губу. Я хнычу, а между ног закипает удовольствие.

— Тебе повезло, чертовски повезло, что он ничего не сделал, Камилла. Я не очень хорошо реагирую на то, что люди прикасаются к тому, что принадлежит мне. — От его горячих слов по моей коже пробегают мурашки. — Ты ведь моя, правда, малышка?

— А ты мой? — спросила я в ответ, задыхаясь.

— Когда я задаю вопрос, ты отвечаешь. Ты не задаешь своих.

— Я не отвечу, пока не ответишь ты мне.

Доминик рычит.

— Камилла.

Я бросаю на него вызывающий взгляд.

Обхватив мою шею рукой, он другой рукой нащупывает пуговицу на моих шортах и стягивает их вместе с нижним бельем с моих ног.

Я задыхаюсь, мои глаза расширяются.

— Я на работе!

Он ухмыляется. Зловеще и чертовски очаровательно.

— Надо было думать об этом до того, как меня разозлила.

— Дом!

— Он прикасался к тебе. — Он снова наклоняется и прикусывает мою нижнюю губу так сильно, что я боюсь, что из нее пойдет кровь. — Он держал свою гребаную руку на этих губах. Эти губы — мои. — Доминик резко обхватывает меня, и его встречает моя гладкость. — Эта киска моя. Каждый дюйм твоей кожи — мой, чтобы трахать, наслаждаться и владеть.

Я хнычу от его прикосновений. Я дрожу и схожу с ума от того, как возбуждают его слова.

Доминик не останавливается. Он занят своим поясом и брюками. Мне ничего не остается, как обхватить его ногами за талию. Я так тяжело дышу, что, кажется, у меня начинается гипервентиляция. Что, если Самир придет? Нэнси? Что, если Уилл приведет кого-нибудь? Я больше никогда не посмотрю им в лицо.

Мои мысли улетучиваются, когда Доминик одним толчком входит в меня.

Oh. Dieu (с фр. Ох. Боже).

Мое горло сжимается. Его крепкая рука на моей шее вызывает чувство клаустрофобии, но при этом странно приятное. Тот факт, что мой босс может заглянуть к нам, заставляет мои ноги дрожать от возбуждения.

Быть с Домиником — все равно что кататься на американских горках, не имея возможности остановиться.

Это опасно.

Он опасен.

Почему мне это так нравится?

Он вонзается в меня сильнее, словно наказывая. Он растягивает меня изнутри. Мои стенки сжимаются вокруг него, как в тисках. Моя спина ударяется о дверь с каждым толчком. Я в смятении. Мои нервные окончания дрожат от возбуждения. Я не могу думать. Я даже не могу нормально дышать. Я могу только чувствовать. Нуждаться. Падать.

— Ты. — Шлепок. — Только. — Шлепок. — Блядь. — Шлепок. — Моя.

Я подавляю крик, кусая его плечо через пиджак. Мои глаза наполняются слезами от интенсивности того, что происходит внутри меня. Я сейчас взорвусь и упаду в обморок или что-то в этом роде. Я так близко, что это разрывает на части.

— Скажи это, — требует Дом, замедляя свои толчки.

— Je suis à toi (с фр. Я принадлежу тебе). — Я дышу ему в рот. Я готова сказать ему все, что угодно, лишь бы он снял боль.

— Скажи это еще раз. — Его толчки ускоряются.

— Я твоя… Твоя… А-а-а… — Яростная волна захватывает меня. Я кричу.

Доминик проглатывает звук своим ртом.

В этот момент мне уже все равно, войдет ли кто-нибудь. Я так довольна и счастлива. Я словно вылетаю из собственной оболочки. Плечи Доминика вздрагивают, прежде чем тепло заполняет мои внутренности.

Одно только ощущение того, как его сильное тело проникает в меня, заставляет меня снова и снова оказываться в этом месте.

Он отпускает мою шею, и она кажется пустой. Я попрошу его сделать это сегодня вечером, пока мои руки связаны. При одной только мысли об этом у меня подергивается киска.

Пылающие глаза Доминика поглотили меня целиком.

— В следующий раз, когда я скажу, что ты моя, ты скажешь это в ответ, или я нагну тебя в любом, блядь, месте и напомню об этом.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать — сама не знаю что, — но Доминик прерывает меня, прижимаясь к моим губам своими.

Поцелуи с ним стали наркотиком.

Он стал наркотиком.

Я так обречена, потому что не хочу выходить из наркотического опьянения.

Два часа спустя, после того как мы отдохнули остаток вечера и поужинали на свежем воздухе, мы с Домиником входим в здание, где находится его квартира.

Сейчас только десять, что очень рано для обычного графика Доминика. Возможно, он будет работать из дома.

Он держит мою руку в своей. Мурашки пробегают по позвоночнику, когда его большой палец гладит тыльную сторону моей ладони. Эти мелкие жесты выжигают мне мозг.

Иногда, когда он думает, что я сплю, он укрывает меня и просто наблюдает. Когда я просыпаюсь, а он уже на работе, я нахожу записку, что завтрак готов. Когда мы находимся на улице, он держит руку на моей талии, как будто не может перестать прикасаться ко мне.

Временами я думаю, не является ли это частью его стратегии, чтобы заставить меня упасть, а потом рассмеяться мне в лицо. Для него все будет спектаклем. А я останусь с разбитым сердцем.

Из вращающихся дверей выходит женщина, одетая в дорогое платье и большую шляпу. Должно быть, она одна из соседок Доминика, но я никогда ее раньше не видела. Он одаривает ее своей наглой ухмылкой, а она в ответ дарит ему фальшивую улыбку.

Как только она скрылась из виду, я заявляю:

— Ты такой лицемерный. Зачем улыбаться, если не хочешь?

— Я не лицемерю. — Он бесстрастен. Он действительно верит в свои слова.

Я останавливаюсь возле вращающейся двери, и Доминик делает то же самое.

— Без обид, Дом, но это так. Я стараюсь видеть в тебе лучшее, но знаю, что ты из себя представляешь. Не нужно мне врать.

— Я не лгу тебе, малышка. Мне не нужно, когда я с тобой. — Он делает паузу, словно обдумывая свои слова. — Я также не лицемер. Лицемер — это тот, кто лжет себе, что каждый его ужасный поступок — правильный. Они знают, что это неправильно, но пытаются замаскировать это под правильность. Я так не делаю. Я признаю все, что делал и буду делать. Я знаю, что устроен иначе, и использую это в своих интересах. Мне плевать на то, что приемлемо, а что нет, лишь бы получить то, что я хочу.