– Курить будешь?

Борис оперся задницей на кромку люка и одной рукой вытащил из нагрудного кармана початую пачку «Мотора», метнул коннику. Тот, дернув коня вбок, ловко поймал ее в воздухе. Сам Борис накурился, пока ждали приказ, да и не будешь же курить в люке боевой машины. Муса висел совсем рядом, вцепившись в скобу обеими сцепленными в «замок» руками, нагруженный подсумками, запасными дисками к автомату, ножами, флягами – все это хозяйство бренькало о броню, перекликаясь с таким же хозяйством остальных десантников.

Разведчик издал призывный свист, помахал в воздухе пачкой. Комбат ответил ему понятным всем курильщикам жестом: оставь себе. Командир батареи… Из себя и Леньки. Курево почему-то продолжали присылать на убитых, что-то там нашалили в ведомости, и его оказалось куда больше, чем ртов. Да и папиросы были хреновые.

Полк прошел по разбитой вусмерть дороге километров пять, когда к ней примкнула еще одна – прямо перед остатками сгоревшего домика, обозначающего переезд через ведущую из ниоткуда в никуда железнодорожную ветку. Тронутая ржавчиной колея уходила в даль светлую, никому не нужная, поскольку на одном ее конце сидели наши, на другом «не наши», а посередине кто только не лежал.

По примкнувшей дороге продвигалась немаленькая колонна советских танков, изредка разбавленных самоходными «браунингами» со страшновато выглядящей батареей из четырех тонких зенитных стволов. Немало брони, а он вообще-то думал, что почти никого и не осталось. Столько горелых видел за это время, столько побитых… Вроде бы всего одна танковая армия на фронте была, и ее за первые дни съели…

Самоходка командира полка остановилась перед трехрогим перекрестком. За ней, держа дистанцию, встали остальные четыре машины. Танки ходко грохотали мимо, выбрасывая густой дизельный дым, тоже облепленные десантом. Очень хорошо. Сплошь «тридцатьчетверки», железная кавалерия. На борту одной он увидел надпись: «Памяти Героя Советского Союза гв. капитана Колесина». На следующей за ней полустертое «На Берлин!» было жирно зачеркнуто и поверх размашисто написано «На Брюссель!». Веселая часть. И похоже, достаточно полнокровная. Впрочем, полнокровная для бригады, а если это весь корпус, то тогда совсем нет.

Батя, рванув с места, пристроился между замыкающим танком и короткой колонной буксируемых ЗИСов[201]. Танкист, обернувшись, замахал кулаком, разевая рот, не слышно за лязганьем и ревом дизелей. Ругается, наверное. А зря, между прочим: их полк – это сейчас всего пять машин, а график движения у всех имеется. И регулировщика на перекрестке нет, значит, все по-честному. Да и если это бригада, то своя батарея им по штату не положена, приданная, видимо.

– Эй, мухгейер![202] – рявкнуло в шлемофоне голосом командира. – Не лови ворон, держи место!

Они один за другим перевалили через железнодорожную колею: бетонную заливку давно раскрошило, и траками рельсы вдавило в мерзлый грунт почти заподлицо, «сушку» едва качнуло на невысокой насыпи. За танками они держались минут десять, потом встали, снова в каком-то лесочке, красивом и тихом, только стволы елок ободраны осколками и залиты оплывающей темной смолой.

К командирской машине подбежал кто-то из офицеров-танкистов, и через несколько секунд майор, свистнув Борису и показав жестом, чтобы глядел в оба, пока его нет, побежал за этим офицером вперед, к танкам. Поворот дороги скрывал выход из леса, но впереди светлело, да и по карте комбат-два знал, что за ним должна быть равнина с очередным фольварком. Пастораль!

Майор вернулся через пять минут, распаренный бегом.

– Боря, быстро. Впереди панцеры и, похоже, эсэсы. Сейчас по фольварку и опушке вдарят «катюшами», и мы на полной скорости попытаемся пройти через поле. Задача – взять подходы к просеке через следующий лес, километра два отсюда, продавить ее и оседлать шоссе Оснабрюк – Бьелефолд. Дело туго, немцы прорываются навстречу Паттону, и эсэсы, похоже, у них на острие. Прочувствовал?

