Раскрылось именно так.

Насмешка судьбы, не иначе…

Или просто бумеранг, закон мироздания.

Все тайное становится явным. И, как всегда, оно вскрывается в тот самый момент, когда уверен, что ничего не помешает быть по-настоящему счастливым.

Но только настоящему нет места там, где есть ложь и обман. Это хлипкая основа, ненадежная. Может продержаться не один год, а потом резко дать крен, и все полетит в тартарары.

— Я тебя люблю, Ксюш. Люблю… Сейчас люблю… У меня нет отношений с Кариной, я тебе не изменял.

— А это… Это уже не имеет значения! — снова плачет — И знаешь… Лучше ты бы просто изменял. Лучше бы ты оказался типичным, анекдотичным мужиком, которому в браке стало пресно, скучно. Лучше бы ты к другой женщине в трусы залез от банальщины… Лучше бы ты оказался тупым изменником, чем предателем!

— Где эти записи? — спрашиваю с холодным бешенством.

Теперь я зол на Седова. Какого черта он все это записывал и не избавился вовремя? Сам твердил, чтобы ни одна живая душа не узнала…

— Какая разница, где они?! Выкинуть хочешь? Но ложь из нашей жизни не выкинешь!

И правда, какой в этом смысл?

Или это такая изощренная месть Седова — мне?

Месть за то, что я вынудил… вынудил его сделать операцию Давиду?! Тогда Седов просто сказал:

— Никаких гарантий, что мальчик выживет. Шансов выжить у него меньше, чем умереть.

Тогда я знал, что не решусь… Больше никогда не решусь завести детей. Но с тем ребенком, который уже был, надо было что-то делать!

— Я согласен на риск. Мать ребенка подпишет все бумаги.

— Хорошо. Но с тебя ответная услуга. Любая. Все, что я ни попрошу. Поклянись…

Если эти записи о делах минувших дней — месть, то месть слишком жестокая, ведь удар пришелся на Ксюшу.

Глава 16

Она

Илья молчит, немного разжимает объятия, я отсаживаюсь подальше, насколько это возможно.

— Откуда у тебя ключи от папиной квартиры?

— Давно сделал дубликаты.

— С какой целью? — спрашиваю с вызовом.

— Ксюш, — выдыхает с болью. — Ты кого во мне сейчас видишь? Воришку-подлеца, что ли? Я сделал дубликаты на всякий случай, потому что после смерти папы ты была ужасно рассеянной, несколько раз теряла свои ключи. Помнишь? Я всего лишь заботился о тебе.

— Все, как папочка велел, да?

— Ты нарочно растравливаешь себя. Делаешь все, чтобы возненавидеть, — тихо добавляет он.

— Да! Да, это так! Я хочу тебя ненавидеть, и мне совсем немного до этого осталось! Ну же!

Я толкаю его в плечо ладонью.

— Признайся! Я никогда тебе не нравилась. Ты меня не хотел и представлял на моем месте другую!

— Нет!

Голос Ильи сердитый, глаза сверкают, как молнии во время сильного шторма в открытом море.

— Это бред! Ты мне нравилась, как девушка. Всегда нравилась. Ты манкая, чувственная… Тебя невозможно не хотеть, Ксюш. И я был искренен с тобой в постели. Черт побери, каждый оргазм неподдельный, каждая ласка. Я на самом деле кайфовал от нашей близости, от того, как ты раскрываешься, учишься любить свое тело.

— Хватит, — краснею.

Никогда не могла остаться равнодушной. Илья не самый разговорчивый, но в постели во время секса всегда сыпал откровениями, от которых хотелось сгореть без остатка, и мы горели.

Вдвоем.

Теперь я горю в сомнениях, было ли это по-настоящему?

Могу ли верить ему?!

— Я соскучился безумно.

— По Карине иди скучай и по сыну.

— Вот по кому я точно не скучаю, это по Карине, — мрачно отвечает Илья. — У нас давным-давно были приятные встречи без обязательств. Я даже не могу назвать это романом. Все обговорили на берегу. Но она прониклась и захотела большего. Начала вести себя, словно ревнивая собственница, пыталась меня хитростью к себе приблизить. Я с ней расстался. Она забеременела. Мы обговорили аборт, она уехала к родителям надолго, а потом… Потом позвонила однажды и начала рыдать, что родила от меня сына, и что он серьезно болен.

