– Да кострище увидела на берегу. Наши не должны были костер жечь, знают же, что опасно. Значит, чужие. Вот и спросила…

И с удвоенным рвением принялась есть Валькин пирог, при этом изображая немой восторг на лице от вкушаемой пищи. Но от дяди Славы так легко было не отделаться. Не иначе, заразился от Валентины проницательностью.

– А где кострище-то нашла?

Я с трудом проглотила вдруг застрявший в горле кусок пирога, и бурчливо проговорила:

– Да на Борзовом мысу, аккурат напротив излучины.

Дядя Слава, вроде бы, успокоился.

– А… Так это поди рыбаки озоруют. Но они, ежели и шалят, но меру знают. Завсегда за огнем следят. Так что, не волнуйся…

Наконец, ужин был окончен, и я, сославшись на усталость направилась в нашу с Валькой комнату. Подруга явилась следом минут через двадцать. Надо полагать, со стола убирала. Уселась на кровати, сложив ноги калачиком, и зашептала:

– Ну… Рассказывай…

Я попробовала (так, на всякий случай. А вдруг, что называется, прокатит) от нее отмахнуться, прикинувшись дурочкой:

– Чего рассказывать? – Сделала я удивленно-честные глаза. – Целый день промоталась, устала. Вот, кострище нашла… А чего еще?

Ну, это я, конечно, зря… Вальку на такой мякине не проведешь. Она нахмурилась и обиженно проговорила:

– Ты дурака-то валять, завязывай… Тут, как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Быстрее расскажешь – быстрее спать ляжешь, это если по нашему случаю. Ну…?

Разумеется, я ей рассказала. И про замок, и про чужаков, ну и, конечно, про свои наблюдения и догадки. Валентина слушала внимательно, вдумчиво, не перебивая. А когда я закончила свою речь словами, что надо бы спуститься в подземный ход и проверить, сразу засуетилась:

– Сейчас пойдем?

Я тяжело вздохнула:

– Думаю, сегодня надо. Только, дождемся, когда дядя Слава спать уйдет. Ни к чему его зря тревожить.

Валька деловито кивнула головой, и призадумалась. А потом, принялась рассуждать:

– Если ты говоришь, что эти непонятные граждане явились сюда неспроста, то зачем тогда? Про Веревкинский клад, в смысле, про то, что эти бандюганы его нашли, ведь никто кроме нас и не знает. Я даже Кольше ничего не говорила. Когда они разговаривали между собой, то только мы это и слышали. А Егор в это время был в отключке. Холодов отпадает. Он теперь овощ, а овощам разговаривать не полагается. А Лютов… Я не думаю, что он бы стал на суде про этот клад всем докладывать. Зачем ему? Сидел он в спецтюрьме, ну для тех, кто из органов, да к тому же, еще и в одиночке, как особо опасный. Мне Кольша рассказывал. А потом его шлепнули. Сама знаешь, на нем грехов, как блох на собаке. За такое одного раза убить недостаточно. Так что, Стылый тоже отпадает. И что у нас выходит? Зачем тогда эти приперлись? – И она уставилась на меня, словно ожидая, что я ей все секреты и тайны враз поведаю.

Но, поскольку, этот вопрос и меня мучал, я проговорила задумчиво, озвучивая то, в чем сама себе признаться не хотела:

– Понимаешь, что еще меня насторожило… Борзовый мыс – это же место недалеко от того выхода, где мы с тобой тогда выбрались. Меня это настораживает. Хотя, внятных причин для конкретных опасений я пока не вижу. Про этот выход, да и вообще, про все наши находки и мытарства никто и не знает. Даже Колька не спрашивал, как нам удалось тогда выбраться. Удалось – и слава Богу, как говорится. А потом, мне интуиция подсказывает, что не зря, ох, не зря они сюда притащились. Завтра попробую дозвониться до конторы, поговорить с директором. Разрешающую бумагу-пропуск он им подписывал. Может чего и выясню. А теперь, давай готовиться. Нужно достать фонарь. Надеюсь, дядя Слава его на кухне оставил.

Валька еще посидела некоторое время в задумчивости, а потом, кивнув головой, спрыгнула с кровати, и осторожно, на цыпочках, посеменила к двери. На мои удивленно вскинутые брови, почему-то, шепотом ответила:

– Знаешь какой у дяди Славы чуткий сон… Похоже, этот дом не вносит покоя в его душу.

Я пожала плечами.

