Евдоким уже знал, что предложение примет. Некуда ему деваться. Деньги нужны позарез. И лаборатория. Своя лаборатория! Наконец-то он сможет…

– Кстати, Ким, ты же неспроста позвонил? – Леший прожевал очередной кусок кальмара, снова наполнил бокалы. – Деньги понадобились?

– Угу, – неохотно подтвердил догадку Евдоким.

– Жениться собрался? – Алексей проявил неприятную проницательность.

– Почти. Ребенок у меня будет.

– А жена?

– А без жены!

– Сам, что ли, рожать будешь? – заржал слегка захмелевший друг. Заметил, как сморщился Ким, задавил очередной смешок. – Ладно, прости. Студентка аборт делать отказалась? Компенсацию требует?

– Не требует. Иностранка она. Сказала, родит и уедет, а ребенка мне оставит, – неохотно признался Евдоким.

– О-о! Ну прямо мыльная опера! Попал ты, Кимушка, – снова не выдержал, захохотал Алексей. – Все, молчу-молчу. Давай, выпьем по второй за здоровье будущей матери!

После второй третья пошла легче. Четвертая – еще легче. К одиннадцати вечера Ким был хорош, как никогда. Алексей вызвал для него такси.

– Давай, брателло, до завтра! – напутствовал Алексей Витальевич бывшего одноклассника. – Завтра жду с паспортом. Оформим тебя как положено, и можешь приступать к работе. Время не ждет!

– Да буду, буду! – отбивался от ставшего чрезмерно заботливым друга Евдоким. – Сказал же: со-гла-сен!

***

Увольняться из университета Евдоким не стал. Остался преподавателем на полставки. Научную работу перенес в заводскую лабораторию: в университете все равно не хватало ни оборудования, ни материалов.

С первой же зарплаты, полученной в «Нафта Крекинге», снял для Моники однокомнатную квартиру неподалеку от университета. Оставлять беременную женщину в общежитии, где кухня была на коридоре, а санузел приходилось делить с кучей соседей по блоку, Киму показалось неправильным. Да и навещать студентку в ее комнате было бы не просто неудобно – попахивало скандалом. А так он каждый вечер или звонил Монике, или заезжал – возил продукты, иногда даже готовил, пока сама студентка корпела над конспектами и учебниками.

В глубине души Ким не верил, что Моника решится бросить новорожденного малыша. Лелеял надежду, что девица одумается, поговорит с родителями и как-то решит проблемы с женихом, который ждал ее в Канаде. Пару раз напоминал, что готов жениться, стоит ей только передумать.

Даже когда Моника отправилась в роддом, Евдоким все еще строил иллюзии. Лично отвез женщину в роддом на такси, которое отыскать среди ночи оказалось непросто. Собрался дежурить под дверями родильного отделения, но тут уж его выгнали прочь медики. Утром первым делом позвонил в больницу.

– Родила. Мальчик. Доношенный, здоровый, почти четыре килограмма. Богатырь! – порадовали его.

Ким почувствовал себя оглушенным. Словно тяжелым пыльным мешком из-за угла по голове приложили. Рассеянно прочел единственную в этот день лекцию, поехал в лабораторию, хотя сердце рвалось бросить все и ехать к сыну. Удерживало только то, что знал: к ребенку не пустят. Не раньше, чем через неделю.

И снова все вышло не так, как предполагал Евдоким. Монику выписали на пятые сутки после родов, а вот младенца оставили под наблюдением из-за желтухи новорожденных.

– Я указала тебя как отца, – сообщила Моника, пока он вез ее в такси обратно на съемную квартиру. – Позволишь мне пожить здесь еще пару недель? Надо чтобы молоко остановилось.

– Ты не будешь кормить сына? – нахмурился Ким.

– Нет! – Моника с ужасом в глазах отшатнулась от Евдокима. Так, будто он предположил, что она собирается пить кровь младенца.

– Почему? – Евдоким не понимал, отказывался понимать, что происходит в голове у этой женщины.

– Если дам ребенку грудь, я привяжусь к нему. Не смогу потом… уехать без него. – Моника всхлипнула, и Ким тут же оставил этот разговор.

