Такие решения, как идти в армию с кондачка не принимаются. Я нисколько не боюсь войны, напротив, был бы не прочь углубить кооперацию с военными и не допустить, к примеру, наполеоновского нашествия или Аустерлица.

А как же Катенька? Я не собираюсь возле ее юбок постоянно крутиться, но мы только что поженились. Фактор Катерины рассматривать не буду, иначе вообще нет смысла размышлять о службе в армии и следует отказываться сразу. Не должна любовь застелить глаза. Бизнес? Так все в нем идет своим чередом. Столько проектов и начинаний уже запущено, что подкидывать новое прогрессорство в ближайшие два года не продуктивно. Важно же не только изобрести, а внедрить, для чего нужно время.

Но возникает еще один важный вопрос, зачем это канцлеру? В доброго дядю я не верю, тем более, если этого дядю зовут Александр Андреевич Безбородко.

— Ваша светлость. Признаюсь, я сконфужен. Ваши слова мудры. И я понимаю, что человеку с боевым орденом всегда больше доверия. Особенно, когда его величество столь много придает значения армии. Я осмелюсь задать вам вопрос, зачем это ВАМ? — последнее слово я выделил логическим ударением.

— Я видел ваши записи. Они всегда обстоятельны и продуманы. Вы относитесь к работе со всем рвением, но заканчиваете начатое, или же отступаете, как с финансовой реформой, когда от вас уже ничего не зависит. Вам предлагали взятку, вы не взяли. Обо всем я не знаю, только Богу дано знать все, но вы честный человек. А еще… — начал свою длинную речь канцлер.

Я удивился откровенностью Безбородко. Был почти уверен, что проблемы придворных интриг он не коснется, будет замалчивать их, не скажет, что я пешка. Но, нет, мне было прямо сказано, что я своего рода раздражитель для Палена и в некотором смысле громоотвод для канцлера. Генерал-губернатор Петербурга будет всячески стараться меня свалить, а я по задумке Безбородко буду той фигурой, которую гроссмейстер Александр Андреевич будет двигать и не позволять падать. При этом Пален может не видеть других аспектов, все более ополчаясь на меня.

Со слов Безбородко у меня много шансов для того, чтобы не быть съеденным никем из придворных интриганов и служба в армии упрочит положение. В принципе, и до встречи с канцлером я и сам так считал. И то, что Безбородко ставил мне в заслугу, якобы «открывая глаза», что можно подобное использовать, было мной осуществлено сознательно. Опять же: поэт, создатель гимна Российской империи, ученый, видный предприниматель и много кто еще. Если еще и служба в армии попадет в послужной список… ох, не завалить бы все дела или вовсе погибнуть где-нибудь на Сент-Готарском перевале.

— Я услышал вас, ваша светлость, — сказал я, оттягивая ответ.

— В таком случае, отправляйтесь к Александру Васильевичу Суворову и не далее, чем после Крещения жду вас в Петербурге. Вам предстоит уговорить старика, а еще вы подготовите обстоятельный доклад о том, что делал Суворов, что говорил и все в том духе, — Безбородко вновь улыбнулся. — На сим важный разговор закончен. Не соизволите ли отобедать со мной?

— Прошу простить меня… — начал было я возмущаться.

— Не ершитесь! Используйте свои шансы! — жестко сказал Безбородко, но быстро смягчился и уже спокойным тоном добавил. — Я не собираюсь изничтожать Суворова, я использую его в политике. Не понятно?

— Хотите ворчливостью Александра Васильевича пользоваться и давить на австрийцев? — спросил я.

Все это подленько и шпионить ну никак не хотелось. Но это как посмотреть на мои действия. В сущности, как я тогда догадался, Безбородко, прекрасно понимая характер русского прославленного фельдмаршала, хотел использовать особенности психологии Суворова.

К примеру, австрийцы начинают нервничать на то, что Александр Васильевич посылает их нахрен и действует, руководствуясь лишь собственным видением проблемы. Из Вены кричат, мол, урезоньте своего старика. А в Петербурге могут сказать, что это сделать можно, но было бы неплохо написать дополнительный договор против турок… Хотя, нет, они вроде бы как союзниками должны стать. Но, такой лис, как Безбородко, обязательно найдет, что стребовать с Австрии.

