Он

— Где она? Где Ксюша? Что с ней?!

В панике влетаю в приемный покой.

Подружка Кати, Алина, вскакивает, испуганная.

— Ксюшу забрали, обрабатывают…

Она заикается от страха, глаза покрасневшие, голос сиплый.

— Что стряслось?

— Курьер принес подарок. Я принесла его Ксюше. Мы думали, что это от тебя — упаковка такая романтичная. Ксюша открыла его и…

Алину начинает трясти.

— Говори, ну же!

— Во все стороны полетела какая-то вонючая жидкость!

Черт побери…

Слушаю рассказ подруги: она бросилась помогать подруге, обильно облила ее водой, вызвала скорую. Видно, сама надышалась ядовитых паров, ее до сих пор сильно потряхивает.

— Ты молодец. Хорошо, что рядом была ты. Слышишь? Спасибо…

Оставив Алину, ловлю врачей. Они пока не могут сказать ничего конкретного, ждут, пока Ксюшу осмотрят.

Я не отправлял жене никакого подарка. Это кто-то подстроил…

Кто?

Вопрос простой, на ум приходит только один человек — Карина.

Теперь делом о нападении на Ксюшу займется полиция.

***

Нас с подругой Ксюши допрашивают по очереди. Она рассказывает все, что знает, полицейские отправляются опрашивать соседей, искать курьера. Я рассказываю следователю о своих подозрениях.

— Так стоп. Я ничего не понял. Кто чей сын, кто кого обманул! Начинай с начала свою Санта-Барбару!

— Лучше и не скажешь, — признаю нехотя.

Понимаю, что это у полицейских такая работа — допрашивать досконально, въедливо, подозревая всех, в том числе и меня самого. Иначе никак. Ведь большинство преступлений совершаются на почве ревности и любви, между близкими и родными людьми. Взять хотя бы мою ситуацию: сколько всего накрутил мой отец, обманывал, накуролесил… Перед смертью его совесть замучила, и он решил завещать мне все свои деньги, бизнес… Лучше бы он покаялся и рассказал, как было дело. Но нет, он и перед отправлением, на тот свет, чувствуя скорую кончину, не смог раскаяться, хотел откупиться. Я надеюсь, что на том свете он получил по заслугам…

Допрос длится несколько часов.

В итоге у следователя оказываются несколько листов, полных печатного текста. Более того, в кабинете набиваются и другие сотрудники, а коллеги подтрунивают над полицейским.

— С почином, молодой. Первое самостоятельное дело, но зато какое! Еще немного и раскопки до самого каменного века проводить придется.

Для них это обычная рутина, а я, с трудом дождавшись, пока меня отпустят, снова лечу в больницу, к Ксюше.

Ее уже перевели в обычную палату, нам разрешили увидеться ненадолго.

Честно говоря, перед входом я замираю от страха, категоричность Карины, ее злоба и желание во что бы то ни стало задержать меня возле себя, не имеют границ. Откуда в ней столько злости? Может быть, даже зависть? Отец завещал все мне, а не ей и не их ребенку… Теперь я более, чем уверен, что Давид — сын моего отца.

Вдруг эта психованная и озлобленная женщина сильно навредила моей Ксюше? За что моей девочке такие испытания? Лучше бы эта дура Карина облила кислотой меня!

***

Мне не удается поговорить с Ксюшей. Меня разворачивают, в буквальном смысле, у самых дверей.

— Ксения спит. Лучше ее не будить.

— Я могу хотя бы посмотреть на нее? Издалека. Обещаю не будить.

Уговоры и искренние мольбы подействовали. Меня запустили на минутку, даже этого времени хватило, чтобы сердце подпрыгнуло к самому горлу от волнения, и потом резко опустилось вниз, в самые пятки. У Ксюши забинтованы руки до локтя, на лбу тоже асептическая повязка. Лицо покрасневшее, но без повреждений. Даже если бы она пострадала сильнее, это бы ничего не изменило в моем отношении к ней.

Карина, сука тупая… На что она надеялась? Думала, обольет Ксюшу, испортит ей внешность, и я оставлю любимую? Дура! Она так и не поняла, влюбляются во внешность, но остаются… из-за души человека.

