– Да, красиво…
Затем, прочитав им короткий курс по пожарной безопасности и запрете использования оружия на территории заповедника, я запрыгнула в седло и сухо простилась. Три пары насмешливых глаз провожали меня до самой опушки. Хотела бы я сейчас послушать их разговоры! И тут же сама себя одернула. Да на кой мне их разговоры?! И сами они на кой мне?! То, что им выдали подобное разрешение на пребывание в наших лесах, уже говорило о многом. Люди эти не совсем простые. Либо с очень хорошими связями на верху, либо вообще, из службы безопасности. Причем, я не исключала и оба варианта разом.
Я задумчиво покачивалась в седле, предаваясь своим размышлениям, а кобылка, чувствуя мою задумчивость шлепала себе неторопливым шагом. В связи с наступившей темнотой, на третью площадь заезжать я не стала. Нечего там было по темноте делать. Эту часть работы следовало перенести на завтра. Поэтому, я пустила свои мысли в свободный полет, особенно не заботясь о том, куда меня везет лошадь. Дальше конюшни все равно не увезет никуда. Ярка дорогу к дому знает. А я принялась прокручивать в голове все, что увидела сегодня в маленьком лагере пришлых. Во-первых, что я отметила, документы у них хранились под рукой, в карманах курток, застегнутых на пуговицу. Привычка сама по себе не очень бросающаяся в глаза, но наводила на размышления. Например мы, когда ходили в студенческие времена в походы, паспорта и вовсе не брали, только студенческие билеты, и клали их в кармашек рюкзака. Не было у нас такой привычки прятать документы на груди. А вот эти граждане, все как один, в карман, да на пуговицу. Никакой тебе суеты, похлопыванья по карманам, кручения головой в поисках рюкзака. Все четко, ясно, только по делу, как говорится. Да и жест довольно отработанный. Это нарабатывается годами, словно, они в любой момент ожидают проверки. Только вот этот, четвертый, с водянистыми глазами по имени Степан, как-то выбивался из общей линейки, будто был не из их «песочницы». Странная компания. А еще это разрешение… Почему меня директор не предупредил? Ведь задание он для меня егерю передал, а про пришельцев – ни словечком не обмолвился. Почему? Должна быть этому причина… И я видела только один резон, почему он так поступил. Ребята, точно, из какой-нибудь секретной службы. По-другому не складывается. Только, тогда возникает следующий, самый главный вопрос: какого лешего они тут у нас забыли? Неужто и вправду, просто отдохнуть? Но в такое счастье мне верилось с трудом. Надо бы у Кольши расспросить, когда он появится, а пока, я глаз с этих «туристов» не спущу!
Когда я проезжала мимо кладбища, была уже глубокая ночь. Небо над головой, усыпанное лохматыми звездами, было высокое, словно купол в величественном храме, и вызывало такое же торжественное, я бы даже сказала, возвышенное состояние души, которое нарушать посещением скорбного места совсем не хотелось. Я поморщилась. Не стоит обманывать саму себя. Не хотелось бы мне заезжать на кладбище, даже будь сейчас дождливая погода. Почему-то я чувствовала раздражение от этого места. Попыталась, по своей давней привычке, залезть поглубже в собственную душу, чтобы отыскать там причину этого чувства. Устала я… От кладов, приключений, подземелий и прочего. Вот, устала, и все тут! Хотелось мне простой, совершенно обычной жизни, как у всех нормальных людей. Но хитрый голосок внутри меня ехидненько так зашептал: «Кого ты пытаешься обмануть? То, что происходило с тобой – это не зря. Это – твоя судьба, которую, как известно, на кривой кобыле не объехать. И даже, если ты убедишь себя, что все это тебе не надо, она все равно тебя найдет, хочешь ты этого или нет. Так лучше, во избежание лишних шишек и ссадин, принять это сразу и идти по этому пути с открытыми глазами…» Я разозлилась. И вслух громко, с раздражением выпалила:
– А я не хочу!!! И пусть оно все идет лесом!!!
