– Погранцов это… того. – Петя изображает руками то, что не может произнести. Взгляд у него становится рыбьим, стеклянным. Веселье сходит на нет. – Прям на месте.

Гриша инстинктивно скребет шею когтями. Строгие ошейники, которые она когда-то носила, оставили на коже шрамы – сейчас они вспухают от расчесывания. Хортов обучают одинаково. От границы Гришу спасла только вагина – дежурства вахтовым методом закончились бы тем, что она от кого-нибудь насильно понесла и ушла бы рожать одного за другим, присев сослуживцу на шею. Либо же умерла бы на столе, накрытом клеенкой, в квартире смелой бабки-медсестры, заманивающей девчонок на избавление под честное слово. Если сама на что-то годишься, на аборт можно не рассчитывать – порода служебных вымереть не может.

Когда угроза беременности перестала быть отягчающим обстоятельством для службы, ее место занял отказ от деторождения без уважительных причин. Ей даже обещали премию за рождение ребенка – двести тысяч рублей, которых при желании хватило бы на год. Качели начальственной милости женщин-хортов то подбрасывают вверх, то роняют вниз – никак им не угодишь.

– Бедные их жены, – с сожалением вздыхает Гриша. Вчера ходили в золоте, а сегодня их голыми выгоняют на мартовский ночной мороз. Злой мужской язык уже где-то точит – мол, эти суки сами подружкам проговорились, те своим мужьям, а там уж и милиция подключилась. Не думают, что хорт хорта всегда крыл, но когда служивый оборзел – получил по заслугам, потому что не волновался ни о чем, кроме денег.

– Я тут подумал… – Петин тон меняется. Искал причину заговорить, понимает Гриша.

– Мне же премия полагается… короче, дали талон на ресторан. Хочешь сходить?

Она рассеянно кивает, соглашаясь на ближайшую возможную кость. Петя аж подскакивает на месте, не ожидая согласия. Их отношения стали заметно натянуты, но уходить врагом Гриша не хочет. Пусть и по-своему, но она этого белобрысого мудака любит. А может, и не мудак он вовсе, просто не ее?

Петя нетипичный мужчина. Он вегетарианец, который любит купаться в озере и жечь дома травы для лучшего самочувствия. Жизнь положил, чтобы стать хотя бы добросовестным патрульным. Худого, высокого, еле-еле годного на службу по здоровью – его кое-как зачислили в институт, и каждый раз, видя синяки на светлой коже, Гриша неосознанно корит себя за то, что украла чужую мечту и теперь вынуждает за собой гнаться. Обычных милицейских, конечно, учат совсем иначе, чем служебных хортов, но мужское общество на то и мужское, чтобы мериться силой просто так. Поэтому колотят, да, и никого не жалеют – кем бы ты ни был.

– Правда? – Он улыбается ей так радостно, что сжимается сердце. Дурак, уже поздно привязываться снова.

– Да. – Рыкова старается звучать убедительнее, но даже не спрашивает, куда ехать и когда. Доживет ли она до даты этого самого талона? Вопрос хороший. Что-то все так и норовят теперь ее накормить.

Петя мягкотелый и привык думать намеренно только о хорошем – так распоряжается его религия. В озеро Топь нельзя входить в дурном настроении или с тяжестью в сердце: это утянет тебя на дно. Бог Топь покровительствует радости, праздникам, цветам и страсти, но никак не горечи, боли и плачу. Поговаривают, что утопленники приходят за теми, кто его правил ослушивается, но это наверняка только выдумки, чтобы пугать детей. Навы, живущие при озере, намаливают себе удачу и суются в воду только с улыбкой на лице. Вот почему Петя делает вид, что с Гришей ничего страшного не случится и что закон в ее случае не сработает. Он отворачивается, стоит ей поднять голову. Что-то прячет, но узнать что – нет времени.

Любая девушка положения, схожего с Гришиным, если ее позовут в ресторан, своему счастью не поверит. Думать о своем пропитании, о самой низменной потребности любого существа, приходится ежедневно. Тут гибриды – не иначе что животные. Голод девяносто третьего года давно доказал, что человечьего в них – только мясо. Гришу, малую, саму чуть не украли, чтобы сожрать, но это так давно было, что воспоминание об этом ее никак не трогает.

