Как стало известно позже, Александру Васильевичу непрозрачно намекнули, что я пострадал из-за него. И продолжи он хоть какую деятельность против военной реформы, так и другие люди, уже более близкие, пострадают. Грамотно ломали Суворова. За себя он бы никогда не забеспокоился, а вот за людей этот великий человек часто чувствовал личную ответственность. Ему нравилось быть покровителем.
А еще как же грамотно было отправить именно меня уговаривать Суворова вернуться. Тут игра на чувствах фельдмаршала, его ощущения вины перед тем, что пострадал я, невинный человек. И пусть в моем аресте были и другие подводные камни, Суворову о них я не скажу. Как бы не звучало цинично, но и мне выгодно, чтобы Александр Васильевич испытывал чувство вины из-за моего ареста.
— Меня выкинули, как ненужную вещь. Еще недавно я входил в Исфахан и персы склоняли свои головы от моего вида и тех богатырей, которые меня сопровождали и все… Катись, мол, Суворов, курузу грызть. Не потребен ты нам более, — наконец прозвучали обиды.
Я счел некоторым прогрессом в общении, когда Александр Васильевич с упоением стал рассказывать множественные свои обиды. Он посчитал меня столь близким человеком, чтобы все это высказать? Уже хорошо, как и то, что фельдмаршал выговаривается. Он уже принял решение, теперь нужно лишь найти дополнительные доводы, чтобы у Суворова не оставалось сомнений в правильности выбора. Зная тщеславность полководца, я нашел правильные слова.
— Я скажу крамолу, ваше высокопревосходительство, но… — я замялся, так как наружу рвались опасные слова, но все же продолжил только чуть смягчив формулировки. — Правители — они заложники обстоятельств, а еще они зависят от таких людей, как вы, ваше сиятельство. Ваши победы делали Екатерину Алексеевну поистине великой правительницей. Вы же можете сделать и Павла Петровича великим. Он уже тот, при ком покорен Иран и Кавказ. Так позвольте же выбить на самой высокой скале в Альпийских горах ваше имя!
Все. Вот за то, что я посмел сказать, что Павел Петрович не сам велик, как государь, а Суворов его таковым может сделать, могу вновь оказаться в Петропавловской крепости. Но с Суворовым нельзя юлить, он умен и оскорблен, унижен, что его более всего гложет — он считает, что предан забвению.
— Вот так уйдет великий Суворов? Поедая кукурузу. Кстати, с вашими болями в желудке ее есть нельзя. Она может и засорить кишечник. Я собирался в своем имении создать школу для сирых детей, кабы в ней учить воинскому ремеслу, с семи годов. Они будут суворовцами, так назвать хотел будущих воинов, коих после отправлю учиться дальше. С мальства вы, ваше высокопревосходительство, станете для них примером. Будьте же достойны себя, того Суворова, что не проиграл ни одного сражения, брал Измаил, перед кем склонялся персидский шах и мятежник Костюшко! — я встал из-за стола, за которым мы сидели и уже второй час обедали. — Ваше высокопревосходительство, разрешите уйти!
Был ли я, действительно, раздражен? Не настолько, чтобы демонстративно вскакивать и так манерно отворачивать глаза, словно задели мою честь, а я, преисполненный уважения к человеку, реагирую лишь своим резким уходом.
Суворов молчал, пауза затягивалась. Такой мой выпад должен был сподвигнуть фельдмаршала одернуть меня, сказать: «Сядьте… хорошо, вы правы». Так должно было быть, но… Я все-таки направился к выходу.
— Генерал-майор, я не дозволял вам уходить. Сядьте! — строго сказал фельдмаршал.
И от куда взялось в этом старике столько властности? После такой команды… приказа, не подготовленный человек не то, что сядет, он и перевыполнит приказ, ляжет.
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — я продолжил свою игру, внутренне ликуя, что не прогадал с выбором психологического приема.
И тут из Суворова будто вынули стержень, он вознес правую руку к лицу и прикрыл ладонью глаза, как это могут делать сильно уставшие люди. От чего он устал? От поедания кукурузы? Нет, от ничегонеделания. Я считаю, что самое большое испытание для энергичного человека — пассивно отдыхать. А, нет, есть еще одно, может не менее сложное — заниматься не своим делом.
