- Ганс, проведи барышню за ширму, будь добр.

- Будет сделано, господин доктор, - его рука опять увлекла медичку, - Как будете готовы – дайте знать, я к вам подойду.

Лауре было очень страшно переодеваться. Казалось, в окружающей тьме скрывались глаза, норовящие подсмотреть. Ведь никогда нельзя знать точно, не пялиться сейчас на нее кто-нибудь или нет. Взять, к примеру, этого самого Ганса. Куда он ее отвел? Есть ли тут ширма или они на пару с доктором наслаждаются зрелищем? Лишившись возможности видеть – она часто ощущала себя буквально голой перед целым миром.

Наконец, она закончила, неуверенно позвала Ганса, который провел ее к операционному столу. Девушку посадили в подобие кресла с кожаной обивкой и почти мгновенно надежно приковали ее руки и ноги.

- А это зачем? – наивно поинтересовалась та.

- Хлороформировать нельзя, - ничуть не изменившимся голосом ответил ей доктор, - Придется потерпеть, но уверяю, оно того точно стоит!

- Как скажете, доктор, - сглотнула Лаура. Заявление Фридриха не предвещало ничего хорошего. Из маленького комка под солнечным сплетением начал распространяться страх, пуская по всему телу свои невидимые нити и захватывая все в свою паучью сеть. Клацнула еще одна защелка, намертво закрепившая голову в запрокинутом положении. После этого кто-то вставил ей в рот кляп напоминающий деревянную палку.

- Распахните пошире глаза, будьте любезны, - чуть ли не с нежностью попросил ее хирург, - Мне нужно их удалить.

Девушка даже не успела понять сказанного или испугаться, как острая, сверлящая, огненная боль в левом глазу заставила ее замычать как дикое раненное животное, лишенное права кричать, и вцепиться в поручни, царапая ногтями кожаную обивку. После этого боль вонзилась в левый глаз, буквально сводя молодую девушку с ума. Если бы не защелки, удерживающие Лауру, и не кляп, она бы уже каталась по полу, истошно извергая все известные ей проклятия. Но она была обездвижена, скована по рукам и ногам, рот ее был заткнут, а по щекам ее текли слезы вместе с кровью. Пока что, она могла плакать. Пока что у нее были на это силы.

Окончательно потеряв счет времени, Лаура не знала сколько длилась эта операция: миг, час или несколько дней – она обезумела от боли и страха, захлебнувшись в слезах и беззвучном крике. Обессилев, она обмякла в кресле, позволив творить с собой все, что только могло прийти на ум злому гению в лице хирурга.

- Вот и все, сейчас я подключу имплант к твоей нервной системе, - наконец сказал доктор, явно довольный своей работой, - Это будет больно, но надо проверить, годишься ли ты для него.

«Гожусь ли я для него? – пронеслась в воспаленном мозгу девушки мысль, - А если я не гожусь, то у меня его вырвут с корнем прямо сейчас и отправят в морг? Прямо из этого кабинета?»

Фридрих коснулся ее виска, затем раздался металлический щелчок, заставивший девушку выгнуться в очередном приступе тупой боли. А после, она с некоторым облегчением поняла, что тьма царившая вокруг начала расступаться. Неясные очертания стен, предметов, мебели – все они начали проступать в каком-то тусклом зеленоватом свете. Оцепенев, она водила взглядом из стороны в сторону, голова ее по-прежнему была крепко-накрепко зафиксирована.

- Ну как? – выжидающе спросил хирург, медленно вынимая кляп. Перед ней склонился мужчина лет тридцати пяти, в белом халате, надетым поверх военной формы майора. Густые черные волосы были зачесаны назад, обнажая высокий лоб и подчеркивая скулы.

- Я… вижу вас, - выдохнув, прошептала Лаура пересохшими губами, - Я вижу вас, майор.

- Прекрасно! Великолепно! Наконец-то! – он осклабился, явно удовлетворенный своей работой, - Не то, что предыдущие пациенты. Кто умирал, прямо на операционном столе, кто сходил с ума от перенапряжения, кто просто оказался несовместим с имплантом.

- Только, все какое-то зеленое, - пролепетала девушка, надеясь не вызвать гнева со стороны Фридриха, - Это нормально?

- Это приемлемо, - кивнул тот, - Нужно будет поднастроить несколько датчиков и сенсоров – и все придет в норму. Но это все завтра, а пока Ганс проводит тебя в твою палату. Ганс, иди сюда!