Не то чтобы он так уж боялся женских слез, но по тому, как решительно сжала зубы его несостоявшаяся невеста, понимал: давить бесполезно. Она не приблизится к собственному ребенку ни на шаг!

– Живи. Три недели. Потом переедешь обратно в общежитие, – сжимая бессильно кулаки, мотнул головой.

Моника родила в середине февраля, а квартира была оплачена до середины марта. Везти в эту квартиру ребенка Ким не видел смысла, ведь мать не намеревалась им заниматься. Ну а выгонять девчонку ради мелочной мести было не в его характере.

– Могу я попросить тебя еще об одной вещи? – на прощание, уже собираясь выйти из такси, решилась Моника.

– Ничего не обещаю, но готов выслушать. – Ким был зол, и не особенно скрывал это.

– Назови сына Эдвард. Так звали… зовут моего отца. Пусть ребенку достанется от меня хотя бы имя...

– Посмотрим. Уходи!

Просьба Моники разозлила Кима еще больше. С какого испугу женщина решила, что вправе решать, как будут звать ребенка, от которого она отказалась?! Евдокиму все еще казалось, что девчонка бредит, спит, не понимает, что творит. Хотелось схватить ее и трясти, трясти, пока не проснется! Пока извилины в ее хорошенькой голове не встанут, наконец, на положенное им природой место!

Понемногу все утряслось. Немного остыв, Ким решил назвать сына Эдуардом. Это было почти то же, что и Эдвард, но звучало более по-русски. Няню удалось отыскать через знакомых. Женщина согласилась на проживание в квартире Евдокима, что сильно упростило его жизнь. В конце июня Моника уехала к себе домой, в Канаду. Она так ни разу и не навестила сына, ни разу не взглянула на него.

Евдокиму пришлось потратиться и воспользоваться связями школьного друга, а теперь и босса Алексея Витальевича, но в результате все уладилось: минуя органы опеки, новорожденный мальчик попал в отцовские руки.

– Ну что, отец-молодец, как там твой оголец? – при каждой встрече спрашивал теперь Леший.

– Растет, – коротко отвечал Евдоким.

Эдуард Евдокимович Скворцов действительно рос. Вес набирал хорошо, по ночам кричал редко и очень быстро научился узнавать отца и улыбаться ему. Словно знал или чувствовал, что этот высокий темноволосый мужчина с карими глазами – единственный человек, который его любит и которому он по-настоящему нужен.

Цветы для профессора

Когда у профессора Васильцевой случился шестидесятилетний юбилей, сыну Евдокима, Эдику, было два года и две недели. Ким устроил сына в ясли-сад и приготовился морально к новым сложностям – простудам, истерикам. К чему он не был готов – так это к тому, что в новом коллективе Эдик подхватит не только сопли, но еще и кучу новых слов, причем далеко не литературных.

Накануне юбилея своей научной руководительницы Евдоким забрал Эдика из сада, усадил в самодельное детское кресло, пристегнул и отправился домой. По дороге решил заехать в цветочный магазин, чтобы купить для Анны Владимировны букет.

Цветочный магазин располагался на первом этаже неподалеку от дома, в котором жил Ким с сыном. Оставив ребенка в автомобиле, Евдоким Николаевич поспешил войти в царство цветов. Бросать ребенка одного в машине надолго не хотелось, поэтому он очень порадовался, когда обнаружил, что других покупателей в магазине нет.

– Девушка! Мне самый шикарный букет для юбиляра! – окликнул он симпатичную продавщицу, которая выглядела не старше, чем студентки третьего курса в университете, где Ким по-прежнему работал на полставки.

– А кто юбиляр? Мужчина? Женщина? Сколько лет? – забросала его вопросами девушка.

Евдоким присмотрелся к бейджику на ее груди.

– Вика, – представилась цветочница. – И, кстати, мы уже закрываемся, так что определяйтесь быстрее. Самые пышные букеты у нас тут, – она указала на витрину, где полки шли в две ступени.

Евдоким растерялся. Цветы женщинам он дарил нечасто, и обычно обходился одной розой на длинном стебле.

– Вы меня сначала озадачили, а теперь торопите, – нахмурился он. – Не знаю, что выбрать…

– Давайте помогу, – сжалилась Виктория. – Расскажите о человеке, которому предназначен букет.