В тот же день она вернулась к тетке, упала той в ноги и вымолила прощение. Через месяц курсистка Белозерова восстановилась, начала снова посещать занятия и даже выбилась в отменные ученицы. Но ее лексикон обеднел: в нем не встречалось слово «любовь». И красную юбку она выкинула, а взамен ей сшила новую, желтую, цвета измены. Через полгода Ольга сдружилась с социалистами, начала ходить на собрания, слушать про равенство и свободу. Ее подругами стали эмансипированные девушки, они пели чудесными голосами и хотели работать наравне с мужчинами, вместе выступали против косного мужского сословия и людоедских законов, вместе ненавидели проклятое общество, где женщина – игрушка в ногах богатого и прислуга в руках бедного.

Социалисты вели себя хорошо: разговаривали осторожно, в глаза не заглядывали, в любви не признавались, в постель не тащили. Ей очень понравилось обращение «товарищ» – простое и равноправное, одно на всех, для брюк и юбок. Идеи у них цельные и красивые – равенство. Смелые женщины заслужили равные с сильным полом права – вот ее кредо.

Увлекающаяся натура ни в чем не знала удержу: как раньше она без оглядки принесла себя на алтарь любви коварному Ивушкину, так теперь бесстрашно разделила с социалистами их участь: преследования, аресты, тюрьму и ссылку. Ее острый язычок подбирал нужные слова, глаза зажигали сомневавшихся. Революции требовались смельчаки, а значит, ей именно в эту дверь. Так вышло, что среди новых товарищей попадались исключительно крепкие семьи, где и мужья, и жены горели одним и тем же бунтарством. Ольга сделала резонный вывод, что идеи объединяли крепче постели, что духовное родство важнее, нужнее. Когда в стране победят социалисты, все браки станут счастливыми.

В 1907-м жандармы внесли ее в картотеку. Она давно уже не жила с теткой, работала на фабрике и снимала комнату в одном общежитии по соседству с такими же работницами, предпочитавшими всем цветам косынок красные. В 1908-м ее осудили вместе с другими товарищами и отправили на двухлетнее поселение, в 1910-м она вернулась и принялась за старое. В 1912-м новый приговор выслал ее уже на четыре года, но на поезд, в котором перевозили арестантов, напали храбрецы из товарищей и всех вызволили.

После побега для Белозеровой сочинили новые документы и отправили в Москву работать в подпольной газете. Карьера пошла в гору. Сначала она только исправляла и набирала чужие материалы, потом осмелела и стала строчить собственные статейки, в основном для работниц и служанок. Писать, цеплять словом, дергать за незажившие струпья и штопать раненые души по живому, где сочились гной и кровь, – это ей удавалось.

Как-то само собой вышло, что один из соратников по партии – татарин Рамиль Фахрутдинов, сероглазый, высокий и хрупкий, как стеклянная ваза, – стал для нее товарищем по постели. Просто один рабочий вечер перерос в рабочую полночь, а потом совсем не нашлось сил брести по промозглым улицам, пришлось остаться у него в отлично протопленной избе с запахом поспевающей хлебной закваски и кислой капусты. Рамиль сначала хотел уступить собственную кровать и улечься на сундуке, но Ольга воспротивилась: равноправие – значит равноправие.

– Но мне невозможно лежать на перине, когда ты будешь в неудобстве, – не согласился Рамиль. – Это не мой постель, это партия купила на общие деньги – значит, для всех. Ложись кровать.

– Нет, это твой дом – значит, и постель твоя. У меня есть собственная. – Белозерову смешила его неуступчивость. Да и сам он – быстро зажигавшийся, неравнодушный к любой мелочи, умевший рьяно сопереживать, так, что уже все забыли, а Рамилька помнил, искал ходы-выходы.

– Или ты в моя постель, или я на улицу, – поставил он ультиматум.

– Тогда давай вместе ляжем. – Она нашла компромисс. – Мы худые, влезем.

– Ты?.. – Он поперхнулся.

– Ничего подобного! – Она резко отрезала и даже грозно сверкнула слипавшимися от усталости глазами. – Просто поспим немного и с утра пораньше закончим набор.

Они улеглись, потушили лампу: руки по швам, ноги крепко сжаты. Но сон куда-то ушел, как будто и не было его. Ольга вздохнула и тут же почувствовала на груди осторожные пальцы. Все куда-то провалилось. Слишком долго она не слышала мужского запаха в опасной близи, тело не вздрагивало от прикосновений мужской ладони, а бедро не замирало, наткнувшись на набухшее желание. Она хотела отстраниться, но вместо этого почему-то сладострастно застонала и подалась к нему. Рамиль испугался, отдернул руку. Грудь запрыгала под блузкой, сама потянулась за его ладонью, колени распахнулись, не в силах сжимать кипящее внутри.