— Я не стану писать доносы, — подумав, отвечал я. — Какая же тогда выгода будет с того, что отправлюсь в войска, если стану нерукопожатным в офицерской среде.

— Вот и отлично. Вы уже согласились отправиться в Италию. Ну а что касается доносов, то они не нужны. Как служащий коллегии Иностранных дел, вы станете писать только о том, что будет важным в сношениях с итальянскими городами, австрийцами и всем подобном. Мне не столь нужно знать, что может сказать фельдмаршал даже в отношении государя, если только он не задумает заговор, но все остальное — важно, — сказал Безбородко и позвонил к колокольчик, чтобы распорядится насчет обеда.

Иди туда, не знаю, куда, делай то, не знаю что. Но такая формулировка мне вполне подходит. Доклад о политических действиях Суворова — это не донос на фельдмаршала, который обязательно назовет императора козлом. Это нормальная и нужная работа, а я согласую с Александром Васильевичем что и как писать. А вообще создается впечатление, что вновь была проверка, наверное, на честь и достоинство.

— Ваша светлость, вы позволите поговорить с вашим медикусом, господином Роджерсоном? — спросил я, когда Безбородко ударился в пространные рассуждения про роль Российской империи в мировой политике.

— Да, конечно, но только скажите мне, Михаил Михайлович, вы никого не знаете, кто мог бы передавать письма через английских купцов в Ревеле адресованные мятежникам, тому же Ричарду Паркеру, — как бы между делом, спросил канцлер.

— М-м… Нет, ваша светлость, не могу знать, — ответил я, сумев сохранить самообладание.

Знает? Не должен. Нет… Да точно не должен. На Карпа не выходили, парня, который сыграл английского франта в той операции, никто не нашел. Он сейчас и вовсе отправлен в путешествие в Константинополь-Стамбул, чтобы зарисовать все турецкие укрепления, что скрыты от русских глаз, которые пристально смотрят на вероятный театр боевых действий, когда проплывают Босфор.

Но тогда что? Наверняка, англичане столь рьяно роют землю, что озадачили и самого русского канцлера. Они знают, что послание было из русского Ревеля, скорее всего Уитворт рвал и метал, но предъявить ничего русскому канцлеру не мог, так как кроме показаний английского купца, ничего у них быть не может. Но зачем тогда меня спрашивать? Или на подобный вопрос отвечали многие из русского общества и я просто один из них, но не более?

Не показывая некоторого волнения, я направился к Роджерсону. Не сказать, что лейб-медик принял меня с распростертыми объятьями, или радостно кинулся исполнять все то, что я ему посоветовал. Но, за-ради того, чтобы не показаться невежливым послушал.

Что такое артериальное давление, гипертония, я знал. Моя бабушка из прошлой жизни весьма внимательно относилась к своему здоровью и тонометр в ее руках был может и чаще, чем стакан с водой. А воду она пила регулярно и по часам.

Если Безбородко станет моим покровителем, то пусть проживет чуть больше. А для этого…

— Выпишите растения боярышника из Европы, причем быстро. Настойки из цветков боярышника при частом пульсе из жилы помогают быстро улучшить состояние больного. При кризисах… когда продолжительное время Александр Андреевич будет чувствовать себя неважно, давать ромашку. Полностью убрать кофе и крепкий чай, давать цикорий вместо сих напитков. Каждый день есть черноплодную рябину. Жирное, острое убрать. Вареное мясо и много овощей, — резюмировал я тогда свою лекцию.

Роджерсон уже знал о том, что его коллеги используют в медрицинских целях американское растение, которое в России прозвано боярышником, при этом почти не распространено, кроме как в оранжереях. И вот это знание позволило медику отнестись к моим словам хоть с малой долей внимания, но точно не без оного. А еще я быстро начертил на листе бумаги самый, какой только знал, примитивный тонометр. Я указал Роджерсону на то, что такой прибор могут изготовить в мастерской инструментов при Академии наук, а, если что, то каучук для груши можно испросить в моей мастерской по производству карет. Не знаю точно, смогут ли, но попробовать же можно.