Не хочу слушать его оправдания!

Но разве я от него сейчас смогу убежать?

— Ксюш, пожалуйста. Выслушай! — добавляет Илья, прочитав у меня на лице желание остановить поток его слов.

— Твой сын серьезно болен.

— У него болезнь сердца, сложности с кишечником, часть заменена полностью.

Илья трет переносицу, когда говорит это. Его голос даже меняется, когда он рассказывает, какие сложности есть у его сына.

Я ревную. Дико ревную, потому что чувствую, что Илья проникся мальчишкой, что любит его и переживает за его жизнь.

Глупо и некрасиво ревновать к маленькому, больному мальчику, но я ревную… Ревную наших с ним несуществующих деток к тому сынишке, который уже есть.

— Это вечные больницы, обследования, контроль за его здоровьем и страх… — пауза. — Страх, что несмотря на все усилия, что-то может пойти не так, и все…

Илья делает паузу, потом поднимается, приглушает верхний свет, оставив лишь настенные бра. Муж снова забирается на кровать и опускается головой на мои колени.

Я переплетаю руки под грудью, чтобы не поддаться соблазну. Когда он сильно уставал или находился перед решением сложного вопроса, Илья всегда ложился вот так, а я делала ему массаж головы и перебирала густые волосы. Он говорил, что у меня волшебные руки, которые снимают боль.

На глазах набухают слезы: как он мог лишить нас таких чудесных, душевных моментов!

— Мой брат умер в возрасте еще до года. У Давида был такой же диагноз, как у него. Только в отличие от Давида, моего брата оперировал менее опытный хирург. Он недолго протянул после операции.

— Брат?! У тебя был младший брат?! Что еще я о тебе не знаю, лжец!

— В нашей семье эта тема очень болезненная. Моя мама… Знаешь, теперь я понимаю, почему она держит дистанцию. Не хотела привязываться слишком сильно, чтобы не испытывать боль. До моего рождения у нее были выкидыши.

Илья глубоко вздыхает.

— У меня паршивая наследственность, Ксюш. У всех мужчин Смагуловых сердечные заболевания. Это как семейное проклятье.

— Ты мне не говорил.

— Я многого тебе не говорил. И я не спешил заводить с тобой детей. Не потому что не люблю тебя или не хочу их. Я просто не хочу обрекать тебя на страдания. Вдруг ребенок не выживет? Или выживет, но останется инвалидом? Ты знаешь, что такое быть мамой ребенка инвалида? Ксюш, я тебе такой жизни не желаю! Ни за что…

— Но Карина тебе родила, — замечаю тихо.

— Обманом родила, — цедит сквозь зубы. — Вначале пела, что родила для себя! Но потом… потом я узнал, что врачи ставили плохие диагнозы, что предупреждали о возможных отклонениях, но она… Она все равно привела в эту жизнь ребенка, обрекла его на неполноценную жизнь в рамках вечных ограничений. Да разве я могу этой сукой проникнуться?! Нет! Ни за что! Никогда… Она — вечное напоминание моих ошибок и всего того, что я хотел бы в себе изменить. Хотел бы! Но не в силах…

От Ильи по ногам ползет горячее тепло. Я вытираю слезы, текущие по щекам.

— Ты вообще не хотел детей, получается. А ты не думал, что я их хочу?! Разве это не жестоко, умолчать о таком!

— Думал и малодушно считал, что смогу это контролировать, отодвигал эти мысли. Думал, потом успеется… Если бы я знал, что это «потом» наступит так скоро!

Я бы убежала от него на край земли, чтобы не видеть. Но пока из-за травмы это сделать нельзя, нужно восстановиться. Хотя, по правде говоря, я хочу убежать не только от Ильи, но и от предательства отца.

В большой мере, из-за предательства отца! Я ему доверяла всегда и во всем, а он за моей спиной договорился о моем браке. Сбагрил на руки надежному мужчине, благословил на свадьбу, а перед этим довольно подробно расспрашивал, как у нас отношения с Ильей, внимателен ли он ко мне, заботлив ли и все в таком духе.

Неужели считал меня недостаточно сильной и приспособленной? Считал, что я не смогу жить одна.