Через несколько мгновений перед ней возник тот самый санитар Ганс – он был явно старше доктора. Одетый в такой же белый халат, он был широк в плечах и достаточно высок. На щеках его Лаура смогла даже разглядеть щетину – сенсоры работали как часы. По привычке она попытался прищуриться – это, ожидаемо, не дало никакого результата.

Ганс проводил ее в отдельную палату, которая находилась этажом ниже. В темном коридоре по левую и правую руку тянулись двери комнат, где, по всей видимости, приходили в себя жертвы экспериментов.

Внутри оказалась простая решетчатая кровать с тонким матрасом и подушкой. Ненужное летом одеяло лежало на стуле рядом. На нем же лежала ее одежда.

На прикроватной тумбочке стоял стакан воды и лежало несколько таблеток.

- Выпей перед сном, - посоветовал ей Ганс, замерший в дверном проеме, - Они помогут унять боль и помогут заснуть.

- Спасибо, - кивнула ему Лаура, закрыла за ним дверь.

Раздевшись, она так и легла обнаженной на кровать, сложив руки на груди. Она тупо уставилась в потолок, ей не хотелось пить никаких таблеток. Перед глазами пролетали события последних месяцев. Изнурительная работа в госпитале, полная ужаса, криков, крови и смерти. Газовая атака, ее поспешные попытки найти противогаз. На мгновение она представила лицо раненного солдата, у которого она в панике вырывала этот самый противогаз. Даже не так, у которого она ВЫБИВАЛА этот самый противогаз. Лаура затаив дыхание, вспомнила его лицо, переполненное отчаяния, боли, злости и беспомощности. Он не явно не был готов к тому, что человек, который должен был призван спасать его жизнь с такой рьяной охотой, принялся ее отбирать. Ей стало не по себе, она совсем перестала дышать, ее начало потрясывать. Наконец, не выдержав, она разрыдалась, или, вернее сказать, попыталась разрыдаться. Ее просто трясло в конвульсиях, сгибая почти пополам, но слез не было. Им не откуда было взяться, слезные железы, как и старые глаза, были удалены во время установки имплантов. Боясь привлечь к себе лишнее внимание, она беззвучно закричала от бессилья, распахнув рот, вцепившись ногтями в собственное лицо и желая разорвать его на клочки. Ее немой крик, походивший на бульканье, растворялся в тишине палаты.

Она пролежала так несколько минут, пока наконец, не решившись принять выданные ей таблетки, не провалилась в спасительный сон. Он всегда выручал ее, приходя на помощь тогда, когда ничего больше не могло ее спасти. Он забирал ее далеко-далеко, в те места, где не было ни войны, ни боли, ни смерти, не было вообще ничего, никаких чувств, которые могли бы свести с ума любого здорового человека. Он вырывал ее из плена реальности, на несколько часов даруя спокойствие, умиротворение и свободу. Только находясь в этом небытии, Лаура хоть на некоторое время могла отдохнуть от окружающей ее действительности, сбежать от жизни, пусть даже, на несколько часов.

Она проснулась в половине шестого, солнце уже взошло и его ласковые лучи залили своим светом небольшую палату. Лаура медленно поднялась с кровати, оделась и взяв пачку сигарет, пошла к окну, открыла форточку, закурила. Ядовитый дым расслаблял, снимая напряжение, скопившееся за короткую ночь. Она не могла нормально спать, глаз было не сомкнуть, точнее – непонятно было как это сделать, а спать с открытыми глазами было очень непривычно и трудно. Когда действие таблеток прошло – прошел и сон. Она выпила еще, чтобы отрубиться и так по кругу, пока таблетки наконец не закончились. Через зарешеченное окно был виден небольшой двор больницы, окруженный высоким забором и, в общем-то, больше ничего. Зеленоватый свет постепенно отступал, давая дорогу другим краскам и сейчас, картинка в ее глазах почти приобрела нормальный вид. Лаура не знала, что будет дальше, сколько ей еще предстояло ждать, прежде чем ее отпустят, точнее – отправят обратно на фронт. Ведь если ей дали такие глаза, то и расплачиваться за них придется кровью – это она знала точно. Ее всяко не назначат в лазарет, скорее уж, определят в какой-нибудь штурмовой отряд или типа того. И там она будет убивать людей. Девушка поежилась, ведь ей еще не приходилось держать в руках оружия и уж тем более направлять его на живого человека. Хотя, можно ли считать людьми тех, кто лишил ее возможности видеть? Можно ли считать людьми тех, кто без зазрения совести закидывал полевой госпиталь сотней газовых гранат? Наверное, нет, это были уже не люди, ведь люди не могут себя так вести.