Фондю было не только шоколадное, но и сырное. Таких точек было пять, и плавленый сыр поддерживался в таком состоянии при помощи устройства, созданного одним из учеников Кулибина. Это было что-то между печкой-буржуйкой и самоваром. Вполне портативное и могущее использоваться в армии для приготовления пищи или отопления палатки. Возле сырных фондю предлагали окунуть в сыр уже ветчину, которую назвали Пармской, пусть она даже из державинских имений под Москвой, или хлеб, колбасу. Сырное фондю также было выстроено фонтанчиком.

Кстати, насчет самоваров. Их здесь поставили пятнадцать. Погода еще не морозная, но уже точно не летняя. Попить чаю можно. Подавали и капучино, какао. В таких чайно-кофейных местах лежали пирожные, ромовые бабы, кексы, печенье, конфеты, круассаны. Последнее лакомство здесь путают с венскими булками. Однако, с выпечкой из столицы Австрии мучное изделие похоже только формой. С марципаном в начинке было сложно, так как миндаль чаще всего приходил из Италии, в которой сложная политическая обстановка. Но в России есть фундук.

Ну, и десять длинных столов с различными закусками. Это и тарталетки с разными салатами и икрой на творожном сыре, волованы с всевозможными начинками, уже прошедшими апробацию в ресторанах. Гости могли попробовать паштеты на гренках, многие виды канапе. А ещё я не мог обойтись без шашлыка.

Возле всех таких вот пунктов питания были навесы и стулья, так что гостям не приходилось долго стоять.

При этом всё, что предлагалось гостям — это было не основное меню. А вот с основным мы долго думали, как сделать правильно. Подавать пять, хоть и десять блюд — это да, и слуги будут предлагать уже сидящим за длинными столами гостям вкусить то или другое кушание. Это случится уже на балу. Вместе с тем, к каждому гостю максимально корректно подходил слуга и предлагал меню и самопишущее перо. Гостю было достаточно подчеркнуть ту позицию в меню, что он хотел бы обязательно попробовать. Ручки оставались сувениром.

Не забыты были и развлечения. Вокруг работали артисты, которые периодически исчезали, и тогда начиналась музыкальная программа. Играли Моцарта, Баха, Вивальди, другие произведения, определить авторство которых я не мог. У Вяземского был отличный оркестр.

И всё работало, всё спорилось. Было видно, что периодически возникали некоторые шероховатости, которые быстро купировались, создавая впечатление идеальной организации. И тут главное — это назначить ответственных. За организационную работу отвечал Захар Ложкарь, за работу с персоналом Янош Крыжановский и ливрейные лакеи Вяземского. За поставку продуктов — Николай Тарасов. Таким образом, я, можно сказать, пригласил их на праздник, путь и таким иезуитским образом, заставив работать.

Но это всё: кушания, развлечения — было для гостей, а мы с Катей и тестем принимали поздравления и пожелания. Более ста человек и каждый выдавал тираду на минуты три, не меньше. Итого… Страшно и подумать, но пришлось стоять более трёх с половиной часов кряду. А я напомню и себе тоже, что и до того не получалось присесть уже чуть ли не двенадцать часов. Но улыбка не слазила с моих уст. Когда она хотела сбежать, я предвкушал, что уже скоро останусь с Катей наедине, и тогда чуть глуповатая улыбка вновь арендовала моё лицо.

— Карл Карлович, — искренне обрадовался я, когда очередь поздравлять дошла и до директора Луганского железоделательного завода. — Рад, что вы откликнулись и прибыли к нам на торжество. Уже давно хотел лично познакомиться.

Чуть полноватый мужчина с большим широким носом не остался в долгу и так же расплылся в поздравлениях, правда, на французском языке. Впрочем, было бы интересно, насколько чаще гости поздравляли исконно русского, православного чиновника на языке вольнодумца Вольтера.

— Вы сегодня увидите некоторое чудо чудесное, после, надеюсь, заинтересуетесь сотрудничеством. А ещё не могу не воспользоваться оказией и спросить, вы нашли господина Ричарда Тревитика? —сказал я, нарушая регламент, так как говорить о делах в такой момент не комильфо.

