– Люблю тебя! Хочу тебя… Разве непонятно?!
– Я тебе предложил варианты, – рычит он.
– А я объяснила, почему они мне не подходят!
Скрещиваем злые взгляды, давим, давим, выискивая слабые места… А потом синхронно срываемся и начинаем, как озверевшие, целоваться.
– Скучала по тебе. Так скучала…
– Да ладно. Просто хочешь, чтобы я тебя трахнул.
– Ты серьезно сейчас? – переспрашиваю, не скрывая того, как он меня ранил. Дрожу…
Меринов, чертыхаясь, толкает меня лицом к стенке, только успеваю выставить перед собой руки, чтобы лбом не стукнуться. Стягивает домашние штанишки, рукой проникает меж ягодиц, по губам – воспаленным и действительно в хлам мокрым. Задушенно матерится, выдавая тем самым, что тоже очень скучал! Щекой колючей о мою скулу трется, месит грудь. И это так сладко, что я бесстыже выпячиваю задницу, усиливая контакт. Трясет аж, как его хочу! Ефрем погружается в меня сильным глубоким толчком, и мы кончаем от одного только этого, хрипя на эмоциях и мокро целуясь.
Глава 20
Не знаю, миримся мы или нет. В тот день нам не до разговоров. Так соскучились, что не можем друг другом насытиться. И чего только не вытворяем. А на следующий день Юлька сваливается с ларингитом. Тут уж вообще ни до чего становится, когда твой ребенок задыхается на глазах, а ты ничего не можешь сделать! Пока едет скорая, я молюсь. Обтираю Юлькино худющее тельце холодной тряпочкой, повторяя все молитвы, которым меня в детстве учила бабушка. Думала, что уже и не помню их, сто лет в храме не была, но в нужный момент слова без запинки всплывают в памяти. Отче наш, Богородица дева радуйся…
И Костик, как назло, на дежурстве. Толку от него в таких ситуациях обычно мало, но когда рядом кто-то есть, все равно спокойнее. Пишу ему: «Юлька заболела. Вызвала скорую». Та как раз приезжает, и нас без лишних разговоров загребают в стационар. Я до того напугана, что даже этому не противлюсь. Напротив, с облегчением передаю в руки профессионалов ответственность за жизнь дочери. Потому что они наверняка справятся не в пример мне лучше.
– Мамочка, вы тоже в процедурную идите.
– Зачем?
– Успокоительное вам поставим.
Палата переполнена. Мне спального места не положено. Поэтому у Юлькиной кроватки я сижу на скрипучем, принесенном из буфета стуле. Неудобно перед людьми – мы-то посреди ночи приперлись – всех перебудили, но что тут сделаешь?
Странное состояние – полусон, полуявь. На стуле сильно не поспишь, но от нервов и усталости меня то и дело вырубает.
«Выйди. Я у палаты», – падает на телефон.
Торопливо встаю. Смахиваю слезы со щек и тихонько, стараясь не шуметь, иду к двери. Пол под ногами поскрипывает, стул ухает. С соседней койки раздается недовольное шипение:
– Вы уже угомонитесь?!
– Простите, пожалуйста.
Ныряю за дверь, впуская в палату яркий свет из коридора.
– Костик? Привет.
– Привет!
– Как она? Что говорят?
Он выглядит обеспокоенным. И я не знаю даже, почему меня это так удивляет. В конце концов, Юлька и его дочь! Увлекшись демонизацией Рожкова, мне все же не надо было забывать о том, что он Юлькин отец и по-своему ее любит. Давясь эмоциями, рассказываю Костику все, что мне самой на этот момент известно.
– Я думала, она уже вычухалась из своих болячек. Хотела в школу опять попроситься, – шмыгаю носом, почему-то озвучивая Костику то, что меня меньше всего волнует.
– А что, надоело на Меринова работать? Обижает?
Очередной всхлип застревает в глотке. Потупив взгляд, вытираю ладонями щеки. И опять кошусь с опаской на бывшего в попытке понять, уж не догадался ли он о нас с Ефремом?
– При чем здесь это? Не всю же жизнь мне тряпкой махать, – бурчу.
– Все правильно, Вер. Молодец. Я тоже думаю, на хер надо за три копейки впахивать, как дурной. Есть и получше варианты.
– Вот как?
На самом деле мне плевать. Я оглядываюсь на дверь палаты. Вдали от дочки, когда я не могу контролировать, как она, моя тревожность достигает каких-то совершенно ненормальных масштабов. И все что я хочу – поскорее к ней вернуться.