– Да уж…

– А ты? – обернулся майор к пехотинцу-татарину, разминавшему ноги на крыле машины.

Тот ничего не ответил, только кивнул.

Майор снова повернулся к Борису.

– Ты мой заместитель, после тебя Антонов. Сейчас уже начнется.

В подтверждение его слов над головами с суровым, мужского оттенка визгом, прошли реактивные снаряды, выпущенные какой-то оставшейся позади батареей. Потом еще. Майор запрыгнул на крышу своей машины, махнул Борису рукой и захлопнул за собой люк. Мотор самоходки взвыл, и вся масса бронированных машин устремилась вперед почти одновременно, растекаясь из устья дороги по промерзшей пустоши, чуть выгибающейся посередине легким горбом.

Далеко впереди опадали столбы снарядных разрывов, фольварк справа горел, как ему и было положено – сразу весь. Полдюжины амбаров, каких-то сараев, кухонек, пристроек, добротный дом, полыхающий рыжим пламенем. Плохо быть хозяином в том месте, где идет война. Сбежал, может? Хотя куда? Ста километрами западнее уже Голландия, то-то его там ждут…

Танковая бригада развернулась широким фронтом, за которым потерялись немногочисленные самоходки остатков полка. Гвардейцы шли на максимальной скорости, четко удерживая строй, не стреляя. Майор поставил пять их САУ чуть позади командирской «тридцатьчетверки» танкистов, сформировавшей вместе с ней и штабным взводом что-то вроде подвижного резерва.

Радио успели настроить на бригадную волну, и было слышно, как перекликаются командиры рот, вытягивая своих людей в прорезающую равнину струну танковой лавы. Ветер свистел в ушах: Борис не закрыл люк, чтобы лучше видеть окружающее, и ледяной воздух пробирался в подшлемник, обжигая истекающую потом шею.

Бригада успела развернуться почти полностью, когда за рыже-черной пустошью, на краю дальнего леса, замигали вспышки выстрелов и разрывы кучно прорезали строй танков, выбивая бронированные машины, как выбивает кавалеристов из седла широко прошедшаяся по строю пулеметная очередь. Из леса вырывались черные коробки танков, устремившихся навстречу лаве, и наши танки еще больше прибавили ходу, стреляя на ходу и стремясь поскорее сблизиться с врагом. Гвардейцы потому и назывались гвардейцами: они перли вперед, не обращая внимания на потери, десант кубарем сыпался с танков, которые не могли сбросить ход ни на километр скорости.

– Леня, слышишь меня? – Борис, с трудом удерживая микрофон и ежесекундно ударяясь о края раскачивающегося купола, оскалил зубы по-волчьи, чувствуя, что другого боя у них уже не будет.

– Слышу, брат.

Он не называл его так ни разу с тех пор, как пришел в часть. Всегда или по имени, или по званию.

– Ленька, это последний наш… Если повезет, то… – Он не знал, как закончить фразу, просто сказал: «Держись» – и отключился.

Стреляя друг в друга, оба танковых строя столкнулись на середине поля, врезавшись один в другой сквозными зубьями, как деревенская драка стенка на стенку. Борис выбрал громадный, выкрашенный черным танк, и они успели выстрелить по нему раза два или три, пока «двести двадцать вторая» вместе со всеми остальными не вонзилась в карусель танкового ближнего боя. В наушниках ревело и кричало обрывками фраз, танки и самоходки рваными прыжками двигались по уставленному горящими машинами полю, выискивая в черном дыму цели и почти непрерывно убивая.

Борис провел свою машину между парой горящих Т-34 и успел увидеть заворачивающую за какой-то третий на двух десятках метров полыхающий остов стальную тушу «пантеры», разворачивающую башню от него, на вырвавшийся из дыма в двадцати метрах танк. Это был бой латных пеших копейщиков с закованными в сталь конными воинами, когда нужно разворачиваться всем корпусом, чтобы нанести удар. Они выстрелили почти одновременно с немцем, и тот споткнулся на бегу, залитый своим пламенем и светом, выплеснувшимся из корпуса «тридцатьчетверки», с которой взрывом сорвало башню, откинув ее в невидимую сторону, как дурацкий колпак.