Первый раз оказался волшебным. Долгое воздержание – лучший афродизиак.

– Это… это по-товарищески, – пропыхтела она и снова набросилась, оседлала сверху, понеслась в неведомые дали в поисках блаженства.

На следующий день она проснулась как никогда бодрой и переделала кучу всяких полезностей, в разы больше, чем удавалось до этого. Удовлетворенная и счастливая, Ольга снова осталась ночевать у Рамиля. Опять третьи петухи пропели им колыбельную, но глаз не удалось сомкнуть и после них. Через неделю они наняли извозчика и перевезли ее вещи. Так намного удобнее: не надо идти по морозу, тратить драгоценное время. Встала, умылась, оделась – и уже на службе. Никто из товарищей не выразил недовольства или порицания: свободные люди имели право на свободную любовь.

Первый год она прожила с ним как случайная знакомая, без объяснений, без клятв. На второй год они стали называться супругами. Таким и бывает настоящее непафосное чувство: без громких признаний, без бряцания колец. Ольга растворилась в муже, дышала в унисон, стремилась предугадывать желания. А он твердо постановил: сначала революция, а потом все остальное, личное. Когда началась империалистическая война, Рамиля призвали на фронт. Он посчитал это удачным стечением обстоятельств. Там, на передовой, когда у мужичья нет на горбу пахоты и молотьбы, с ними проще разговаривать, а шальные пули станут хорошим подпевком к революционной песне. В 1914-м они сотворили никах – мусульманский обряд бракосочетания. Ей требовался какой-никакой статус, чтобы получать информацию с фронта. Гнусавый мулла что-то бормотал под нос и задавал жениху каверзные вопросы. Невеста не запомнила мечеть изнутри: на нее набросили платок, который едва позволял дышать и совершенно ничего не давал разглядеть. Зато получила вполне съедобные документы: мещанка Ольга Фахрутдинова, из татар.

Пока фронты запекались в военной неудобице, подпольщики не спали, агитация стала еще яростнее, обвинения – непримиримее. Накануне Февральской революции Рамиля арестовали и отправили в Сибирь. Жена узнала об этом спустя несколько месяцев: разнузданный февраль выставил кучу заграждений. Летом она хотела поехать к мужу, но партия не отпустила: готовился новый переворот, на этот раз – решительный и навсегда, нужны светлые головы, острые перья и горящие глаза.

Осень 1917-го она плохо помнила: только непрекращающийся бег и крики. Сама не знала, за кого сегодня будет кричать, срывая глотку, кого проклинать, а кого восхвалять. Такая работа. Трудно понять в этом котле, кто достойный, а кто с краешка, главное, чтобы победили свои, большевики, а там уже нетрудно будет разобраться. Октябрьская революция опьянила долгожданным триумфом. Сбылось! Все, о чем она мечтала, стало явью. Теперь наконец-то вернется Рамиль, и они заживут, задышат. Ольга уже давно забыла, что от революции хотела одного: искоренить институт брака и добиться равноправия для женщин, чтобы всякие любопытные не заглядывали в душу и не спрашивали, замужем ли, кто муж, какого звания. Теперь ей требовался Рамиль, ее единственный, горячий, ненасытный. Уже тридцать лет, пора рожать. Но он почему-то медлил, не спешил расставаться с сибирскими морозами.

В 1918-м она не выдержала и сама собралась к мужу выяснить, что или кто его держал. В конце концов, они давали клятву перед лицом Аллаха, ее нарушать нельзя. Ей до зубовного скрежета хотелось почувствовать на теле крепкие мужские руки, запах табака, смешанный с потом, застонать, забиться в сладких конвульсиях. Без того охрипшие командиры накричались вдоволь, запугивая отлучением от красного знамени, если она не откажется от глупой затеи и не останется строить новую власть сейчас же, без промедления, без отлучек к непослушному супругу. Не помогло. Белозерова собирала худые чемоданы, укладывала на самое дно старую желтую юбку с обтрепавшимися краями. Если ее заслуги не идут в зачет, то пусть. Если не заработала кусочка личного счастья, то пусть отлучают, расстреливают. Ей сейчас нужен Рамиль.