Водоизмещение транспорта типа «Либерти» в варианте сухогруза было вполне умеренным, четырнадцать тысяч сто – четырнадцать тысяч четыреста тонн. Четыре раза по столько – и цифра уже становится достаточно значительной, чтобы окупить потраченное топливо, время и принесенный в жертву риск. На «Чапаев» записали два британских эсминца, приписанных к Королевскому канадскому флоту, – «Квапелл» и «Сен-Лоран», старые корабли ранних межвоенных классов, составляющие 11-ю эскортную группу. Пока переводчик не поправил произношение, моряки называли их «Ку’Апелл» и «Сент-Лаурент» соответственно.

Интересной новостью было то, что третий эсминец группы, способный значительно усложнить так благополучно разрешившуюся ситуацию, тоже канадский «Скина», разбился буквально три недели назад на камнях исландского побережья. Похоже, начиналась полоса везения – суеверие, как жизненный факт воспринимаемое почти всеми воевавшими.

Неизвестно, сколько времени полутора сотням моряков с потопленных судов придется провести в шлюпках в сотнях миль от ближайшего берега и найдут ли их вообще, но большой крик в адмиралтействах бывших союзников должен был подняться уже вот-вот. Со стороны это смотрелось, наверное, кошмарно: вспышка передач в эфире, букет радиограмм в стиле «вы что, с ума посходили, идиоты, мы свои». Два эсминца тонут, на берегу пытаются разобраться, кто же из своих допустил такую дурость, а потом четыре транспорта просто исчезают бесследно.

Ни один из капитанов не нашел в себе желания геройски погибнуть в попытках сообщить, что они встретились с рейдером. Кстати, все четверо вполне могли предположить, что это был один и тот же рейдер.

Все три штаба морских операций – американский, канадский и Соединенного Королевства, – надо отдать им должное, среагировали достаточно быстро. Даже несмотря на уже наступившую ночь и привычный антагонизм, всегда служивший фоном в отношениях флотов, конкурирующих не меньше, чем сотрудничающих. Тем не менее недостаток сведений не позволил сделать выводы, имеющие отношение к действительному положению дел. После короткого анализа было сочтено, что эсминцы и за ними транспорты подверглись внезапной атаке небольшого числа самолетов, запущенных с подводных лодок.

Это вовсе не было невероятным: японцы, например, такие лодки имели точно, размытые слухи о чем-то подобном у немцев тоже ходили не один год. В конце концов, немцы вполне могли построить новый тип субмарин и вывести несколько штук в океан, а эти лодки вполне могли оказаться среди тех, которые пока не вернулись в свои базы, продолжая бессмысленную «сепаратную» войну.

Можно было прижать к стенке германских адмиралов, чтобы они дали ответ, так это или не так, но на это требовалось время, а в Европе была уже глубокая ночь. Главной проблемой, решить которую надлежало штабам, был вопрос безопасности войсковых транспортов, немалое число которых находилось в море на пути в Европу и обратно, перевозя подкрепления воюющей американской армии и вывозя раненых.

Быстроходные лайнеры, превосходящие в скорости любую подводную лодку, совершали свои переходы в одиночку, эскортируемые только в первые часы после выхода из порта и в последние – уже перед самым прибытием в пункт назначения. Другие, пересекая Атлантику в составе хорошо охраняемых конвоев, полагались на пушки крейсеров и эсминцев и противолодочные патрули самолетов с эскортных авианосцев. Эти были в данной ситуации малоуязвимы, но появление нового фактора – вражеской авиации в океане, пусть даже в мизерных количествах, – представляло очень большую опасность для одиночек.

Трагедия «Роны», почти неизвестная за пределами очень узкого круга высших флотских чинов, произвела в свое время глубокое впечатление, хотя и не изменила принципы обеспечения переброски живой силы морем. Зафрахтованный военный транспорт «Рона» в конце ноября сорок третьего года вблизи североафриканского побережья Средиземного моря был атакован самолетом, всадившим в него Ferngelenkte Gleitbombe, то бишь управляемую планирующую бомбу дальнего действия. Были убиты или утонули тысяча пятнадцать американских и сто двадцать три английских военнослужащих, что было равноценно потерям в крупном морском или наземном сражении.

