Влюбленная в одну лишь музыку, Агнесса хитрила: не давала приказа встречать ее у подъезда Арсения Михайловича, но и не запрещала. Высокую сутулую фигуру она замечала как будто случайно, никогда не брала под руку, просто кивала вдоль темной мостовой, мол, пошли вместе, раз нам все равно по пути. Получалось, что он осаждал немой бастион. Разговоры сводились к общественно-значимому, не заползая на личную территорию, но плотина все равно подмывалась, начинала шататься. К ее увлечению музыкой он относился без понимания, но с сочувствием, считал, что еще не дорос, что все впереди, надо только учиться. Пока же хватало и ее запальчивых рассуждений про ноты и фуги.

Айбар еще не развелся, только съездил разок навестить сына и между делом буркнул про свои планы. На Ак-Ерке ему смотреть не хотелось, не из злобы, а просто так, неинтересно. Она попробовала что-то сказать, но беззубая реплика не зацепила, и большеглазая умолкла, прикрыв лоб праздничным платком, который долго берегла для встречи с ним, надеялась снова пленить. Он забыл о ее неумелой попытке обратить на себя внимание, едва за спиной чавкнула калитка. Бегом до станции, на поезд, на завод, к себе, вернее к Агнессе.

Осень прошелестела желтым покрывалом и скукожилась в ожидании лихих метелей. В декабре Арсений Михайлович заболел, потом Асю закружили предновогодние хлопоты, встречи-проводы отодвинулись. Январь 1947-го выдался, как назло, морозным, подолгу гулять не получалось, скрипучая пробежка по сугробам и короткое «до свидания» перед ледяной броней подъездной двери. Айбар заготавливал умные суждения и с нетерпением ждал каждого профессорского урока, как будто это он собирался поразить слушателей виртуозной игрой, как будто ему выступать и срывать аплодисменты. Поглощенная скрипкой, Агнесса даже не всегда помнила, что ее встречали после занятия.

В марте город затопило отступавшими снегами, лужи нападали на калоши и безжалостно повергали их вместе с валенками. С мокрыми ногами не разгуляться. Народу на улицах прибывало: угрюмые инвалиды вылезали из зимних берлог, рахитичные дети мастерили первые рогатки, неутомимые хозяйки отчаянно колотили во дворах перины и половики. Большая часть эвакуированных после победы не тронулась с мест, наоборот, обживалась и пускала корни. Город зажужжал стройками и загудел новыми дорогами. Айбар заканчивал школу рабочей молодежи, в начале лета намечался выпускной, на который он планировал пригласить Асю и объясниться. Их часто видели вместе. Девушки-казашки из самодеятельности, как и положено между подругами, обсуждали после репетиций ухажеров и, не стесняясь, прохаживались любопытными язычками по Айбару:

– Мой Нуржас летом сватов зашлет, скорее бы! – хвасталась кудрявая золотоглазая Зауреш.

– Поздравляю! Как здорово! – Агнесса обняла подругу изо всех сил и чмокнула в тугую щеку. – Совет да любовь!

– А этот высокий казах твой жених, да? – В словах смешливой Баян сквозила не зависть, а обычное девичье любопытство.

– Нет, просто знакомый.

– Ой, да ладно, мы ж не смеемся над тобой! – Зауреш игриво дернула за свисавший с Асиного воротника шнурок. – Симпатичный парень, бери его.

– Да, очень красивый. – Смуглая Баян сняла очки, протерла и водрузила на место, на плоский носик, чудом удерживавший массивную дужку. – Такой высокий… Почему не хочешь?

– Я… просто не люблю его… кажется. А что, он правда красивый?

– Конечно! – Обе подружки мечтательно заулыбались. – Ты посмотри, какие глаза: зеленые, как трава, прохладные, аж напиться можно. Лоб высокий, мне бы такой. – Зауреш с досадой потерла свой вполне симпатичный лобик под ровной челкой.

– Да вы шутите, – догадалась Агнесса.

– Правда красивый, глупая. И ходит за тобой который месяц. Не упускай!

– Слушайте, девчонки, а вы моего зятя видели? Жезде?

– Бастык-ага?[140] Конечно, видели. Мой отец работает на заводе. – У Баян задвигались черные косички, возможно, оттого, что навострились ушки.