Работу свою она, несчастная, любит в первую очередь из-за талонов на еду – не нужно тратиться, ужиматься, выбирать продукты подешевле, вечно таскаться из гастронома в гастроном в поисках нужного. Милицейский паек – это консервы, крупы, растительное масло, несколько пачек галет и молоко, потому что кальций важен для зубов. Пока мама была жива, она стряпала из молока и творог, и сыр, а из круп и приправ, собранных соседкой-балией, творила самые вкусные супы на одной-единственной уваренной кости. Ничего, кроме обычной, самой элементарной еды, хорты не хотят. Сладкое, например, провоцирует слепоту и диабет, но Гриша приберегла шоколадку, которой ее угостили в «Коммунисте», потому что действие шоколада будет сродни наркотику – съест, когда станет совсем уж паршиво.

– Отлично! Отлично! – Восторг Пети возвращает Гришу из ее мыслей. – Я скажу тебе время чуть позже, надо сначала рапорт сдать. – Он машет рукой и хвастается идеально заполненными бумагами. Петя прекрасный сотрудник, даже жаль, что смерть Гриши не освободит ему места повыше. Хороший был бы мотив. – Ну, тогда до встречи?

– Пока. – Она машет рукой в ответ и продолжает притворяться подругой, чего бы это ей ни стоило. – Пока…

У Гриши самой бумаг полно – и в них черт голову сломит. С улыбкой принимается перебирать самые удачные дела последнего года: вирию, осужденную и освобожденную за клептоманию (оказалось, что красть из ювелирного магазина для них то же самое, что котам мяукать); аркуду, которая убила парня по неосторожности, сжав его голову бедрами во время приятного действа; балию, которая перезаражала венерическим букетом почти всех мужчин своего стоквартирного дома. У женщин преступные дела куда интереснее, чем у мужчин, – не кража у соседа, и не убийство за лишнюю банку огурцов из жадности, и совсем не отравление ртутью всей семьи за продвижение по службе. Мужчины абсурдны и жестоки в своих преступлениях, и Гриша тайком испытывала наслаждение каждый раз, когда обвинение выносило справедливый приговор.

Петя хвастается, что они схватили контрабандистов, но Гриша умудрена опытом – преступники сами скинули им подсадных уток и сдали ворота, которые им уже не были нужны, чтобы отвлечь внимание. Они – менты – для них даже не ужин, а перекус. Если бы он знал, насколько мало их собственное влияние на преступный мир Славгорода – давно бы сдал пистолет и корочку.

В глазах мутнеет от усталости. Гриша, расстроенно вздыхая, поднимается со своего места. Хорошо, что в животе не скручивает: она сытно пообедала сегодня в столовой. Еда, наверное, единственное, по чему она будет скучать там, в мире, где материального не существует. Разминая шею, Гриша упирается руками в стол и смутно припоминает, где оставила куртку. В одну секунду все кругом темнеет, и в пустом кабинете раздается грохот упавшего тела.

Дергает рукой – лязг. Все тело, затекшее от долгого пребывания в одной позе, ноет. Гриша хрипло фильтрует воздух полный песка пыли и гулко кашляет, когда обнаруживает вместо легких крепко отбитые мешки. Ей хорошо досталось – тут, видимо, женщина не женщина, обрабатывают всех одинаково. Мысли даются с трудом, шею душит что-то подвижное, притом хрустящее и крепко удерживающее. От ужаса Гриша дергается, и кожу сминает, щиплет. Цепь. Ее посадили на цепь.

Примерно за восемь часов до этого потерявшую сознание Гришу выволакивали двое плотно сбитых мужчин мрачного вида из милицейского отделения и никому не было до этого дела. Патрульные, как всегда, ночами отлынивали от дежурства, прохлаждаясь в курилках за забором. Территория пустовала из-за отсутствия машин. Те, кто забрал ее, очевидно, прекрасно знали свое дело. В Славгороде похищения почти не расследуются: ну куда можно деться из оцепленного периметра, обвитого колючей проволокой?

Мужчины не прячут свои лица, только сильнее натягивают на лоб капюшон черных кофт. Один из них на ходу курит, другой – ворчит.