— Ты считаешь, что выкинуть меня из армии — это то, что нужно прощать? Не могу я своих солдат одевать в букли, или мерить длину косы. Не пруссак я. Я со своим полком давил войска Фридриха Прусского еще при Гросс-Егерсдорфе, — усталым голосом говорил Суворов. — А еще за мной пошли люди, я не могу покориться и показать им, что все, что говорил — все это пустое.
Я сидел и слушал. Наконец, Александр Васильевич говорит то, что на сердце, а не прикрывается шутками да прибаутками. Я знал, что в иной реальности историки считали, что за Суворовым, когда его все же привезли в Петербург перед началом Итальянского похода, самолично ухаживал император Павел, чуть ли не горшки менял. И тогда Александр Васильевич далеко не сразу решил согласиться возглавить войска. Скорее всего, данный факт имел не малое значение при формировании негативного отношения Павла Петровича к Суворову перед самой смертью генералиссимуса. Такие вынужденные меры, на грани унижения, Павел не прощал после того, как стал императором.
— Те офицеры, что пошли за вами, они поймут. Ваше сиятельство, дозвольте с ними переговорить! — сказал я после того, как участливо выслушал обиды Суворова.
— А куда тебя представить? Ишь ты, собрался богатырь супостата бить! И полка дать не могу, не обессудь. Я понимаю, зачем тебе служба. Более того, справим Владимира, коли вина пить не будешь, да хоть какую пользу принесешь, — еще не успела скупая слеза сползти по щеке великого полководца, как на лице уже улыбка.
— Есть мысли, ваше высокопревосходительство. И в обузу вам не стану и пользу принесть смогу, — улыбчиво отвечал я.
Я видел себя лишь командиром мобильного отряда, составленного из моих бойцов, части военторговцев, а также усиленный ротой егерей, обязательно чтобы с лошадьми, и двумя сотнями казаков. И в этом отряде будет не менее дюжины фургонов с карронадами. А еще некоторое количество ракет. Все за мой счет, смею уточнить. Мало того, я прокормить смогу тех, за кого приму ответственность.
— Как бы ни было, я не смогу дозволить вам командовать. Если только рядом не будет какого офицера. Может имеются пожелания? — спросил Суворов.
Пожелания были. Михаил Иванович Контаков, ставший уже прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка. Мой товарищ и помощник в щекотливых делах плохо воспринимал новые веяния в армии, которые коснулись и гвардии. Все такой же лихой, Контаков тяготился службой несмотря на то, что благодаря в том числе и мне, он смог получить следующий чин.
— По-новому, он штабс-капитан гвардеец? — спросил Суворов. — Перейдет ли в строевые части? Да и чином маловат будет. Тут бы премьер-майора… Или майора, если по-новому.
Это получилось бы, что Контаков, если бы ушел из гвардии майором, то стал бы подполковником? Нет, не дорос. А вот из штабс-капитана гвардии перейти в майоры — это весьма внушительно, если учитывать, что Михаил Иванович и так тяготится службой в Семеновском полку после того, как туда влились гатчинцы.
— Прошу простить меня, ваше высокопревосходительство, но не вижу проблем. Мой чин по табели о рангах — генерал-майор, ну а кто и в каком чине будет рядом… Адъютант же мне положен? Окроме прочего и у егерей будет командир, у казаков. Если дозволите, то привлеку казаков сам. И кабы егерей уже скоро заполучить, нужно провести слаживание и отработать тактики, — сказал я.
— Экий ты… Впрочем, я дам тебе плутонг из своих егерей, что нынче тут обретают, но коих возверну на службу. Они унтеры, что тебе поискать и не найдешь нигде. Вот и присмотрят, коли что, да мне доложат. Иных егерей даст Багратион отпишусь ему об том, — сказал Суворов, задумался и после некоторой паузы продолжил. — За все это… Военторг сбросит цены на провизию, а вот на вино и иные хмельные напои вдвое завысит, кабы офицеры меньше пили.
Да, не бывает так вот просто, все и всегда ищут свою выгоду, пусть она и не совсем личная, как в случае с фельдмаршалом. Завысить Военторгу цены на алкоголь? Это в Италии, где вино ручьями льется? И кто купит? А что значит занизить цены на продовольствие? Это с таким-то логистическим плечом? Да оно, продовольствие это, должно вдвое подняться в цене, если только не хорошенько освоиться и не покупать все на месте. Вот только я не думаю, что после французов останется хоть что-то. Нужно готовиться к скифской тактике выжженной земли. Но я согласился.