– Именно. Верка, кончай дурить. Забирай заявление. Не сегодня, так завтра я такие бабки подниму, что нам и не снилось. Уедем за бугор, заживем. Давай, а?
Температура у дочки зашкаливает, а бредит ее папаша, как так?
– Слушай, Кость, я устала страшно, переволновалась, не пойму, ты вообще про что?
– Я все объяснил, нет? Если непонятно, спрашивай, я разложу по пунктам.
– Что означает «давай»? А как же эта твоя?.. Я тебе зачем, если все так плохо было, как ты мне при расставании расписывал?
– Ты со мной, Вер, в самые жопские времена была. Такая преданность дорогого стоит.
– Жаль, ты не можешь похвастаться тем же, – вздыхаю я, берясь за ручку двери.
– И все же ты подумай, Вер.
– Не о чем тут думать. Все изменилось, Костя.
– Неужели? А что конкретно? Может, ты кого лучше встретила, а, Вер?
– Может, и встретила! – огрызаюсь, – Нашел что обсуждать в такой момент. Реально считаешь, что это сейчас уместно?
– И кто он? М-м-м? Кто? Дай угадаю, Меринов?
Совершенно неожиданно Костик попадает прямо в десяточку. Я невольно отвожу взгляд и, вполне возможно, тем самым с головой выдаю нас с Ефремом.
– Ты не видишь, что я еле на ногах стою, Кость? Зачем ты меня добиваешь? На, вон… Лучше лекарства купи, – дрожащей рукой достаю из кармана изрядно помятый рецепт и вкладываю в ладонь бывшего мужа.
В носу печет. Жалко себя! Жалко Юльку. Обидно за этих гребаных мужиков. За все, блин, их мужицкое племя! Сволочи они эгоистичные – вот и все. Меринов тоже хорош – за весь вечер не написал ни слова. В хлопотах и переживаниях о дочери до меня только сейчас дошло, что он трахнул меня – и рад стараться. Высокие, блин, отношения. Зачем только предлагал к нему переехать? Не понять мне этого. И так ведь отлично устроился – дома все в ажуре, и баба всегда под боком. Только успеваю ноги раздвигать.
Слезы по щекам катятся, хорошо, что как раз спиной к Костику повернулась, и тот не видит, что я реву. Не хочу ему давать повода для радости.
– Деньги хоть на лекарства есть, или опять…
– Найду! – перебивает с агрессией в голосе. Киваю, так к нему и не повернувшись. Осторожно толкаю дверь в палату. Прохожу на цыпочках до Юлькиной кровати. Тыльной стороной руки касаюсь ее влажного лобика, проверяя температуру. Ты вроде бы немного спала. От облегчения тонкие ручейки слез превращаются в полноводные реки. Ничего-ничего, мы и без мужиков справимся, да, маленькая? Ну их всех… Шмыгаю носом.
– Вы дадите нам сегодня поспать?!
На этот раз даже не извиняюсь. Закусываю край Юлькиного одеяла, чтобы заглушить рыдания, и реву, пока не заканчиваются слезы.
Семь утра – ни Костика, ни лекарств, восемь…
В девятом часу является.
– Все аптеки объездил. Еле нашел. Пришлось сгонять в другой город. Вот!
А ведь я о нем опять самое плохое подумала! Теперь стыдно за себя. Губы снова начинают трагично кривиться.
– А плачешь чего? Юльке хуже?
– Не хуже. Но особенно и не лучше!
– Ну, лекарства привез. Поправится.
Я киваю, а Костик, какого-то хрена, делает шаг вперед и уверенно, будто имеет на это полное право, меня обнимает – я даже не успеваю отреагировать! Сконфуженно похлопываю его по спине. Очевидно, не так легко я перенесла наше расставанье, как думала, потому что сейчас меня конкретно подкидывает. И раз столько эмоций вырывается махом, ясно, что где-то они копились. Куда-то я загоняла их, сама того не осознавая, затрамбовывала плотней, а теперь реву – Юлькина болезнь послужила триггером. Оплакиваю все скопом. Костик гладит по голове, сползает на спину, озябшие плечи. Мимо снуют пациенты и персонал, и мне бы прекратить это все безобразие, но плотину сорвало – укрепления строить поздно.
Сколько продолжается моя тихая истерика – даже не знаю, но постепенно ее будто вытесняет… что-то. Вытерев нос, сползаю ладонями с шеи Рожкова на грудь. Отшагиваю, как будто больше не боясь рухнуть. Атмосфера вокруг меня такая давящая и плотная, что упасть еще надо умудриться. Поднимаю взгляд заплаканных глаз и натыкаюсь на нечитаемый взгляд Ефрема.