— Он в Корнуолле. И я отписал кому нужно, чтобы поспособствовали отправке этого, уж простите, но он скорее мастеровой, чем инженер. Впрочем, сие невинная просьба на фоне нашего большого сотрудничества, и я смог вам угодить. Тревитик прибудет по весне для стажировки на моём заводе, — рассказывал Карл Карлович Гаскойн.

— Мужчины! Всё вам о службе разговаривать, — вклинилась в нашу начинающуюся беседу Катя.

А жёнушка уже показывает зубки. И мне это нравится, никогда не привлекали женщины во всём податливые и бесхарактерные.

После извинений Гаскойн удалился. Были ещё гости, но мои мысли убежали в сторону того, что мне может дать приезд Ричарда Тревитика и сотрудничество с Карлом Гаскойном.

Тревитик — это сейчас заурядная личность, может только подающая надежды. Он энтузиаст и более остального заточен на изобретения. И что удивительно, насколько я знаю, изобретённый Ричардом Тревитиком паровоз вызвал сперва даже у англичан оторопь и непонимание. Ну, а за то, что инженер изобретал паровую повозку, его и вовсе считали сумасшедшим. Однако, не только для паровоза нужен этот учёный. Он в иной реальности, при всей кажущейся людям глупости, считался специалистом по машинам высокого давления. А это? И пароходы, и паровозы, да что угодно, как и попытка лет через двадцать-тридцать пробовать создать и двигатель внутреннего сгорания.

Гаскойн же — это производственные мощности. Я уже подумывал над тем, чтобы пробовать пока создавать лодки с обшивкой из металла, но постоянно увеличивать тоннаж судов, чтобы выйти уже на боевые паровые фрегаты. Так почему бы… Впрочем, Карл Карлович нужен и для другого — артиллерия, комплектующие к паровым двигателям, как и многое по мелочи.

— Муж мой! О чём же задумался? — спросила Катя, сбивая меня с мысли.

— Тебя я хочу, моё счастье, моя неземная краса! Ты — солнце во мраке ненастья, ты — жгучему сердцу краса, — начал я декламировать стихотворение Константина Бальмонта [Константин Бальмонт Тебя я хочу, моё счастье. Полное стихотворение см. в приложении].

Это стихотворение звучало напористо, может, для этого времени и несколько вызывающе, но я читал искренне, заглядывая в глаза своей супруги. Какой ужас! Моя жена всё ещё невинна! И когда, наконец, я начну уже исправлять эту нелепость⁈

— Это красиво… А… Оно кому посвящено? — спросила Катя.

— Все стихи теперь только тебе и посвящаю, может, лишь некоторые ещё одной важной женщине в мой жизни, которую бросить никак не могу, — сказал я и состроил серьёзное лицо.

Мимика Кати менялась от гнева к удивлению, после к недоумению, наконец, она сдержанно засмеялась.

— Маме? — уточнила свою догадку Екатерина Андреевна Сперанская.

— Ну, а кому ещё? Правда, думаю, что княгиня Оболенская может получить своё посвящение. Вот только я боюсь, что это будет слишком злой вирш, — вновь пошутил я, веселя жену.

Через десять минут появился звук ударов лопастей по водной глади Волги. Шёл наш главный сюрприз.

— Господа! — взял я себе слово.

Резко перестали играть музыканты, по стойке смирно встали слуги, временно перестав прислуживать гостям, дабы те могли всё внимание сконцентрировать на мне.

— Уже через шесть дней в Московских ведомостях выйдет моя статья, посвящённая двум событиям, свидетелями которых вы станете сегодня. Первое, поднятие русского воздушного шара уже состоялось, и я представляю второе, — говорил я под пронзительный звон корабельного колокола. — К нам приближается пароход. Первый в мире, и он русский. Слава императору Павлу Петровичу, в правлении коего продолжают множиться русские победы, будь на каком фронте: или военном, или научном. Господа и дамы, представляю вам ПАРОХОД!

Я уже кричал на разрыв голосовых связок. Вверх устремились три ракеты, которые разорвались разноцветными огнями, подожгли фейерверки. Оркестр заиграл «Марш славянки». А я смотрел на лица людей. Были те, кто просто боялся уже причаливающего монстра, но большинство с неподдельным интересом рассматривали деревянный корабль, который приплыл без парусов, гребцов, бурлаков, да ещё и против течения.