От моего внезапного громкого голоса, а больше от бурлившего во мне раздражения, Ярка заржала и вздыбилась, чуть не скинув меня с седла. Кое как удержавшись на лошади, я принялась успокаивать кобылу:
– Тише, милая, тише… Все будет хорошо. Все преодолеем, все переживем…
Мне вдруг до зубовного скрежета, захотелось сейчас же увидеть Егора, прижаться к его сильному плечу, и услышать от него простые слова, которая любая женщина ждет от своего мужчины: «Не бойся, я с тобой…» Мне вдруг показалось, что Егор уже вернулся и сейчас ждет меня в усадьбе, волнуется из-за моего долгого отсутствия. И я ударила лошадь пятками, пуская ее в галоп, стремясь, как можно быстрее оказаться на месте.
Ворота были распахнуты настежь, но машины Егора во дворе не было, и от разочарования у меня даже слезы на глазах выступили. Нет! Это никуда не годится! Нужно взять себя в руки, иначе, так и до истерики недалеко. А это было бы уже совсем ни к чему. Жучка мохнатым комком с заливистым лаем выкатилась нам навстречу. Но Ярка опять захрапела, зафыркала на собачонку, и та, притормозив на полдороге и обиженно повизгивая, стала носиться вокруг нас на приличном расстоянии. Дверь открылась и на крыльце оказался дядя Слава с фонарем в руках. Увидев, как я соскакиваю с лошади, принялся ворчать:
– И где тебя носит по темноте? Какая такая работа в лесу может быть ночью…? Валька вон, вся уже извелась, искудахталась. Еще немного и понеслась бы в деревню людей поднимать на твои поиски. Еле ведь удержал! – И добавил совсем тихо, скорее для себя самого: – Вот же заноза-то еще где непоседливая…! Мертвого до печенок достанет, не говоря уже о живых. И как ее Колька-то терпит?!
Я усмехнулась про себя. Кому, как не мне знать, что если Валька надумала кого-то спасать, то обязательно спасет, и противиться этому было все равно, что противиться землетрясению или, например, тайфуну. Другими словами, бесполезно и, к тому же, себе дороже. Тут и она высыпала на крыльцо, торопливо вытирая выпачканные в муке руки цветастым фартуком со скромным кружевом ручной работы по краям, который, неизвестно где раздобыла. Было у меня подозрение, что она его бесцеремонно сперла из экспонатов Егора, но спрашивать ее сейчас об этом не стала.
Она кинулась ко мне с крыльца, словно я вернулась не с работы, а с войны. И сразу принялась причитать:
– Ну, слава тебе…!!! Вернулась! А я уже волноваться начала… Вон, говорю дяде Славе, что, если Полька не вернется к ужину, надо деревню поднимать. – И тут же, сменив тон, стала выдвигать мне претензии. – А ты чего так долго?! – И, совсем, как недавно дядя Слава, спросила с легкой угрозой в голосе: – Чего там в лесу по темноте делать-то?!
Я сначала хотела рявкнуть, чтобы прекратить этот кошачий концерт, но потом, передумала. Себе дороже выйти может. Поэтому, принялась терпеливо объяснять, что, мол, работала я, пока было светло, а добиралась уже в потемках. Валька внимательно, словно рентген, посмотрела на меня, потом перевела взгляд на дядю Славу, который принял из моих рук повод Ярки, а затем опять на меня. Глубокомысленно кивнула, и пробурчала только:
– Ну, ну…
Из этого ее «ну, ну» следовало, что ночью, когда мы с ней останемся одни, предстоят мне допросы и объяснения. Я только тяжело вздохнула. А подруга, став в один момент покладистой и тихой, словно застоявшаяся осенняя лужица, проговорила тоном администратора, встречающего делегацию иностранных туристов:
– Ну давайте к столу. Ужин стынет. Я вон пирог с картошкой сварганила…
Когда мы сидели за столом и уписывали за обе щеки ужин, я осторожно спросила:
– Дядь Слава… А ты чужих в деревне не встречал, случайно, или может от кого слышал про приезжих каких?
Валентина сразу встала в стойку, став похожей на борзую, учуявшую след зайца, но с вопросами ко мне не лезла и в разговор не встревала. Умела подружка, когда надо промолчать. Дядя Слава как-то неопределенно пожал плечами, и с легким недоумением проговорил:
– Да, нет… Не слыхал… – Потом, чуть прищурившись, изображая проницательность, спросил: – А чего это ты спрашиваешь? Али кого в лесу встретила?
Я про себя досадливо поморщилась. Потеряла бдительность, что называется. Но отступать было некуда и я принялась врать.