– Немудрено… Столько здесь всего случилось… Хоть у кого нервы не выдержат…

Мы осторожно, не зажигая света, спустились на первый этаж, стараясь, чтобы под нашими ногами не скрипнул пол. В большие окна дома проникал свет взошедшей луны, и расшибить носы о стены нам не грозило. На кухне мы нашли керосиновую лампу и зажгли ее. Фонаря нигде не было. Не иначе, дядя Слава, все же, унес его в свою комнату. Что поделаешь, печалька. Валентина покосилась на лампу, стоявшую на столе, тяжело вздохнула, пробурчав:

– Ну с этаким освещением мы там много не увидим…

Чтобы ее пессимизм не принял неконтролируемые размахи, я сурово проговорила:

– Мы туда не читать идем. Посмотрим, есть ли признаки того, что там кто-то побывал, и все. А это мы и с керосинкой сможем увидеть. – И заметив, как подруга с сомнением разглядывает лампу, будто пытаясь увидеть в ней что-то ей одной ведомое, я добавила: – Все… пошли… Но, если ты не хочешь, можешь остаться наверху, и покараулить вход.

Валентина округлила глаза, и во весь голос, забыв о конспирации, возмущенно выдала:

– Ага… Щас… Она, значит, тайны будет разгадывать, а я сторожить?! Ну уж дудки!!!

Я, поморщившись, поспешно приложила палец к губам, призывая подругу к тишине.

– Чего ты орешь, как отставшая от поезда?! Сама же говоришь, что сон у дяди Славы чуткий! Пошли давай, юный Шлиман1!

Валька обиженно надула губы, и пробурчала:

– Чего обзываешься? Если я не захотела сторожить, то меня и какой-то «шлимой» можно обзывать сразу?

Я чуть не расхохоталась, глядя на ее надутую мордашку:

– Не «шлимой», а Шлиман… Это археолог был такой в девятнадцатом веке, все Трою искал. Тоже, навроде тебя, отчаянным авантюристом был.

У подруги глаза зажглись неподдельным интересом, и она с любопытством спросила:

– Какую Трою? Это которая с конем?

Я от досады поморщилась. Затевать сейчас диспут на археологические темы не входило в мои планы. Махнула рукой.

– С конем, с конем… Я, если у тебя такой интерес к истории, тебе потом подробно расскажу. А сейчас, давай времени не тратить. Мне бы сегодня еще лечь спать не помешало. С утра опять на работу. Еще одну площадь обследовать… Лампу бери, и пойдем…

Валька тяжело вздохнула, как видно этим своим вздохом, намереваясь вызвать у меня чувство вины. Потом посмотрев на мои сердито сдвинутые брови, покорно посеменила впереди, держа керосинку перед собой, освещая путь. Мы, стараясь не скрипеть, осторожно открыли створки дверей, ведущих в комнату с печью, а уже оттуда, вошли в следующую, ТУ самую комнату, которая, по всей вероятности, была когда-то библиотекой. При этом, сердце мое учащенно забилось, словно перед первым свиданием. Воспоминания волнами стали накатывать на меня, вызывая необоримое желание взять и сбежать отсюда в свою спальню, а там, залезть под одеяло, крепко зажмурившись, и до утра не вылазить. Но я призвала себя к порядку. Не стоило ворошить прошлое. Мы только спустимся в подземный ход, чтобы убедиться, что туда никто не проник, и все, сразу же обратно!

Я присела на корточки и вдавила двумя руками на завитушки плиток, затаив дыхание, а вдруг не откроется. Хотя, сказать точно, чего я больше опасалась в эти мгновения, что подземелье откроется или, наоборот, не откроется, было очень трудно. Копаться в своих чувствах времени не хватило. Раздался негромкий скрежет, и открылся небольшой проем, из которого вниз вела узкая винтовая лестница. Мы с Валькой переглянулись. Причем, в данный конкретный момент, наши эмоции были на удивление схожими: некоторый испуг, круто сдобренный, как пересоленный суп у неумехи-повара, жаждой приключений. Валентина на выдохе проговорила:

– Ну что, пошли…?

Я только и смогла, что кивнуть ей в ответ, мол, идем, и первой ступила на лестницу, забрав от греха подальше из рук подруги лампу. О ее «ловкости» до сих пор по деревне ходили легенды. И опять же, я вспомнила, как при первом нашем «проходе» через этот ход, она зацепилась за кафельные плиты, стопочкой сложенные возле печи, чем и привлекла к нам внимание одного из бандитов. На меня пахнуло холодом, и кожа на руках тут же покрылась мурашками. Чтобы не плюнуть на все, и не вернуться, я крепко сжала губы, вцепившись в керосинку мертвой хваткой, словно она была моей последней, если не сказать, единственной надеждой на возвращение.