Такое случилось пока только раз[128], но службы, ответственные за обеспечение безопасности переходов, были взвинчены до предела.

В данный момент в Атлантике находились сразу несколько войсковых транспортов, что было обусловлено военной ситуацией на европейском фронте. На полпути к Саутгемптону находились части 8-й бронетанковой дивизии, и только-только по тому же маршруту, из Бруклина в Нью-Йорк, был отправлен транспорт «Джордж Вашингтон» с 262-м пехотным полком, а также еще два транспорта с остальными частями 66-й дивизии – 263-м и 264-м полками.

Конвой возвращать не стали, поскольку он вполне мог отбиться даже от крупной «волчьей стаи», если бы такая откуда-то взялась. Лучше было не связываться с Эйзенхауэром, требующим насколько возможно ускорить переброску войск.

И все-таки это скорее были японцы, чем немцы – тем столько подводных лодок уже и не набрать.

Транспорт «Маунт Вернон» успел прибыть в Марсель тринадцатого, тоже в составе конвоя, разгрузив части 42-й пехотной дивизии. Поэтому основное внимание было обращено на двух находящихся в море одиночек – реквизированный в свое время британским Адмиралтейством голландский «Ниеу-Амстердам» и американский войсковой транспорт «Уэйкфилд», индекс АР-21, которые в один и тот же день вышли из Бостона курсом на Ливерпуль.

В отличие от большинства конвоев, маршруты быстроходных одиночек были проложены по менее нахоженным тропам, они пролегали много южнее. Бывшие лайнеры пересекали значительную часть Атлантики практически по горизонтали, затем круто поднимаясь почти к Исландии, чтобы снова спуститься к шотландскому побережью. В данном случае это поставило пару лайнеров в опасную близость к месту непонятного происшествия. Поэтому неспособные соперничать в скорости с огромными кунардовскими «королевами» «Ниеу-Амстердам» и «Уэйкфилд» получили приказ возвращаться.

«Куин Элизабет» и «Куин Мэри», с их восемьюдесятью тысячами тонн водоизмещения, рассекающие Атлантику с почти тридцатиузловой скоростью, могли пересечь океан по прямой за считаные дни, доставляя за раз по полнокровной дивизии. Для меньших по размеру и менее быстроходных «Аквитании», «Иль де Франса», «Уэйкфилда» и «Ниеу-Амстердама» (да, язык сломаешь с этим голландским) рейс туда и обратно занимал обычно дней восемнадцать. «Аквитания» успела вернуться в Нью-Йорк, проскочив, видимо, под самым носом таинственных субмарин, остальных нужно было возвращать.

Американскому командованию, как флотскому, так и морскому, и в страшном сне не могло привидеться, что предпринятое Левченко маневрирование благодаря нелепому совпадению вывело эскадру на встречный курс с одним из этих гигантов.

Крупная засветка, появившаяся на пределе разрешающей способности ненадежного радара «Советского Союза», была сначала воспринята как фата-моргана, свободное блуждание электронов в цепях прибора. Но дистанция сокращалась, а засветка исчезать не спешила, устойчиво сползая по экрану, напоминающему своей абстрактностью картину сумасшедшего буржуазного художника.

Решились доложить командиру. Тот, подумав, запросил спецсвязью «Кронштадт», который, недолго помолчав, подтвердил, что тоже наблюдает одиночную засветку уже несколько минут. Только тогда решились разбудить адмирала.

Был четвертый час ночи, когда Гордей Левченко одновременно с несколькими штабистами поднялся в носовую боевую рубку.

– Чем порадуете старого больного человека?

Адмирал, командовавший Краснознаменным Балтийским флотом еще до войны, любил шутить по поводу своего возраста. Выглядел он лет на пятнадцать моложе положенного по документам – бывают же такие люди.

– Товарищ адмирал, – Иванов пожал протянутую руку, – минут пятнадцать, как и мы, и «Кронштадт» наблюдаем радиолокаторами одиночную крупноразмерную цель, медленно сдвигающуюся левее нашего курса. Идет он, судя по всему, почти прямо на нас.