– А он красивый? – Ася заранее подготовила коварный выпад, ее интересовало альтернативное мнение. Как так получалось, что все видели одно и то же, а оценивали по-разному? Неужели действительно красота в глазах смотрящего?

– Ну… Ты прости, – Зауреш замялась, – если честно, то он старый.

– Да-да, старенький, – пришла на помощь Баян. – И еще у него нос большой и мешки под глазами.

– Вообще голова очень большая, не по размеру. И мешки, да, просто мешки для картохи. – Девчонки прыснули и убежали.

Получалось, что Лев не для всех античный красавец, а Айбар, наоборот, не всем казался неказистым. Хм… Ася засунула поглубже глупые рассуждения и пошла на репетицию, но вечером разглядывала своего провожатого с особенной тщательностью, примерялась по росту, по длине шага, даже отстала немножко, чтобы убедиться, что у кавалера не кривые ноги. Нет, в сердце ничего не екало, рука не тянулась взять его под локоть, роковые мурашки спали крепким сном, вместо того чтобы вприпрыжку бежать по спине. Может быть, все-таки сказать «нет», не рисковать попусту своим и его счастьем?

Ей хотелось попробовать семейной жизни, но в качестве репетиции, а не концерта. Пусть бы они пожили вместе не по-настоящему, не навсегда, без клятв и без детей. Тогда стало бы проще разобраться, это всамделишный суженый или просто случайный прохожий. Ведь у него уже был один неудачный брак, откуда знать, что сама Агнесса не очередная ошибка? Айбар, разумеется, такого не предполагал и не предлагал, никто бы им не позволил пробовать брак на вкус, как арбуз на базаре. Он таранил бюрократическую крепость заявлениями о разводе, чтобы поскорее сделать предложение и расписаться в очередной книжке. Только так.

Смурным апрельским днем Ася сидела в больничной регистратуре, перебирала назначения и представляла, что он больше не приходит встречать ее во двор Арсения Михайловича, что ей идти одной. Она сразу замерзла, в каморке потемнело, медицинские карты стали тяжелее и неразборчивее, запах хлорки настырнее и злее. Нет, все же следовало сказать «да», вот только быстрее бы услышать вопрос. Айбар молчал, Инесса охаживала скептическими взглядами, а скрипка не слушалась. Так неудачно совпало, что одновременно забуксовали поклонник и музыкальная карьера, такое противное совпадение ужасно злило.

– Ты играешь технично, но без души, – ругался Арсений Михайлович, – прочувствуй.

Она чувствовала, действительно чувствовала, но не могла показать зрителю. Как быть?

– Я стараюсь, Арсений Михалыч, вспоминаю войну, как вы говорили, вспоминаю эвакуацию. Больно, аж плакать хочется. А в пальцах немота, ничего не выходит наружу.

– Знаешь ли, моя девочка, лучший проводник эмоций – любовь. Тебе надо влюбиться, тогда и скрипка запоет.

– Как это? Во что влюбиться?

– В кого! – Он лукаво рассмеялся. – В мужчину. Хотеть прижаться к нему, хотеть быть вместе и не расставаться. У тебя скрипка хромая, спотыкается, потому что нет желания внутри. Il faut en avoir![141] Должно появиться стремление доиграть.

– Ну… я же стремлюсь… и доигрываю. – Она не понимала, чего хотел профессор, а он досадливо махал рукой и прощался до следующего четверга.

Она несколько раз ходила на концерты с Арсением Михайловичем, он учил ее слушать других, разбирать. Агнесса вспоминала полузабытые уроки в ленинградской консерватории и грустно вздыхала: нет, она не сможет снова стать наивной студенткой, пережитое не забудется, еще нет, не теперь. Дважды с ними ходил и Айбар, по этому случаю купивший с рук у старика-ссыльного настоящий, пропахший нафталином и воспоминаниями двубортный костюм. Концерт ему понравился, очень сладко спалось под музыку.

Долгие майские вечера открыли много интересного. Оказалось, что на улицах проходу не было от стройных ног и миловидных лиц. Глаза Айбара сами собой убегали за нарядными туфельками или шаловливыми оборками. Ася тоже это заметила, стала хмуриться. Учитывая вовсю улепетывавший возраст, она скажет «да», а то вокруг слишком много легкомысленных локонов и длинных ресниц, можно проворонить и последний билет на собственную свадьбу. Вот только скорее бы он спросил.