Пожалуй, ей никогда этого и не понять, ведь у самой Карины душа — куцая и убогая, просто пустая оболочка без содержания.

Потом мне удается поговорить с врачом.

— Мы обработали ожоговую поверхность. Удалили с кожи химическое вещество и инородные тела.

— Что, простите?

— Часть поврежденной одежды, — поясняет врач. — Потом закрыли раны асептической повязкой. Девушке невероятно повезло.

У меня становится легче на душе. Я не могу поверить, что это можно считать везением, но врач поясняет:

— По задумке злоумышленника при открытии крышки должен был сработать распрыскиватель, и кислота залила бы все лицо. Но механизм при перевозке немного пошатнулся и был закреплен небрежно. Поэтому разбрызгивание сработало не очень хорошо, большая часть пролилась в коробку. На кожу Ксении попало несколько крупных брызг, но она закрыла лицо руками, поэтому пострадали лишь руки, местами до локтя и несколько брызг на область лба. Точечное воздействие. Кроме того, хорошо, что это была именно кислота. Щелочи в этом плане намного опаснее. Они разъедают ткани так, что сложно их лечить, проникают глубоко, а кислота просто поджигает верхний слой, образуя струпы, сухая плотная корка. Их ни в коем случае нельзя сдирать, расчесывать и ковырять. Нужно сохранить их до самостоятельного отхождения. Полученные Ксенией ожоги неглубокие. Если она не станет вредить себе, то раны заживут хорошо и не будет нужды в дополнительном вмешательстве. Кожа восстановится, — обнадеживает меня врач.

После таких новостей я смог лишь обнять врача, который принес мне хорошие новости, а потом остался дежурить возле палаты Ксении до самого ее пробуждения.

Так много Ксюше пришлось перенести за последнее время. Как только Карину задержат, а Ксюшу выпишут из больницы, поедем в отпуск. К морю. в горы, или просто подальше отсюда… Куда отправимся, на самом деле не имеет значения. Я просто чувствую, что нам нужно будет сменить обстановку, наполниться новыми, хорошими впечатлениями и оставить позади невзгоды.

Будет сложно, но я готов…

Лишь бы только Ксюша не подумала, что я слишком много бед принес в ее жизнь. Наша любовь понесла такие потрясения и получила раны, как после боевых действий…

Я намерен побороться за сердце любимой. До самого конца…

***

Карину задержали в аэропорту. Она взяла билет до Минска и планировала улететь в другую страну, туда, где много родственников со стороны мамы.

Билет в один конец. Она не планировала вернуться.

И она была одна.

Без Давида…

Она

Прихожу в себя в клинике, испытывая приступ паники.

Руки забинтованы. Что с руками?!

Что с ними?

Я плохо помню случившееся. Все обрывками.

В лицо летит жидкость какая-то, вонь, все жжется. Боль будто до самых костей проникает, крики…

Кричу я, кричит подруга…

То, что было в клинике, не помню совсем.

Все размыто, смазано. Мне кажется, я даже на вопросы отвечать не могла.

Что с руками? Что с моими руками?!

Меня потряхивает. Хочется снять бинты и посмотреть, что под ними.

Повязка закреплена плотно. Я принимаю полулежачее положение, наклоняюсь, чтобы зацепить зубами и оттянуть вниз хотя бы какую-нибудь часть повязки.

Не могу находиться в неведении!

Мне нужно знать, что со мной. Я чувствую, с моим лицом все в порядке. Вижу свое отражение в зеркале, но ситуация с руками беспокоит меня больше всего!

Кому-то это может показаться глупостями, но я рисую, работаю руками. Для меня смерти подобной кажется мысль, что я могу лишиться возможности чувствовать кончиками пальцев, рисовать…

На фоне этой опасности все прочие проблемы кажутся мелкими и незначительными.

Особенно глупыми кажутся мои требования и ультиматумы, которые я выдвигала Илье. Требовала от него детей, а он боялся обречь меня на страдания и сделать больно ребенку, которого мог бы привести в эту жизнь больным и несчастным…

Но никаких гарантий нет!